Книга нечестивых дел - Ньюмарк Элль. Страница 27

Весь остаток дня старший повар был беспричинно раздражителен. В сердцах метался по кухне, недовольный всем и каждым. Я тогда связал его дурное расположение духа с тем, что на кухню явилось слишком много посторонних. Но теперь понял: он нисколько не сомневался в истинном смысле вопросов Ландуччи.

В другой раз Маффео Ландуччи пришел, когда старший повар беседовал за бокалом вина с букинистом. Синьор Ферреро проявлял интерес к редкой рукописной книге кулинарных рецептов из Северной Африки, собранных поваром Сципиона [28] во время похода на Карфаген. Хотя оригинал был давно утерян, букинист уверял, что ему известно, где находится одна из нескольких копий. Мужчины обсуждали цену, когда появился Ландуччи. Гость представился и забросал букиниста вопросами об источниках антикварных книг. А когда ушел, настроение старшего повара снова испортилось.

Я спросил Энрико, почему наставник мрачнеет после визитов Ландуччи. Энрико был любителем сплетен и буквально расцвел, предвкушая возможность коснуться пикантного вопроса.

— Старший повар презирает этого человека. Ты что, не слышал про сына Ландуччи? Я считал, что это ни для кого не секрет.

— Ничего не знаю.

— Ну и ну! — потер ладони Энрико. Его лицо раскраснелось от жара печи, глаза сверкали. — Жили-были два восьмилетних парня. Они стали играть в повешение, и один из них случайно погиб. Тот, что умер, был сыном Ландуччи.

— Несчастный отец!

— Скажи лучше, несчастные ребята. Ландуччи вырезал оставшемуся в живых печень, зажарил и скормил родителю. Но сообщил об этом, только когда тот проглотил последний кусок. Несчастный стал давиться, но стошнить его не успело: Ландуччи заколол беднягу прямо в сердце. Сказал, что он заслужил, чтобы умереть каннибалом.

— Не верю.

Энрико надулся, как его дрожжевая булка.

— У меня безупречные источники. К тому же все это хорошо известно. Спроси кого угодно. — Обиженный, он скрылся за огромной горой теста.

В тот вечер я доставил в столовую всего один поднос с тарелками и приборами, которых могло хватить только на троих. В то время как Венеция все круче входила в штопор жаркого неистовства, дож потягивал в кровати холодный томатный суп, и лишь три члена совета собирались пожаловать на ужин во дворец и насладиться простой едой: тем же супом, холодным цыпленком и дыней.

Я чувствовал себя обманутым.

Когда открылись двойные двери столовой, первым вошел Ландуччи. Я вспомнил ужасный рассказ Энрико и, глядя, как он вышагивает по турецкому ковру, почувствовал, что меня пробирает мороз по коже. Однако ничего ужасного в его облике не было. Наоборот, он выглядел знатным господином. Застывшее каменное лицо, тонкие губы поджаты, и тем не менее он казался красивым на собственный суровый, резкий манер. Глаза неопределенного цвета: то голубые, то зеленые, то отдающие серым. Он был высок, эффектен и двигался с аристократическим изяществом. Бледная кожа свидетельствовала о жизни баловня, редко покидающего кров. Лишь биение голубой жилки на виске напоминало, что и в его венах течет кровь.

Должно быть, он отличался тщеславием. Борода и волосы аккуратно подстрижены, модная одежда, маникюр, привычка стряхивать шелковым шарфом пылинки. Он взмахивал им, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, а когда приближались слуги, прижимал к носу. Одежда Ландуччи была расплывчато-серых тонов, и эти приглушенные, неуловимые оттенки очень подходили к цвету его глаз.

За ним следовал синьор Кастелли, крупный, широкий в плечах мужчина. Он был серьезным и одаренным человеком. Точным движением синьор Кастелли подвинул стул, сел и кашлянул, готовый заняться делами. Третьего синьора любовно прозвали Стариной Рикарди. Он шаркал ногами, опирался на палку и тихо улыбался. Его морщинистое лицо напоминало упавшую со свечи каплю воска, но улыбка собирала вокруг глаз забавные складки. Я спросил служанку об остальных членах совета, и та ответила:

— Они дома, дурачок. Как и всегда. А синьору Ландуччи в этом году зачем-то понадобилось устроить встречу.

