Господин двух царств - Тарр Джудит. Страница 47

Щитоносцы Александра с удовольствием порубили бы их всех, но Александр сказал:

– Нет.

Щитоносцы остановились. Они не опустили мечи и копья, но и не наносили ударов.

Ряд тирцев расступился. Царь Аземилк вышел вперед. Он был не такой высокий и крепкий, как Александр: маленький длиннобородый человечек с ястребиным лицом, как и весь его народ, но сохранивший гордость, даже потерпев поражение. Он медленно встал на колени, потом склонился до полу.

– Тир пал, – произнес царь Тира, и каждое его слово было полно горечи. – Александр победил. Все приветствуйте Александра, повелителя Азии.

Один за другим, хрипло, но достаточно ясно, вельможи откликнулись:

– Приветствуем Александра! Приветствуем повелителя Азии!

18

Тир пал. Его царь сдался, выразил покорность, подчинился Александру и получил прощение. Но его народ за сопротивление заплатил своими жизнями, состоянием и свободой. Когда Александру оказывали сопротивление, он был беспощаден, а здесь ему сопротивлялись до конца. Он взял город и все, что в нем было, продал его людей в рабство. Он совершил жертвоприношение Гераклу в храме, который ему отказал, перед жрецами, которые пытались бороться с ним, и устроил игры в честь победы на берегу, где так долго стоял лагерем.

В последний день игр, когда армия Александра и в городе, и в лагере довершала свой триумф вином и песнями, Мериамон шла по песку вдоль спокойного моря. Был вечер, в небе светила бледным светом луна, поблескивая холодно на колечке в ухе Сехмет. Тир лежал под звездным небом темной массой, кое-где блестели огоньки. Длинные печальные караваны его жителей ушли утром, одни вглубь страны, в Дамаск, другие на кораблях в Грецию и на острова. Когда уйдет Александр, придут новые жители, люди из деревень в глубине страны наполнят город, и он снова станет сильным под властью Александра, под управлением македонского наместника.

Такова война. Для победителя – все. Для побежденного, если ему повезло, – жизнь.

Кто-то подошел к ней по песку. Мериамон не удивилась, узнав осанку, разворот плеч, высоко поднятую голову.

– Ты знаешь, что беспокоит меня больше всего? – сказала она. – Похоже, мне нравится война, даже горе, которое она приносит.

Нико остановился недалеко от нее.

– Я думаю, я ее ненавижу, – ответил он. Было темно и безлюдно, и нельзя было ничего прочесть на лицах друг друга. Ворота между ними открылись, и стены растворились.

– Кровь, – сказала она, – я ее ненавижу. И убийство детей. Но сильный мужчина против сильного мужчины, город против завоевателей, царь против царя – таким и должен быть мир.

– Я не стану убивать детей, – сказал он. – И женщин, если только они не попытаются убить меня первыми.

– Я знаю. Я видела.

Нико подошел ближе, остановившись прямо перед ней, теперь Мериамон увидела его лицо, блеск его глаз. – Значит, ты была там. Такая… вещь, что была со мной.

– Что ты видел? – спросила она.

– Что-то вроде птицы, – ответил он, – но не совсем. Это была ты. Я подумал, что такое возможно.

– Так было проще, – объяснила она. Или попыталась. – Зная тебя и зная, что ты знаешь меня. Но ты не мог видеть меня. Царь отправил бы меня назад, если бы я захотела пойти с ним. Понимаешь, он мог видеть меня.

– Понятно. – Голос его прозвучал бесстрастно. Она закусила губу. Ей очень хотелось рассмеяться вслух, но вряд ли стоило делать это.

– Ты обиделся? Ужасно?

– Ладно, – сказал он, – не ужасно. Но ты могла бы сказать мне.

– Чтобы ты запретил мне?

– Разве я имею право запрещать тебе?

– Но ты ведь все равно бы запретил?

– Возможно, нет, – сказал Нико после некоторого раздумья. Его руки сами легли ей на плечи и вздрогнули, почувствовав под тончайшей вуалью обнаженную кожу. Но убрать пальцы он не мог.

Они наконец почувствовали свою гибкость и медленно вспоминали свою силу.

Она не шелохнулась и не убежала. Сердце ее сильно забилось. Сейчас он будет трясти ее, назовет колдуньей и обманщицей, заплатит ей так, как она заслуживает, за то, что она им так воспользовалась.

