Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич. Страница 1

Юрий Клименченко

Штурман дальнего плавания

Книга первая, в которой речь идет о событиях, рассказанных самим героем. Истинный курс

Глава первая

Через большие высокие окна широким потоком в класс вливается солнце. Дрожат и танцуют в солнечных лучах пылинки. За окном синее небо и чириканье воробьев. Весна… 1923 год…

На стене висит огромная карта мира. Учительница истории Аполлинария Васильевна рассказывает о великих русских мореплавателях: Дежневе, Крузенштерне, Лисянском, Головнине. Тихо в классе. Урок захватил ребят. На третьей парте у окна сидит черненький круглоголовый мальчик. Глаза его остановились, рот полуоткрыт… Мальчик этот — я, Микешин Игорь, или, как меня зовут дома и в школе, Гоша. Ученик четвертого класса «а»; двенадцать лет. Мысли мои далеко…

Ревет океан. Громадные волны обрушиваются на клипер. Команда напугана. На мостике сам Иван Федорович Крузенштерн и… молодой, совсем молодой, бесстрашный мичман. С треском рвется нижний марсель. Шквал. Падает стеньга, грозя пробить фальшборт. Крузенштерн хочет вызвать на аврал старшего офицера, но тут к нему подходит мичман:

«Иван Федорович! Разрешите мне! Я сделаю!»

«Вы? Но вы очень молоды, мичман Микешин».

«Я все сделаю. Все!»

Секунду командир колеблется. Затем говорит:

«Ну, идите. Надеюсь на вас!»

«За мной, орлы!»

Я (а мичман — это, конечно, я) бросаюсь на палубу.

Самые смелые матросы окружают меня. Волны перекатываются через палубу. Мы рубим снасти и неимоверными усилиями выбрасываем стеньгу за борт. Опасность миновала. Я возвращаюсь на мостик. Иван Федорович жмет мне руку:

«Спасибо, мичман! Я произвожу вас в лейтенанты. Вы достойны быть лейтенантом российского флота…»

Эх, если бы так! А может быть, по-другому? С Семеном Дежневым по Ледовитому морю? Или с Головниным на бриге «Диана»? Обмануть англичан и под полными парусами вырваться из плена, проявляя чудеса храбрости?

— Микешин! — слышу я откуда-то издалека. — Ну-ка, повтори, какие земли были открыты русскими в первой половине восемнадцатого века.

Я встаю, краснею и молчу.

— Так какие же? — спрашивает учительница.

— Я… я прослушал, Аполлинария Васильевна.

— Садись! Надо слушать внимательно. — Аполлинария Васильевна недовольна. Она считает меня рассеянным. Урок продолжается. Опять я уношусь мыслями вслед за русскими мореплавателями. Звонок. Аполлинаша, как мы ласково называли любимую учительницу, выходит из класса. Это последний урок. Гремя крышками парт, мы складываем книги и выбегаем на улицу. Рядом со мной Кокин — мой закадычный друг. Мы сидим с ним за одной партой, часто вместе занимаемся, помогаем друг другу, вместе бегаем в Юсупов сад на каток или читаем потрепанные книги из моей «библиотеки». Она не обширна, но в ней имеются все пособия, необходимые для настоящего мореплавателя: «Морские рассказы» Станюковича, «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна и «Остров сокровищ» Стивенсона. Мечтаем приобрести «Пятнадцатилетнего капитана».

Я твердо решил стать моряком, хотя в нашей семье моряков не было и моря я никогда не видал. Чем же было вызвано такое решение? Вероятно, увлекли книги да настоящая флотская форменка, которую случайно купила мне мама. Не было конца гордости, когда я впервые явился в ней в школу и Аполлинаша сказала: «О, Микешин, да ты настоящий моряк!»

Самым любимым моим развлечением были походы в морской музей в Адмиралтействе.

Сегодня суббота. Мы идем с Кокиным по Лермонтовскому проспекту. Быстро, не глядя, чтобы не было соблазна, проходим мимо множества частных лавочек с пирожными, ветчиной, кренделями. Это не для нас. Очень дорого. У Восьмой Роты мы прощаемся.

— Так как же, Кокин? Пойдешь сегодня в музей? Зайди за мной.

— Пойду, если мать не заставит с сестренкой сидеть. Она, может, уйдет куда, а батя приходит поздно.

— Ну, Кокушка, постарайся. Приходи. Скажи маме, что в музей пойдем, отпустит, — прошу я.

