Книга нечестивых дел - Ньюмарк Элль. Страница 22

— Тонкая приправа не терпит множества рук и очень чувствительна к дисгармонии.

Повара уже поняли настроение своего господина и согласно кивнули. Но когда синьор Ферреро начал заполнять кастрюлю и, откупорив вино, с ловкостью виртуоза сводить воедино необходимые ингредиенты, соусник от восхищения закатил глаза. Вот он, истинный художник, чье уединение никто бы не решился потревожить.

В тот вечер мне выпало принести в трапезную оловянный поднос с фарфоровыми тарелками, тяжелыми золотыми блюдами, хрустальными бокалами и серебряными столовыми приборами. Служанки, обученные украшать стол, расстелили кружевные скатерти ручной работы и поставили огромную вазу с белыми лилиями. Лакеи с помощью блоков опустили тяжелую люстру, чтобы девушки могли зажечь все сто свечей.

Я запыхался, поднимаясь по винтовой лестнице с тяжелым подносом. Спиной открыл служебную дверь, внес поднос в пышно убранную трапезную и поставил на мраморный буфет. Дож стоял в середине комнаты с двумя из своих толстошеих телохранителей. Он что-то тихо говорил, и лица у всех троих были мрачными, но когда я, тяжело дыша и отдуваясь, вошел, сразу оборвал речь. Трое мужчин молча смотрели, как я разгружаю поднос. Я не спешил — переносил каждый предмет с большой осторожностью, надеясь, что дож продолжит разговор в моем присутствии. Но прежде чем успел закончить, он махнул своей старческой рукой с набухшими венами и бросил:

— Убирайся!

Я поклонился и, пятясь, вышел из трапезной. Но, закрыв за собой дверь — так чтобы створка достаточно громко хлопнула, — присел и стал подглядывать в замочную скважину.

— Я хочу, чтобы сегодня вечером вы оба были наготове, — сказал дож. — Вон там, — махнул он рукой в сторону. — За портретом Безобразной герцогини.

Стражи посмотрели в том направлении, но мне ограничивала обзор замочная скважина, и я приоткрыл дверь — ровно настолько, чтобы видеть другую сторону трапезной. Там, на стене, висел портрет голубоглазой тирольской герцогини высотой восемь футов. Между ее отвисшими щеками выступал приплюснутый нос, глаза сидели близко друг к другу. Именно из-за этого несчастная женщина получила прозвище Безобразной. Художник, в доблестном стремлении отвлечь внимание зрителя от злосчастного лица, попытался приукрасить объект своего творчества складками алого атласа, многими фунтами жемчуга и высокой прической. Он был явно одаренным живописцем, но тут ни у кого бы не хватило таланта.

Мужчины подошли к портрету, и я понял, как охранники могли за ним спрятаться: дож потянул за золоченую раму, и картина повернулась на скрытых петлях. За ней обнаружился темный проход, без сомнения, одна из многих тайных галерей, ведущих к мосту Вздохов и дальше, на другую сторону реки, в подземную темницу.

Дож показал охранникам, как сдвигать небольшую панель за одним из голубых глаз знатной синьоры. В проходе находилась деревянная лесенка такой высоты, что глаза взрослого наблюдателя, забравшегося на нее, приходились на уровень глаз портрета. Дож вернул панель на место, и я оценил, насколько мастерски выполненный ложный глаз создавал иллюзию единого полотна. Повернувшись спиной к картине, дож стал наставлять охранников. Им в тот вечер надлежало следить за обеденным столом, пока хозяин не подаст сигнал.

— Как только я сделаю вот так, — лениво поманил к себе пальцем дож, — выходите и берите его.

