Запретный город - Жак Кристиан. Страница 9

— Не подумайте только, что я хочу чего-то несусветного… Мне бы лишь… Но… какая разница? Спорить с тем, что есть — бесполезно, умнее принимать то, что предложено. То, что дарует жизнь.

— Не рано ли вам говорить такое? Я о том, что… вы же еще так молоды.

— Я… я… боюсь вам наскучить.

— А помощником отца станете?

— Ваш отец очень добр ко мне, но я не справлюсь с такими обязанностями. И мне придется огорчить его. Я откажусь.

— Вы себя недооцениваете, по-моему. Отказаться всегда успеете, вы бы подумали сначала… А пока… помогите-ка мне.

Девушка оглянулась на собаку: та поспешно открыла глаза и поднялась с земли. Она заранее угадывала все желания своей хозяйки, и той почти не было нужды отдавать команды или кричать на животное.

Вызволенный Молчун смог, наконец, сойти со своего места и принялся помогать, старательно подражая всем движениям девушки. Давно уже ему не было так хорошо: на душе покой, а привычная тревога делась невесть куда. Просто глядеть на эту молодую женщину — уже счастье. По крайней мере, думать про свои беды и печали совсем не хочется.

Получив положенную долю похлопываний по спине и поглаживаний за ухом, Черныш снова улегся в тени.

— Еженощно, — заговорила Ясна, — тьма пытается поглотить свет. Но свет отважно сражается и доблестно отражает нападение. Если встречать восход солнца на горе Восхода, то наблюдатель обязательно заметит бирюзовую акацию, отмечающую торжество воскресшего света. Дабы насладиться его красотой, довольно лишь знать, куда смотреть, чтобы его увидеть. Вот мысль, которая руководит мною, когда на долю мою выпадают суровые испытания. Красота жизни не на нас опирается и не от нас зависит, однако же пребывает она и в нашей способности познать ее.

Молчун, затаив дыхание, с обожанием глядел на Ясну, ловко управлявшуюся с растениями: движения изящные, точные, все спорится будто само собой. И как же здорово на нее глядеть.

Увы! Всему приходит конец. И вот уже вся рассада оказалась под надежной защитой из обожженной глины. Повода задерживаться больше нет. Стало быть, надо возвращаться.

— Руки можно ополоснуть в канаве, — предложила девушка.

Царские землемеры, мастера по землеустройству, водоотводу и орошению, равно как и селяне, занятые на общественных работах, толк в своем деле знали и работали на славу: возделанные поля и сады походили на клеточки живого тела, соединенные густой сетью оросительных каналов и узеньких канав, по которым, как по кровеносным сосудам, текла вода жизни.

Стоя на коленях рядом с Ясной, Молчун дышал благовониями, которыми она умастила себя, смешав ароматы жасмина и лотоса. И коль скоро обманывать и обманываться он не умел, он понял, что влюбляется, нет, что уже влюбился. Влюблен. Отчаянно, до безумия.

8

Собек очень не любил официальные приемы, но его присутствие на празднике стражи было обязательным. Подобные мероприятия, ежегодно устраивавшиеся на западной окраине Фив, служили удобным поводом для объявлений о повышении по службе, о переменах в управлении, а также для торжественных проводов товарищей, отслуживших положенный срок и уходящих на заслуженный отдых. По такому случаю всегда закалывали нескольких свиней и выносили кувшины с красным вином. За счет визиря и от его имени, кстати.

Нубиец обращал на себя всеобщее внимание, и немудрено: такого исполина трудно не приметить. Блюстители правопорядка в общем и целом такие же люди, а значит, тоже проявляют любопытство. Вот и теперь несколько гостей попытались разузнать у него хоть что-то о сокровенных тайнах Места Истины. Ну и неизбежные подначки: мол, как там женщины в славном селении, а? Небось хороши? А в постели? Кончай прибедняться: какая устоит перед чарами ладного и могучего чернокожего?

Собек пил и ел, то есть выпивал и закусывал, и пропускал треп служивых мимо ушей.

— Судя по всему, новая должность тебе по вкусу, — подкатился к нубийцу писец, отвечающий за общественные работы. Этого сварливого зануду Собек на дух не переносил.

— Пока не жалуюсь.

