Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс. Страница 24

Когда Тимур скончался в походе, имевшем целью завоевание Китая, придворные забальзамировали тело, поместили для сохранности в смесь розовой воды с мускусом, с великим почтением препроводили в Самарканд и поместили в эту усыпальницу. Невзирая на пышную погребальную церемонию, в народе говорили, что великий завоеватель поначалу никак не мог обрести покой. Ночь за ночью из его гробницы доносились жуткие завывания, пугавшие жителей Самарканда. Походило на то, что мертвому властелину никак не удается обрести вечный покой. Этот вой слышался целый год, после чего горожане, отчаявшись, направились к сыну Тимура, пали перед ним на колени и принялись умолять его освободить пленников, особенно ремесленников, захваченных Тимуром в его походах и привезенных в Самарканд для украшения столицы. Когда эти люди смогут воротиться в свои земные дома, тогда и Тимур наконец обретет пристанище на небесах. Сын Тимура выслушал своих натерпевшихся, измученных подданных, внял их мольбе, и чужеземные ремесленники смогли отправиться по домам. После этого наступила тишина.

Эту историю Бабур относил к бабушкиным сказкам, а вот в то, что на гробе Тимура красуется резная надпись: «Когда я восстану из могилы, мир содрогнется», верил.

Он почтительно приблизился к гробу и, чуть ли не со страхом протянув руку, коснулся крышки, где был выгравирован подробный перечень предков Тимура.

«Мои предки, — подумал юноша. — Моя кровь».

Склонив голову, он коснулся губами холодного камня и прошептал:

— Я буду достоин тебя.

Он дал это обещание великому Тимуру и своему отцу. Но прежде всего самому себе.

Легкий утренний ветерок шевелил прозрачные, расшитые жемчугом занавеси павильона в Баги-Дилькуша, Саду Сердечной Услады, где, спустя почти два месяца после триумфального завоевания Самарканда, спал Бабур. Из всех садов и парков, которыми украсил окрестности Самарканда великий Тимур, именно этот он любил больше всего. Прошлым вечером, когда солнце уже село, он, повинуясь порыву, призвал Вазир-хана со стражей, и они поскакали за Бирюзовые ворота и дальше, по двухмильной аллее, обсаженной величавыми, мягко покачивавшими ветвями, тополями, на восток к этому саду. Уже пала ночь, когда они галопом влетели в его ворота, но Бабур смог разглядеть увенчанный куполом и обнесенный колоннадой летний дворец Тимура, светившийся за ширмой из темных деревьев, словно огромная жемчужина, а также смутные очертания окружавших его легких павильонов. Он предпочел для сна один из павильонов с изящными мраморными колоннами, инкрустированными китайским фарфором, обсаженный вокруг вязами, чинарами и стройными, темно-зелеными кипарисами. Он знал, что Тимур тоже любил спать в садах, и даже повелел установить свой трон на платформе, помещенной на пересечении двух потоков. Четыре канала символизировали четыре реки жизни и его власть над четырьмя сторонами света.

Чем больше размышлял Бабур о Тимуре, тем более фантастичными представлялись ему собственные мечты и стремления. Легко, конечно, говорить о себе как о наследнике Тимура, но стоит подумать, что это значит, и начинаешь понимать, как далеко тебе до великого предка.

Что-то, возможно, крик фазана, прервало его сон: он присел на постели и огляделся. Ему до сих пор было трудно привыкнуть ко всей этой несказанной роскоши — полам, выложенным черным деревом и слоновой костью, мраморным изваяниям, золотым чашам и кувшинам, усыпанным изумрудами, бирюзой и рубинами. Он прикоснулся к розовому, прошитому золотой нитью шелку матраса, на котором лежал. Само это ложе было ограждено от взоров служителей изысканной серебряной ширмой, с позолотой и вставками из розового кварца.

Каковы бы ни были преступления великого визиря, он, по крайней мере, сохранил сокровища летнего дворца Тимура. Едва прослышав о надвигающейся угрозе, он приказал перенести всю ценную утварь, ковры, драпировки и прочее в Самарканд и спрятал в сокровищницы цитадели, ну а потом его люди, стремясь угодить новой власти, с готовностью выдали все это добро людям Бабура. Хотя драгоценная отделка дворца местами пострадала, а иные павильоны, главным образом деревянные, как понимал Бабур, пустили на топливо во время осады его же собственные бойцы, он считал, что восстановить все в полной красе будет не так уж трудно.