В прежние праздники, когда сенаторы и их жены величественно входили во дворец, они продолжали веселиться лишь в моем воображении. На самом деле высокородные господа пользовались палаццо дожа лишь для того, чтобы не проталкиваться сквозь буйную толпу на площади. Затем выходили через задние двери и спокойно следовали к себе домой по тихим улицам и переулкам. Они могли из вежливости задержаться на один бокал вина, но никогда не праздновали во дворце так, чтобы играла музыка и напудренные дамы что-то шептали из-за китайских вееров. И в тот вечер должна была состояться скучная деловая встреча за таким же скучным столом.

Я надел чистый передник, умылся, причесался, надеясь, что шумная пирушка за стенами не помешает чинному собранию во дворце. Но при виде троих мужчин, бормочущих приветствия и усаживающихся на стулья с высокими прямыми спинками, с удовольствием вспомнил уличное веселье, и меня потянуло на мостовые.

Гости были безукоризненно одеты в летние шелка: Ландуччи — в серый, двое других — в холодные оттенки драгоценных камней, голубой и цвета морской волны. Как люди с положением, все трое носили шляпы. Дородный синьор Кастелли — круглую с плоским верхом и широкими полями, словно торт на блюде. Старина Рикарди — сооружение из тонкой белой ткани, хитро обернутое вокруг головы так, что изящно ниспадающие складки защищали от солнца его морщинистую шею. Ландуччи — модную, из накрахмаленного серого шелка с маленькими краями. Но, несмотря на изысканные наряды и долетавшую с улицы музыку, настроение за столом было подавленным. Мужчины расселись далеко друг от друга, словно давая простор окутывавшей их ауре власти. Все трое носили бороды — деталь, благодаря которой некоторые выглядят мудрыми, а им они придавали только внушительность.

На первое мы подали томатный суп. Томаты, называемые также помидорами, считаются ядовитыми. Но старший повар сам вырастил их на своем огороде и знал, как сделать безвредными. Он готовил из них суп и пикантные соусы, сильно возвысившие его репутацию. Ландуччи воспитанно отхлебывал с бока круглой ложки. Старина Рикарди причмокивал и пачкал свою седую бороду. У синьора Кастелли, казалось, вовсе отсутствовал аппетит.

Неудивительно, что томатный суп навел их на разговор об отравителях. Синьор Кастелли рассказал свою любимую историю о мести. Случилось так, что он при помощи яда отправил на тот свет епископа, своего политического противника, а труп втиснул в детский гроб и выставил на обозрение в храме убитого священника. Кастелли пожевал губами, радуясь своей изобретательности, но тут же добавил:

— Но, разумеется, самую сладкую месть совершил Ландуччи. То дело с печенью мальчишки. — И рассмеялся — сначала сухо покрякивая, затем все громче, пока не запрокинул голову и не раскаркался так, что изо рта показался язык.

— Это была не месть, — резко взмахнул шарфом Ландуччи. Его шея побагровела, на виске забилась жилка. — Я восстановил справедливость.

Улыбка сразу исчезла с лица Кастелли.

— Извините, Ландуччи, я только хотел…

— Я любил своего сына! — Его лицо приобрело оттенок сливы, еще одна жила надулась на шее. — Справедливость, Кастелли. Так сильно согрешить против меня — малой ценой за это не расплатиться.

— Разумеется, — поспешил согласиться его собеседник. — Божественное правосудие. Никак не меньше.

Старина Рикарди вздохнул.

— Неужели это подходящая тема для разговора за столом?

Мужчины молчали, пока служанки подавали им холодных цыплят на прозрачных стеклянных тарелках. Овальные медальоны белого мяса располагались на свежесорванной зелени и травах словно на солнечном летнем лугу. Тонкие дольки лимона и прозрачные, как бумага, кружочки огурца придавали гарниру хрусткость и бодрящий аромат прохлады. Блюдо казалось очень уместным, поскольку настало время охладить пыл, но согнать бордовые пятна с лица Ландуччи ему не удалось.