– В тебе есть больше, чем известно кому-либо, – сказал Нико. – Даже царю.

– Он знает, – грустно ответила она.

– Не все.

– Достаточно.

– Ты кажешься такой маленькой, – сказал Нико. – Такие удлиненные глаза, такой сильный голос, а как ты держишься – то скользишь, словно темная мышка, то ведешь себя, как царица. И носишь платья, которые могли бы взбунтовать целую армию, но ни одна армия не осмелится, если ты сама не захочешь.

– Тебе не нравится моя одежда?

Он открыл было рот. Закрыл. Потом сказал:

– Мне она слишком нравится.

– В ней прохладно, – ответила она. – И она впечатляет. Таис тоже сделала себе такую. По ее словам, когда придет зима, она попробует персидские штаны.

– Боги! – воскликнул Нико. – Мой бедный брат!

– Почему? Потому что его женщина хочет, чтобы ей было тепло зимой и прохладно летом? Вот вы же ходите круглый год чуть ли не голые. Что вы можете понимать в женской одежде?

– Ничего. – Он отпустил ее и полуотвернулся. – Я забылся, прости, госпожа.

Она дернула его обратно. Мериамон рассердилась и забыла все глупости; она могла смотреть на вещи прямо, и сердце было там, где ему положено быть, а не в горле и не где-то над его головой.

– Прекрати! – сказала она. – Мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы говорить честно. И такие слова, как «моя госпожа», – глупости. Я не царица и не богиня. И ты не мой страж. Теперь ты сам командир, у тебя в подчинении есть люди. Я видела вчера, как ты выиграл бег и скачки. Что сказал царь, когда снова увидел тебя верхом на Тифоне?

– Примерно то же, что сказала бы ты, – ответил Нико. – Но я же победил, разве нет? И не свалился.

– И помешал ему сожрать коня, который чуть не обогнал его в последней скачке. Глупый конь. Он совсем не соображал, что делает, и чуть не проиграл.

– Ты бы справилась лучше, – ядовито сказал Нико.

– Вовсе нет, – возразила Мериамон. – Я кричала до хрипоты. И все остальные тоже. Ты любимец армии. И ты думаешь, что можешь изображать передо мной слугу?

– Я ничто, – ответил Нико. – И все ничто по сравнению с тобой. Ты могла бы стать равной Александру, если бы только пожелала. Вместо этого ты выполняешь волю своих богов. Силой и хитростью ты заставляешь Александра выполнять ее вместе с тобой. Когда же вы оба увидите, что отлично подходите друг другу?

– Только не мы, – возразила Мериамон. – Он не хочет жену.

– Захочет, если захочешь ты.

– А я не хочу. – Она держала его руку, правую, ту, что была повреждена. Она прижала ее к щеке. – Я не хочу его.

Неподвижные пальцы Нико дрогнули. Распрямились – он задержал дыхание от усилия и боли, – согнулись по форме ее щеки. Он отдернул руку.

– Конечно, ты хочешь царя! Он единственный мужчина, достойный тебя. Он блистателен, великолепен, в нем есть бог. Он находит тебя очаровательной. Больше того, ты ему нравишься. Он доверяет тебе. Может быть, любит. Если бы только вы оба согласились признать это.

Он крепко сжал поврежденную руку здоровой, трясясь так, что больно было смотреть.

– Нет, – сказала Мериамон.

– Тогда вы оба дураки.

– Несомненно, – согласилась она.

– Если бы я был Александром, – сказал он. – Если бы я был царем, знай, я бы хотел тебя. И я хочу тебя.

– Если бы ты был Александром, – ответила она, – тогда бы я хотела его.

– Не хотела бы.

Он сказал это так твердо, что она засмеялась. Ей было лучше знать. В ней не было веселости, только злость, недоверие и безумная радость. Он хотел… Он хотел…

Нико пришлось трясти ее, чтобы Мериамон прекратила заливаться смехом.

– Я думала, – сказала она, задыхаясь, – что ты… не можешь…

– Не могу. Ну и при чем здесь…

Его резкость немного привела ее в чувство. Все так знакомо: по характеру они стоили друг друга.

– Иногда мне хочется, чтобы я хотела царя, – сказала она. – С ним проще. Огонь и воля, гениальный командир для армии. А ты… Я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь.