Пещера Лейхтвейса. Том второй - Редер В.. Страница 27

Написав это письмо, Зигрист сложил его и тонкой ниткой привязал к стреле. Затем он вместе с Рорбеком вышел на холм, расположенный вблизи крепостной ограды. Оба разбойника рисковали попасть под пули, но они пренебрегли опасностью, стремясь к достижению намеченной цели. Стояла ясная, лунная ночь. Серебристые лучи ночного светила озаряли осажденный город, который с вершины холма виднелся как на ладони.

— Пусти стрелу ты, Рорбек, — сказал Зигрист, подавая лук своему товарищу. — Ты старый стрелок, рука у тебя не дрогнет, и ты не промахнешься.

Рорбек взял лук, положил стрелу на тетиву и натянул ее.

— Если Господу будет угодно, — произнес он, — эта стрела спасет Лору и вернет ее в объятия мужа, нашего горячо любимого товарища. С Богом!

Стрела со свистом пронеслась по воздуху и упала за крепостной оградой.

— Мы сделали все, что могли, — обратился Зигрист к Рорбеку. — Быть может, наша затея увенчается успехом и негодяй Батьяни, желая спасти своего сообщника, выдаст Лору. Я от души желаю благополучного исхода. Мне страшно подумать, что будет с атаманом, когда он придет в себя и поймет весь ужас своей утраты. Для него Лора — положительно все. В ней смысл всей его жизни и в ней же — объяснение его преступлений. Из любви к ней он стал разбойником, из любви к ней он жил в подземной пещере и отказался от общения с людьми. Уповаю на Бога, что наши надежды не будут обмануты.

Разбойники вернулись в барак и заняли свои места у постели своего атамана. Им не препятствовали и даже разрешили ухаживать за Лейхтвейсом, накладывая ему компрессы по указанию врача и давая лекарство из лазаретной аптеки.

Вскоре появились также Елизавета и Отто. Во время боя они были вынуждены отойти в тыл прусских войск, но в ту же ночь пустились в путь и разыскали своих товарищей. Елизавета заменила Зигриста и Рорбека у постели Лейхтвейса и начала исполнять обязанности сестры милосердия.

Ни солдаты, ни врачи, ни санитары — никто не подозревал, что все эти люди — разбойники. Собравшись в глубокой печали у ложа Лейхтвейса, они производили впечатление членов одной семьи, опасающихся потерять своего главу.

Гунда лежала в том же бараке. У ее постели сидел Курт фон Редвиц. Молодая девушка металась в лихорадке и все время бредила. За нею, как и за Лейхтвейсом, наблюдал старый врач. Нечего и говорить, он понял, что молодой гусар — девушка: когда он собирался осмотреть рану и расстегнул одежду Гунды, он увидел белоснежную девичью грудь. Курту пришлось объяснить врачу, в чем дело. Но вместе с тем он упросил старика не выдавать тайны, и тот дал ему слово. Старик вспомнил свою молодость; он кивнул головой и шепнул:

— Не беспокойтесь, поручик. Я никому не скажу, что под этим гусарским мундиром скрывается самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

Все приготовления к казни обоих грабителей были закончены. Цыган Риго и совращенный им Веслав видели, как при свете факелов солдаты воздвигали виселицу. Хотя солдаты были страшно утомлены сражением, они безропотно пожертвовали своим сном, чтобы отомстить мародерам, добивавшим и грабившим раненных борцов за отечество.

На открытом месте воздвигли толстый столб; к нему приделали несколько досок и таким образом устроили нечто вроде помоста. Затем к перекладине прикрепили две веревки с петлями. Но это было еще не все. Цыгану Риго и Веславу предстояло еще более ужасное зрелище. Полковой кузнец приказал своим помощникам поставить рядом с виселицей походную кузницу и за несколько часов до казни начал раскаливать два длинных железных прута.

— Да, милейший, смотри сюда! — крикнул кузнец цыгану Риго. — Вот этими самыми прутьями я выжгу твои глаза. Жаль, что у тебя их только два, а не целый десяток.

Затем полковой мясник прикатил огромный пень, на котором обыкновенно рубилось мясо, и принес остро оточенный топор. Он подошел к Веславу, который со стоном метался по земле, ударил его ногой в бок и крикнул:

— Ты видишь, мародер, этот топор? Им я отрублю твои жадные руки. Смею уверить, что сделаю это очень охотно. Когда я убиваю невинную скотину, во мне нет-нет да и поднимется жалость, а когда я буду отрубать твои лапы, мерзавец, то не буду испытывать ни жалости, ни раскаяния.

— Матерь Божья! — завопил Веслав. — Сотвори чудо! Всю жизнь я молился Тебе и приносил дары, а ты оставила меня. Обещаю, что буду отныне честным человеком, если Ты поможешь мне на этот раз. Они хотят отрубить мне руки, а потом повесить меня. У меня дьявол уже сидит на спине и тащит в преисподнюю. Вот оно — пламя, в котором будут мучаться несчастные грешники. Нет спасения от огненной геенны. Я не хочу умирать! Скорее я разобью себе череп об эти камни!

В безумном отчаянии Веслав бился головой о камни, пытаясь разорвать веревки, которыми был связан.

— Молчи, подлый трус! — крикнул ему Риго. — Что за чепуху ты мелешь о дьяволе и о преисподней! Я тебе говорю, все это ерунда. До мертвеца никому нет дела, кроме червей, которые будут есть его. Нет загробной жизни, нет возмездий. Я ни во что не верю. Мой добрый господин не раз говорил, что на этом свете можно грешить вовсю, лишь бы только не попасть в руки правосудия, и что другой жизни нет и не будет.

— Ты ошибаешься, — раздался чей-то глухой голос.

Риго повернул голову и увидел перед собою священника. Озаренное бледным сиянием луны лицо священника производило величественное впечатление. Священник этот лишь недавно прибыл в армию, расположившуюся под Прагой. Он привез с собой удостоверение на имя главнокомандующего, уполномочивающее его обходить все лазареты для напутствия умирающих и утешения раненых.

Этот священник был — патер Леони. Он сел на землю рядом с осужденными и начал говорить своим звучным, низким голосом. Он говорил им, что скоро придет их смертный час и что им следует покаяться в совершенных злодеяниях, что на земле умирает лишь тело, а душа выдерживает испытания перед Вечным Судьей, уходит либо в рай, либо в ад.

Цыган Риго только свистнул.

— Тебе было бы на руку, — воскликнул он, — если бы я рассказал о своих проступках, которые совершил за всю свою жизнь. Ты сейчас бы побежал к генералу и сообщил бы ему все подробности моего повествования.

— Сын мой, — мягко возразил священник, — я свято чту тайну исповеди. Я предлагаю тебе покаяться не для меня, не для людей вообще, а для того, чтобы облегчить свою душу и мужественно и спокойно встретить смерть.

— Мне и встречать ее не придется, — возразил Риго, — во всяком случае не сегодня. Смею вас уверить, что мой господин не даст мне попасть на виселицу.

— Ты слишком надеешься на твоего господина, — ответил священник, глядя на цыгана. — Господин, у которого такой слуга, сам наверное грешник. Негодяй может не согласиться спасти своего сообщника. Напротив, он может воспользоваться случаем, чтобы избавиться от сообщника, которого ему тогда уж нечего бояться.

Риго отшатнулся. Лицо его перекосилось, и глаза приняли мрачное выражение. Ему раньше не приходила в голову мысль, которую только что высказал священник. В этой мысли было много правдоподобного: Батьяни был способен отделаться от сообщника своих злодеяний.