Запретный город - Жак Кристиан. Страница 23

— Уж лучше я постою.

— Итак, ты даже не испытал свой стул на прочность. Мало того, что ты задавака, так ты еще и беспечен. И за дела свои отвечать не желаешь.

— Вы хотели стул — вот вам стул!

— Жалкие увертки, молодой человек. Ты еще и хвастун. И трусоват к тому же. Скажешь, нет?

Жар сжал кулаки.

— Неправда ваша! Я угодить вам хотел. И не собираюсь я над мебелью корпеть. Я умею рисовать и хочу, чтобы вы посмотрели, как я это делаю.

— Ладно, проверим.

Жар встал на колени. Пристально вглядываясь в лицо Рамосе, он быстро набросал его портрет. Рука не дрогнула, но у него еще не было привычки к новому для него материалу — уж слишком нежным тот казался.

— Я могу куда лучше, — поспешно заговорил художник, — просто я в первый раз рисую на папирусе кисточкой, макая ее в чернила… Я привык рисовать на песке.

Досадуя, трепыхаясь, торопясь, он исказил рисунок лба и ушей. Портрет Рамосе был безнадежно испорчен. И никуда не годился.

— Можно, я еще раз попробую?

Рисунок пошел по рукам. Но никто не произнес ни слова.

— Что тебе ведомо о Месте Истины? — спросил Рамосе.

— Место Истины хранит тайны рисунка, и я хочу узнать эти тайны.

— А что ты хотел бы делать в Месте Истины?

— Разгадывать жизнь… это… такое путешествие. У которого нет конца.

— Нам не мыслители нужны, а умельцы. Дело делать. Мыслителей хватает, — съязвил один мастеровой.

— Примите меня рисовать и писать красками, — не унимался Жар, — и вы увидите, на что я гожусь.

— Ты женат? Обручен?

— Нет, но с девушками бывал. И не раз, и с разными. Не обижаюсь. По мне, они — еще одно удовольствие в жизни. И больше ничего.

— И что, не женишься?

— Ни за что! Чтоб мне хозяюшка голову морочила да из дому не выпускала? А скольких она нарожает? И тогда они всей кучей на шею как сядут, так поди скинь. Сколько раз вам повторять, что у меня на уме одно лишь рисование? Хочу рисовать всяких тварей и все сотворенное. И писать красками. Всю жизнь.

— А требование хранить тайну тебя не стеснит?

— Оно мешает тому, кто этой тайны не дознался. Тем хуже для них.

— А ты знаешь, что придется подчиняться очень строгим правилам?

— Лишь бы они не мешали мне продвигаться в моем ремесле. И я их не только выдержу, но и поддержу. Но подчиняться дурацким приказам не стану.

— Ты, значит, умный такой, отличаешь глупое распоряжение от умного?

— Никто не будет мне указывать, куда идти и по какой дорожке.

Брюзгливый судья возобновил натиск:

— И при всем при этом ты считаешь себя достойным войти в наше братство?

— Решать вам… Вы велели говорить правду и от души. И я старался.

— Ты терпеливый?

— Нет. И набираться терпения охоты нет.

— Так твой нрав, по-твоему, до того хорош, что и менять в нем ничего не стоило бы?

— Я таким вопросом не задавался. Своего добиваются, если сильное желание есть! При чем тут нрав? Есть враги — пусть либо они меня согнут, либо я их. Куда ни глянь, везде борьба. Потому я всегда готов биться.

— А ты не слыхал разве, что Место Истины есть тихая заводь и убежище мира? И что свары здесь под запретом?

— Раз тут живут мужчины и женщины, быть того не может. Нигде нет мира на этой земле.

— А ты уверен, что мы тебе нужны?

— Без вас мне не обойтись. Только вы знаете и умеете то, чему мне в одиночку не научиться и до чего мне не додуматься.

— Еще чего-нибудь сказать хочешь? Чтобы нас убедить? — спросил Рамосе.

— Да нет.

— Мы будем держать совет, и потом ты услышишь наш приговор, не подлежащий обжалованию.

Старый писец дал знак, и двое мастеровых повели Жара по той же дороге назад, к северным воротам деревни.

— А долго ждать? — спросил было он.

Ответа он не дождался.