— Слушок ходил про несчастный случай со смертельным исходом. Вроде бы кто-то из твоих подчиненных…

— Новичок на холмах дежурил. Место еще не знал и свалился с высоты. Дело закрыто.

— Жалко парня… Так радостями фиванскими и не побаловался… Вот тебе и награда за службу… Одни неприятности… Я вот тоже одного малого никак изловить не могу. Сын земледельца, а от общественных работ уклоняется.

— Бывает. И должно быть, нередко.

— Ошибаешься, Собек. Эта повинность налагается на всех, и кары для отлынивающих суровы. А молодец как сквозь землю провалился. Хотя как такого не приметить? Косая сажень в плечах, а нахалу и шестнадцати лет не исполнилось.

Собек, чтобы поскорее отвязаться, задал пару вопросов, и писец описал юношу, очень похожего на давешнего лазутчика, который сейчас куковал в одиночке.

— А иных правонарушений за этим бездельником не числится? — спросил нубиец.

— Жар с отцом повздорил, и тот хотел бы хорошенько проучить сыночка, прежде чем вернуть его в хозяйство. Одна незадача: малый пустился в бега… Тоже правонарушение, верно?.. Ох, влепит ему суд по первое число…

— А братья его на что? Сами проучить не могут, так хоть бы показания какие…

— У Жара только сестры.

— Смешное дело… С каких это пор единственного юношу в семье гонят на общественные работы?

— Твоя правда, но мне пришлось чуток подправить закон — уж очень отец его просил, а у меня с тем старая дружба. Иной раз и не на такое пойдешь…

Те несколько дней и ночей, которые узник протомился в одиночке на хлебе и воде, не укротили Жара, который теперь снова стоял перед Собеком.

— Ну, парнишка, дозрел? Скажешь мне правду?

— Правда не меняется.

— Немало я видывал упрямцев, но ты особенный тип даже среди этого народца! Кремень! В другое время я допросил бы тебя так, как я умею. Но тебе повезло. И очень повезло.

— Вы мне наконец, поверили?

— Я на твой счет кое-что выяснил: твое имя — Жар, и ты — уклонист. Отлыниваешь от общественных работ.

— Но… это же… так не бывает! Я… Мой отец — земледелец, а, кроме меня, других сыновей у него нет.

— Что единственные сыновья этой повинности не подлежат, я тоже знаю. Но у тебя неприятности, мой мальчик, ох какие неприятности. На твое счастье, писец, отвечающий за общественные работы, в моих друзьях не числится, да и само это дело вне моих полномочий. И мой тебе совет: уматывай. Вали отсюда, поживее и подальше от этих мест. И о тебе скоро забудут.

Стройка застыла: пополудни подкрепившимся рабочим полагался дневной отдых. В такую жару они все равно много бы не наработали. По своему обыкновению, Молчун уединился, оставив в бараке четырех своих товарищей — сирийца и троих египтян.

— Знаете, что было вчера? — спросил сириец.

— Небось ничего хорошего. Разве что лишнюю работенку придумали, — лениво отозвался самый старший, пятидесятилетний египтянин, поглаживая живот, раздувшийся от выпитого крепкого пива.

— Новенький горшки отвозил. Хозяйской дочке.

— Ври больше! Хозяин за дочуркой своей смотрит в оба и никого к ней не подпускает. А она, говорят, такая красотка. Двадцать три года, а еще не замужем. Болтают, что она колдунья и тайны трав ведает.

— С чего бы мне трепаться попусту? Говорю вам: новичок горшки отвез.

— А чего ж! Значит, угодил хозяину.

— Из этого гада слова клещами не вытянешь. Только вкалывает. И как? И быстрее, и справнее, чем все мы. И к хозяину подлизывается… Тот уже ему в рот глядит. И еще начальником его над нами поставит, помяните мое слово!

Пузатый египтянин надул губы.

— Коли уж старшой нужен, то пусть выдвигает меня. Я и так всех вас старше. Летами.

— Дошло до него, ага… Наконец-то! Этот ловкач обвел тебя вокруг пальца. Так что командовать будешь не ты. Ты будешь его слушаться.

— Он шустрый, видали какой? И нас погонять станет. Чтобы не отставали… Загоняет так, что мало не покажется! Но чего это мы пускаем такое дело на самотек? Неужто эта стройка нам все мозги высушила? Что скажешь, сириец?