Четвертый хранитель - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич. Страница 46

Медведев и Анница переглянулись.

Медведев весь внутренне напрягся, интуитивно ощущая, что вот-вот сейчас он узнает нечто такое, что все время было где-то рядом, то, что он отмечал глубинным внутренним зрением, но чего никак не мог осознать и определить.

— Суть этой веры заключалась в отрицании Святой Троицы и утверждении, что есть лишь один Бог, который все создал, все видит и все слушает, но не нуждается ни в каких молитвах, потому что ему нет до людей никакого дела, а стало быть, они могут творить все, что хотят. Я был тогда совсем малышом и знаю об этом только из обрывков более поздних разговоров родителей. Отец согласился, и наше жизненное положение сразу же заметно поправилось. Но человеку всегда всего мало. Отец подумал, что он может получить еще больше благ от новых братьев по вере, и рассказал им наше семейное предание. Ему, действительно, дали за это много денег, но потом мне однажды пришлось случайно слышать, как втайне от всех отец плакал и молился своему новому богу, хотя знал, что бог его молитв не слышит — и все же он, должно быть, по старой христианской привычке, просил прощения за свои грехи и среди этих грехов упоминал, что из-за него, или вернее, из-за нашего семейного предания, которое он открыл своим единоверцам, погибли в тяжких муках какие-то люди… Я смутно помню, что упоминались имена Иона и Мария.

Медведев весь напрягся.

— …Но, как я понял из разговоров родителей, — продолжал Ерема, — их единоверцам не удалось отыскать этого сокровища, и они почему-то решили, что оно, быть может, спрятано в глухом лесу, в лагере разбойника Антипа. И вот, чтобы отработать полученные ранее большие деньги, которые, как оказалось, были выплачены отцу напрасно, потому что никакое сокровище не нашлось, нам велели продать все наше имущество и дом, а потом голыми и босыми прийти в лагерь Антипа и просить там, чтобы он нас принял к себе. Для убедительности им придумали такую историю, что вроде бы у меня были еще младшие брат и сестра и что они-де пошли за ягодами и пропали где-то в болотах, окружающих лагерь Антипа. И вот отец и мать стали разыгрывать роль полоумных, которые каждый день ходят на болото и якобы ищут там останки своих пропавших детей. На самом деле, им велено было тщательно обследовать все болота в лагере Антипа в поисках следов, быть может, там спрятанного сокровища — тех самых камней в шестнадцати сумках. В свободное от поисков время отец выполнял для Антипа разные ювелирные и слесарные работы: подделывал ключи, чтобы Антиповские воры могли легко проникнуть в нужное им помещение, изготовлял отмычки, что могут открыть любой замок, а также оценивал захваченные разбойниками драгоценности. Так продолжалось два года. Постоянное пребывание на болотах подорвало здоровье родителей, а сокровище так и не было найдено. Наконец, я понял, что главари тайной веры отказались от дальнейших поисков, а к этому времени в наших местах как раз появился ты, Василий Иванович. Я не знаю, каким образом так быстро и ловко люди этой веры поддерживали между собой связь, но только уже на следующий день, через несколько часов, после того, как ты предложил Антипу покинуть Татий лес, обещав тем, кто с тобой останется забвение прошлых дел и свободную жизнь на твоей земле, родители получили указание: немедленно примкнуть к группе тех, кто остается в Березках и начать наблюдение за тобой. Я не думаю, что отец успел сообщить о тебе что-либо, кроме того, что вы с Картымазовым и Бартеневым отправились на поиски похищенной дочери Картымазова, а в плену в Березках, как тогда называли это место, находится некий Васюк Филин. Примерно через неделю после твоего отъезда появился у нас оборванный, нищий, седой старик, который как я понял, был в этой вере кем-то старшим, потому что отец относился к нему с большим уважением. Старик сказал, что мы должны помочь любой ценой освободить из плена этого самого Филина. Когда мы остались наедине с родителями, я воспротивился этому предательству, говоря: «Как вам не стыдно! Василий Иванович, наш хозяин, принял вас, приютил, дал свободу, если б не он, так пришлось бы вам всю жизнь гнить в темнице за ваше разбойное прошлое, а вы теперь хотите его предать! Отец смутился и вышел из комнаты, а мать стала меня успокаивать и все шептала: «так надо сынок, так надо», и поила каким-то отваром, после которого я крепко уснул. Потом я узнал, что таким же образом она усыпила всех сторожей и вот мои родители вместе с этим нищим и Васюком Филином, который, как я потом узнал, на самом деле, носил имя Степан Полуехтов, унеся меня сонного, в заранее подготовленную на том берегу Угры карету, уехали вглубь Литовского княжества.

— А не помнишь ли ты, как звали этого нищего старца, что пришел к вам без меня? — Спросил живо Медведев, мгновенно вспомнив седого вельможу с тяжелым посохом, одетого в рубище нищего.

— Помню и очень хорошо. Его звали — Симон.

Озарение посетило Медведева.

Симон! Неужели это тот самый Симон, о котором писал Иона: двое юных монахов Симон и Елизар… Неужто Елизар — это купец Бык? Так-так-так… Когда я повстречал его в восьмидесятом году под Новгородом, ему было под сорок, стало быть, в те времена о которых писал Иона… Да-да, тогда ему было примерно восемнадцать-двадцать. Седой, нищий с посохом из-за белых волос выглядел старше, но ему тоже могло быть не больше сорока. Неужели это они? Неужели возможна такая странная тесная связь всех событий. Нет-нет, спокойно… Симонов и Елизаров на этом свете сотни тысяч. Как и Селивановых, которых Иона советовал опасаться… А может, все, что этот парень рассказывает только какая-то хитроумная западня?

— Продолжай, — попросил он.

Ерема рассказал, как отец едва не погиб во время страшного пожара в Москве, куда отправился вместе с Симоном, и как, вроде бы, Симон спас его от огня; затем о том, как они некоторое время спокойно жили в Тришине под Берестьем, пока снова не появился у них этот самый Степан; о том, как Степан утопил в полынье его родителей и хотел багром утопить его самого, но он выплыл, потому что умел долго плыть подо льдом зимой. О том, как его спас другой брат тайной веры, Трофим с Черного озера, и как он убежал от него, по тайной тропинке, через непроходимое болото, ловко изобразив свою гибель.

— Никто на свете, кроме вас, не знает, что я — Ерема Селиванов — жив. А что до братьев и сестер тайной веры — поверь, Василий Иванович, поверь, Анна Алексеевна: неведомо никому, кто из окружающих может оказаться служителем этой веры — они повсюду! И если узнают, что я жив — мне конец, и я не уверен, что даже вы, с вашим мужеством, ловкостью и воинским умением, сможете противостоять целой армии тайных и невидимых убийц.

— Что еще ты знаешь о тайной вере?

Ерема подумал:

— Ну, там есть какое-то старшинство, но я не знаю, как оно устроено, вот только знаю, что отец одно время изготовлял перстни для членов братства.

— Какие перстни? — живо заинтересовался Медведев.

— Ну, такие, витиеватые, и там всегда в середине раскрытая книжка.

Да, — именно такие перстни, я видел на руке Никифора Любича, его дочери и московского доброхота в Новгороде, монаха Дорошина. Неужели все эти люди принадлежат к тайной вере? Но ни у седого нищего, ни у купца Быка таких перстней не было…

— Впрочем, в восьмидесятом году эти перстни отменили и как раз тогда к нам, в Тришин, и приехал Степан Полуехтов, убийца моих родителей.

— Значит, он тоже принадлежит к служителям тайной веры?

— Не знаю точно Василий Иванович. Я не слышал, как и о чем он говорил с отцом в Тришине. Я знаю только, что после разговора с ним родители сказали, что мы срочно переселяемся в другое место…

Он замолчал и Медведев спросил:

— Значит, ты пришел, только для того, чтобы рассказать мне все это?

— Да, Василий Иванович, я хотел упасть к вам в ноги, — Ерема опустился на колени, — и просить вас, чтобы вы простили моих покойных родителей и меня за грех перед вами. — Поверьте, родители были добрые и хорошие люди и, если они совершили какие-то нечестные поступки, то их к этому принудили обстоятельства. Я прошу вас оставить меня здесь и взять на службу в любом качестве, а я всей своей жизнью постараюсь доказать, что буду верен вам до гроба.