— Ладно, постараюсь, жди часа в три.

Кокин заворачивает на Восьмую, а я бегу на Заротную.

Мы с мамой занимаем маленькую комнату в доме № 17. Мама преподает русский язык в школе. Отца у меня нет. Он умер в 1919 году. Живем мы с мамой дружно. Я прихожу из школы раньше ее и на примусе готовлю простенький обед. Если есть дрова, топлю печку. С дровами в Петрограде трудно, их часто у нас не бывает. Тогда в комнате становится неуютно и холодно. Мама в пальто проверяет тетрадки, а я поскорее делаю уроки, забираюсь с книгой на кровать и закутываюсь в одеяло. Когда у нас тепло и мама не занята, мы вечером пьем чай и ведем с ней бесконечные разговоры. Я рассказываю о своих делах, она мне — о своих. В субботу мама всегда приходит поздно.

Я влетаю в квартиру, не снимая пальто развожу примус и ставлю на огонь вчерашний пшенный суп. Надо торопиться, скоро придет Кокин! Есть хочется страшно. Пока греется суп, наскоро подметаю комнату, мою грязную посуду и убираю ее в шкаф. Стучат.

Неужели Кокин? Открываю дверь и впускаю Вовку Кокина.

— Готов? Сегодня мне повезло. Мама никуда не идет. Отпустила до восьми часов.

— Сейчас, сейчас, Кокушка, — говорю я и, обжигаясь, прямо из кастрюли ем кулеш.

В Адмиралтейство мы ходим пешком. Так интереснее и дешевле. Да и трамваи всегда переполнены. Вагончики маленькие, тесные и неудобные. Люди висят на них гроздьями. Нам, ребятам, не войти и не выйти. А больше не на чем ездить. Изредка протарахтит по булыжной мостовой уродливый грузовик. Шофер сидит в кабине, и по лицу его видно, как тяжело ему вести этого «одра».

Чаще всего попадаются громыхающие телеги с возчиками, одетыми в смешные длинные разноцветные жилетки. Мальчишки бегут за телегами и кричат: «Дяденька, прокати!»

Нет, мы с Кокиным выше этого. Мы идем пешком. Вид улиц уныл. Дома стоят некрашеные, с обвалившейся штукатуркой. Многие окна забиты фанерой. На тротуарах мусор, обрывки бумажек, окурки. Некому убирать. Город еще не пришел в себя после тяжелых лет войны, голода и разрухи. Но все равно приятно пробежаться по прямым улицам Петрограда. Нам с Вовкой город нравится и таким.

— Как ты думаешь, Вова, — спрашиваю я Кокина, когда мы идем уже по улице, — чем лучше командовать — паровым или парусным судном?

— Я думаю — подводной лодкой. Вот такой, как «Наутилус». Я обязательно буду подводной лодкой командовать.

— Как? Ведь ты, кажется, не хочешь быть моряком? — говорю я несколько обиженно. Мне самому хочется командовать «Наутилусом»!

— Ну, это еще неизвестно. Может быть, и я стану.

— Я, пожалуй, тоже буду командовать подводной лодкой, — небрежно бросаю я.

— Ну нет! Это уж не дело. Ты ведь все время говорил, что мечтаешь командовать «Ретвизаном». А теперь вдруг подводной лодкой! Не можем же мы оба командовать «Наутилусом»!

Некоторое время я молчу, обескураженный доводами Кокин а.

— Нет, можем. У нас будет много подводных лодок. Это у Жюля Верна была одна. Ты будешь на «Наутилусе», а я на «Морской пантере».

Выход найден. Опасный разговор, который мог бы, как это часто бывает, привести к ссоре, потек по мирному руслу:

— А здорово, Гошка! Ты со своей «Морской пантерой» где-нибудь потерпел крушение или враги тебя подбили. Тебе пришлось опуститься на дно, а подняться не можешь. Подаешь сигналы, известные только мне. Я немедленно иду на помощь. Под водой беру тебя на буксир и увожу в тайное место для ремонта. А враги думают, что ты на дне лежишь, и стерегут тебя. А потом ты отремонтировался, и мы вместе всплываем. Такого жару даем! Вот здорово! Правда?

— Здорово! — соглашаюсь я, восхищенный этой картиной. Я даже не замечаю, что подбита моя «Морская пантера», а не его «Наутилус». Обычно никто из нас не хочет быть подбитым.