Он улыбнулся, представив себе, что скажут на все это его мать, бабушка и сестра, когда он, как только это будет безопасно, призовет их сюда. Передать все это дышащее историей великолепие в письмах, написанных на тонкой и плотной бумаге, которой славился Самарканд, не представлялось возможным.

В конце концов, этот город был основан еще восемнадцать веков назад голубоглазым, светловолосым Александром, явившимся во главе своих войск с запада, сметая, как позднее Тимур, со своего пути всех, кто дерзал ему противиться. Бабур приказал измерить длину наружных стен Самарканда и выяснил, что, дабы обойти их по кругу, взрослому мужчине надлежит сделать одиннадцать тысяч шагов. Хотя Тимур надежно защитил город, одним из первых распоряжений Бабура стал приказ заложить кирпичом тот самый тоннель, по которому он сам пробирался в город. Он не хотел, чтобы этот путь повторил кто-то другой, а уж глаз, с жадностью взиравших на такую богатую добычу, как Самарканд, всегда хватало.

Бабур снова улегся на набитые утиным пухом подушки. Прошедшие недели были столь богаты новыми впечатлениями и опытом, что трудно было понять, как все это мог вместить столь короткий отрезок времени. В своих письмах бабушке, интересовавшейся подобными вопросами, он попытался описать удивление, вызванное у него видом от построенной за городом, на холме Кухак, внуком Тимура, Улугбеком, трехэтажной обсерватории. Оттуда правитель наблюдал за небесными светилами, составляя лунный и солнечный календари. А чего стоил изумительный секстант Улугбека — безупречная дуга из мраморных блоков, около ста двадцати локтей в длину и около восьмидесяти локтей радиусом, украшенная знаками зодиака! Если Тимур завоевывал мир и его воинство подминало под себя страны, как саранча — поля и луга, то Улугбек стал покорителем небес. Он составил астрономические таблицы, которыми до сих пор пользуются звездочеты Самарканда. Конечно, Бабур не был слишком силен в астрономии, однако это ничуть не мешало ему гордиться достижениями предшественников. А вот родного сына Улугбека тяга отца к знанию и просвещению отнюдь не радовала, и он, побуждаемый фанатичными муллами, боявшимися, что свет науки позволит проникнуть в их тайны и поставит под сомнение проповедуемые ими догмы, убил отца.

Бабур побывал в основанном Улугбеком медресе, религиозной школе, целиком занимавшей одну сторону площади Регистан, стены которой украшал столь замысловатый орнамент, выложенный изразцами цвета бирюзы и морской волны, что люди называли ее «хазарбаф» — «тысяча волн». Ну а расположенная в центре города огромная мечеть Биби-Ханум просто ошеломила его тем, как разительно она отличалась от строгой и скромной мечети его родной крепости в Фергане (ему казалось, что с тех пор прошла целая жизнь), где в бледном свете луны вожди Ферганы присягнули ему на верность.

Настоятель рассказал Бабуру, что любимая жена Тимура, китайская принцесса Биби-Ханум, с кожей, как слоновая кость, чья ослепительная красота доводила великого завоевателя до слез, решила воздвигнуть мечеть как сюрприз для находившегося в дальнем походе мужа. Но зодчий, которого она призвала из Персии, тоже пленился ее прелестью, поддался безумной страсти и оставил любовный укус на ее нежной шее. Когда вернувшийся всего несколько дней спустя Тимур увидел кровоподтек на доселе безукоризненной, нежной коже супруги, он послал за дерзким строителем стражников, и тот в ужасе бросился наземь с одного из только что возведенных им, возносящихся к небесам, минаретов. Правда ли все это или только легенда, но высокие, изящные ворота, обрамленные стройными, возносящимися более чем на девяносто локтей башнями, и еще более высокий, украшенный мозаикой купол заставили Бабура онеметь от восторга.