Никто пути пройденного у нас не отберет - Конецкий Виктор Викторович. Страница 81
13.20. „Адмирал Макаров“ произвел околку, но никакого движения не получили. Лед 10 баллов, торосистый, сильные сжатия, метель, поступления воды не обнаружено. Закончили постановку трех цементных ящиков в трюме № 1».
У кораблей продолжительность жизни собачья – около восемнадцати лет. На старом судне особенно наглядно, что сталь куда как слабее человека и век ее короче, а говорят – «стальной человек»…
И не облака, и не тучи, а тягучие фабричные дымы какие-то – очень тягучие, тяжкие. И когда пробьется сквозь них белое северное солнце, то сразу от его яркости на глаза слеза наворачивает…
Седьмое октября. В ледовом дрейфе в тридцати милях к востоку от мыса Шелагского.
Солнце. Как важно, когда солнце, – веселее.
Сели бить козла прямо после обеда. Нам с В. В. не везет. Тут уж не моя козлиная тупость, а настоящее невезение. Ужасно бесит.
Так как Октавиан Эдуардович опять почти ничего не ел за обедом, Мандмузель принесла ему кусок колбасы. Колбасу он, подлец, очень аппетитно сжевал. Из нержавеющей стали колбаса – холодного копчения. У меня зубы ныли только от того, что я наблюдал его хищное жевание.
Отбив ладони козлом, поднялись в рубку.
И увидели, что отчаянный рыбак «Художник Врубель», который давеча рубил ледовую целину на своих четырех дизелях, как залег на левый борт среди торосов с креном градусов в пятнадцать, так и продолжает лежать в таком неловком и нелепом положении. Это же на какой он толщины льдину выполз, ежели за ночь с нее обратно не свалился!
По всему горизонту чернеют среди сплошного льда и низовой метелицы застрявшие суда.
И над всем этим кладбищем целый авиационный парад: крутится вертолет с какого-то ледокола и летает самолет с Полуниным.
Начальство решает вопрос: куда плыть, когда это станет возможным? В пролив Лонга нас волочь или огибать остров Врангеля с норда?
Свои разговоры от нас они уже не пытаются скрывать.
А по трансляции бесконечное: «Говорит Магадан! Слушайте концерт-вальс…»
Слух о нашем бедовом рейсе докатился и до ушей родственников в Ленинграде. В. В. получил РДО от супруги. Она желает ему мужества и спрашивает, куда теперь следует писать письма.
Авиапарад прекращается, ибо метель из низовой переходит во всеобъемлющую. Не видим даже «Художника Врубеля».
В рубке В. В., я, Октавиан Эдуардович и помпа. Нижних чинов вообще нет. И потому стармех рассказывает очередной анекдот, имеющий некоторое отношение к нецензурщине:
– Про занятия в армии слышали? Нет? Очень хорошо. Лекция для новобранцев в целях их общего развития про бронетранспортеры. Проводит комиссар. Строгий. «Наши могучие броневые машины, каждая имеет теперь радиостанцию…» Вопрос с места: «На лампах или на полупроводниках?» Пауза. Строгий комиссар: «Еще раз объясняю буквоедам: не на лампах, не на полупроводниках, а на бронетранспортерах!»
Наш комиссар:
– Ты когда-нибудь иссякнешь?
Стармех:
– Нет. У меня таких баек больше, чем у тебя новых кинофильмов.
В. В., чтобы разрядить ситуацию, ибо люди заводятся с полоборота:
– Пошли вниз. Забьем еще парочку козлов.
Идем вниз, забиваем, я пропускаю пустышечный дупель, и комиссар кончает на «офицерского». В. В. шевелит скулами, на меня не глядит и уходит в каюту.
Я поднимаюсь обратно в рубку. Отчаянно пухнут десны и ноют зубы.
Около шестнадцати метель стихает, и делается видно, как подошедший с оста «Макаров» обкалывает «Художника Врубеля», а потом уводит его к «Галушину», которого берет на короткий буксир.
Неуклюжая гусеница из связки «Макарова» с «Галушиным» и наседающего на них сзади «Врубеля» медлительно ползет к горизонту.
Солнце давно под горизонтом, но надо льдом почему-то еще светло: зыбкий, привиденческий свет, забытый здесь солнцем по недоразумению.