22

Рамосе все еще не оправился от потрясения. Председательствовать в приемном суде ему доводилось нередко, но такие искатели, как этот, не попадались ему еще ни разу. И не приходилось сомневаться в том, что этот Жар сильно задел мастеровых, избранных в судьи. Это особенно было заметно по Кенхиру Ворчуну, преемнику Рамосе.

По крайней мере, обсуждение не затягивалось и ничуть не напоминало тот оживленный спор, в который погрузился суд, заслушав Молчуна. Особенно резко выступил тогда Кенхир, настаивавший на том, что молодому человеку, наделенному столь многими дарованиями и вкусившему сладость успеха на столь многих поприщах во внешнем мире, потребен простор, а в Месте Истины ему будет тесно. И все же мастеровые не разделяли мнения Кенхира: напротив, они, в большинстве своем, попали под обаяние сильной личности искателя.

Однако Рамосе должен был бросить на чашу весов весь свой авторитет и все нажитое за долгие годы уважение. А то двое мастеровых готовы были переметнуться на сторону Кенхира. Три голоса против — и ходатайство приемного сына Неби пришлось бы отклонить. Ибо решению непременно подобало быть единодушным. А в какую долгую и изнурительную борьбу втянул старого писца сам Кенхир и как же нехотя менял он свое отрицательное мнение…

Что до Ясны, то с ее прошением управились быстро. Коль скоро искательница ссылалась на услышанный ею зов Закатной вершины, то не диво, что суд, составленный из обитавших в деревне жриц Хатхор, пришел в немалое волнение. Женщины расчувствовались, и председательница совета, именуемая «ведуньей», с радостью приняла супругу Нефера Молчуна.

— Кто готов выступить? — спросил Рамосе.

Руку поднял один из ваятелей.

— Этот Жар тщеславен, драчлив и не знает мягких и обходительных речей, но я уверен, что он слышал зов. И об этом, единственно об этом и надлежит высказываться.

Живописец не выдержал:

— Не соглашусь с тобою. Что искатель слышал зов, оспаривать не стану, но какова природа искателя сего? Слыхали же: жажда совершенства, а не успешное врастание в наше братство — вот какое желание им руководит! Что мы ему дадим, кроме навыков? А от него мы и вовсе ничего не получим. Пусть паренек идет своей дорогой, лишь бы она была как можно дальне от нашего пути.

В спор вмешался Кенхир Ворчун, заговоривший страстно, с жаром:

— Странный, чуждый огонь пылает в душе этого мальчика, и пламя это пожрет вас, о вы, любящие лишь приятную теплоту! Да, это вам не заурядный ремесленник из тех, которые только и знают, что слушаться начальника, а думать ленятся — да и не умеют они! И такие тусклые, что никто даже не замечает такую серость! Кто спорит: примем его — и жди невесть чего! Может, буря над деревней пронесется, а может, все обычаи наши перевернутся. Так что, мастера Места Истины до того боязливы, что готовы отправить восвояси дарование необычайное? Что, не видели, какой он даровитый? Тогда что у вас за глаза? Рисунок подпорчен, согласен, ведь опыта мало — парень еще совсем юный! Но какой точный портрет! Покажите мне другого рисовальщика, который, не будучи никем научен, обнаружил бы сравнимые способности.

— Ты все-таки боишься признать, что этот удалец не захочет подчиняться и что ему плевать на наши правила, — не соглашался ваятель уже с Кенхиром.

— Если он что-нибудь учудит, будет изгнан из деревни. Но я уверен, что он постарается согнуть если не хребет, так хоть выю — уж очень дороги ему его устремления.

— Устремления, говоришь! А что, если к нам пробрался очередной любопытный? И ему бы только тайны братства нашего выведать…

— Если и так — не он первый! Но всем вам ведомо, что ни один лазутчик не может долго оставаться среди нас. Он будет разоблачен!

Рамосе ошеломленно следил за тем, как Кенхир ловко отбивает все доводы товарищей, говоривших не в пользу Жара. Не вспоминалось другого случая, когда старший писец некрополя высказывался бы с таким пылом.

Даже самые непримиримые к Жару мастеровые заколебались.

— Нам не обойтись без таких уравновешенных и кротких существ, как Нефер, но и такие пылающие сердца, как у этого будущего художника, тоже нам нужны. Если он проникнет в смысл дела, творимого здесь, то какими же блистательными образами украсит он стены обителей вечности!