— В «Олово», господин? — уточнил один из стражей, имея в виду верхний ярус тюремных камер прямо под крышей из оловянных листов, где летом было невыносимо жарко, а зимой — невыносимо холодно. Туда сажали узников, которым надлежало поразмыслить над своим выбором. Несмотря на спартанские условия, «Олово» все же было бесконечно лучше подземелья с его крохотными пещерками, где за запирающимися на засовы низкими дверями в кромешной тьме обитали крысы. В других камерах громилы-недочеловеки истязали попавших в тюрьму заключенных. Иногда по ночам из ворот появлялась лодка с призрачными фигурами. Они увозили тяжелый мешок подальше в море, где никто не мог услышать всплеска.

Дож на мгновение задумался и ответил:

— У меня нет времени на щепетильность. Тащите его прямо в подземелье.

Стражи обменялись быстрыми взглядами, и тот, что спрашивал про «Олово», кашлянул.

— При всем моем уважении, синьор, известно, что герр Бехайм близок к его святейшеству.

Дерзость охранника меня поразила, и я решил, что немецкий астролог — и в самом деле человек влиятельный, если слуга набрался такой смелости, что решился перечить дожу. Слезящиеся глаза властителя сузились — подобный пронзительный взгляд доводилось видеть немногим. Он приблизился к охранникам и понизил голос до заговорщического шепота. Я молился, чтобы служебная дверь не скрипнула, когда я приоткрывал ее еще на дюйм в надежде услышать его слова.

— Против нашей светлейшей республики плетутся заговоры, — сказал дож. — Мы должны защищать ее, даже от Рима.

Стоявшие перед ним охранники являлись типичными представителями немногочисленных личных телохранителей дожа: щеголявшие в новой форме молодые парни были грубы и необразованны, зато любили подраться. Наступит время — они уйдут со службы дожа, возьмут в жены пышущих здоровьем девушек и станут пекарями, кузнецами или торговцами фруктами. У них не было ничего общего с «черными плащами», которые работали в тесном контакте с инквизицией и набили руку на допросах и безжалостных казнях. Многим еретикам во время аутодафе приходилось видеть с помоста, как костер невозмутимо поджигал кто-то именно из «черных плащей».

Секретная полиция совета состояла из убийц, надевавших черные плащи на всю жизнь, в то время как в охрану дожа приходили взбалмошные молодые головорезы и ее состав постоянно менялся. Поэтому два туповатых парня в трапезной дворца дружно запыхтели, демонстрируя, как высоко они ценят доверие господина.

Дож кивнул с видом разочарованного мудреца и развел руками, давая понять, что дела приняли дурной оборот и вышли из-под его власти.

— Надеюсь, герр Бехайм поведет разговор за ужином как честный христианин. Если нет, последуем повелениям долга. Ради Венеции.

— Ради Венеции, — откликнулись стражи, неловко поклонились и скрылись за портретом Безобразной герцогини. Послышался шорох, и один из глаз благородной дамы превратился из голубого в карий.

Я бросился на кухню, преодолел последние четыре ступени одним прыжком и ворвался в дверь. Головы поваров повернулись в мою сторону. Данте удивленно изогнул брови, Энрико отложил лопатку для размешивания теста, Джузеппе, согнувшись в три погибели, лениво водил метлой и сверкал на меня глазами, а я в это время шепотом рассказывал старшему повару о том, что видел.

Синьор Ферреро едва на меня взглянул и не оторвался от своих занятий. Добавил в кастрюлю вина, взболтал содержимое и бросил:

— Так ты говоришь, заговор против Венеции? — Он улыбнулся, обмакнул кончик пальца в соус, коснулся им языка и, оценивая нюансы вкуса, закрыл глаза. А открыв, удивился: — Ты еще здесь?

— Но, маэстро, — не сдавался я, — дож намерен захватить папского астролога.

Старший повар взял с блюда несколько крупинок соли, бросил в соус и снова размешал.

— Ты умеешь прекрасно шпионить — это может принести пользу, только не надо мне досаждать.

— Но, маэстро…

— Принеси еще дров. И не мешай готовить.