Восьмое октября. 03.00. Ночь глухая. Мы лежим в дрейфе на траверзе мыса Кибера и островка Шалаурова. На горизонте появляется зарево. Оно быстро приближается: идут голубчики! Идут спасители!
Мощный кулак бросили нам нынче!
Идут «Сибирь», «Ермак» и обожаемый «Адмирал Макаров».
Ах какие красавцы! Как они себя свободно чувствуют, пока не взваливают себе на горб нашего брата!
В 04.10 прошли мимо нашей группы судов.
«Сибирь» и «Ермак» прокатили мимо в полумиле.
«Макаров» на стопе ткнул ледяное поле с нашего левого борта в кабельтове, осторожненько его тюкнул, расколол, приказал дать самый малый вперед. Даю. Винт не проворачивается. Докладываю об этом нюансе «Макарову». Он велит стопорить. Стопорю. Все внимание вперед, и потому не замечаю, что с правого борта с кормы приближается «Ермак» – заложил вокруг нас вираж. Н у, теперь-то винт провернется – обкололи с обоих бортов. Жду указаний.
«Макаров» уходит на запад, молча и угрюмо.
«Ермак» сообщает, что будет подходить кормой к нашему носу:
– Готовьте бензель!
Отправляю истребителя песцов поднимать боцмана и остальную банду.
«Ермак» проходит вперед, а потом лихо пятится на наш форштевень. Приличный удар его кранцем – крен до трех градусов на левый борт. Осуществлена некоторым образом неожиданная побудка всего экипажа в пять утра по судовому времени, но это черт с ним, главное – куда-то поедем!
в густо-сизых небесах на северо-востоке возникает слабый, бледно-розовый след зари.
Старпом кутает горло махровым полотенцем, надевает тулуп и отправляется на бак руководить приемкой буксира и наматыванием на буксирные гаши бензеля.
Эту работу ребята научились делать быстро и четко: уже через четверть часа начинаем движение за «Ермаком», подрабатывая по его приказу вперед средним. Не слишком ли быстро мы пошли? Очень сильные сотрясения! Очень-очень! Но мы молчим, проглотив языки и вцепившись кто во что горазд. Еще один пример необходимости в море беспредельного принятия серий решений: «Сообщать ледоколу, что мы уже имели водотечность и вообще сильно битые? Или этим только отпугнешь его? Бросит, к чертовой матери, и пойдет к такому судну, за которое можно не особенно волноваться…»
Малодушно оставляю эти гамлетовские вопросы на совести старпома и иду спать, наивно пожелав чифу выйти на чистую воду к концу его вахты.
Он хрипло желает мне спокойно отдыхать.
Приходится заметить, что методика и техника крепления буксиров осталась такая же, как и пятьсот лет назад, – трос, скоба, сорок шлагов бензеля. а ежели придумали для космических кораблей стыковочный узел, так можно было бы поднапрячь мозги и всем миром придумать для северных морячков нечто вроде железнодорожного автосцепа.
«Дуэт буквоедов» – название какого-нибудь будущего рассказа.
Грязный лед так же противен, как неопрятный, немытый, с капустой из щей на бороде старик.
Когда я в ноль часов поднялся в рулевую рубку, то, невольно и восхищенно зажмурившись, пробормотал:
«Все смешалось в доме Облонских!»
В полярной, черной, метельной ночи от горизонта до горизонта полыхали сотни прожекторов, палубных и разных других огней – караван из тридцати семи судов-клиентов, вокруг которых суетились ледоколы «Сибирь», «Ермак», «Адмирал Макаров», «Владивосток», «Капитан Сорокин» и «Харитон Лаптев», пробивался сквозь ночь и сплошные льды курсом на пролив Лонга. Вернее, не на пролив, а на мыс Фомы острова Врангеля.
Поверьте на слово, это было зрелище, достойное богов всего Олимпа! Эти прожектора, пронзающие метель, в морозных ореолах, сполохах, в гало, светящие в самых неожиданных направлениях, ибо клиенты заклинились на самых различных курсах, продолжая светить себе в носы, хотя и никакого толка в освещении полярной ночи мощными прожекторами вообще-то нету. Но так уж моряки устроены, что электроэнергии нам никогда не жалко, а свет прожекторов оказывает положительное воздействие на психику судоводителей, которые психуют на мостиках.