Медведи и Я - Лесли Роберт Фрэнклин. Страница 3

Самый маленький из медвежат был почти сплошь черный, не такой шумный и склонен во всем следовать за Расти или сестрой. Он был неуклюж и, куда бы ни шел, вечно за что-нибудь задевал. И почти всегда, прежде чем что-то сделать — даже начать есть, — он усаживался и скреб лапой за ухом. Именно поэтому я назвал его Скреч. [2]

Их сестра была куда изящнее, но такая же проказливая, как братья. На кончике каждого волоска ее меха была крупинка серого цвета, как будто она только что вывалялась в пыли. Каждому, кто бывал на севере озерного края Британской Колумбии, известно, что в этой стране густых лесов, сапфировых озер и сверкающих пляжей нет пыли. И все же я не удержался и назвал малышку Дасти. [3]

Я предчувствовал, что из-за Расти, Дасти и Скреча мой довольно свободный и абсолютно независимый распорядок дня — рабочего дня золотоискателя — переменится, но и представить себе не мог, насколько. Однако в ходе нашей совместной жизни я поневоле признал, что медвежата шли на куда большие уступки, чем я.

Всю первую неделю каждый вечер, часов в шесть, старая медведица приходила на опушку леса, подзывала малышей, быстро проводила собрание, а затем отсылала их назад в дом и удалялась по старой звериной тропе, которая вела вдоль Наггет-Крика в необозримые . Неделя кончилась, и мы больше не видели нашей медведицы.

Честно говоря, я не придавал особого значения этим приходам старой медведицы, пока не поговорил однажды с Чарли Твейтом, индейцем-лесорубом из племени чилкотин, когда он, поставив свою моторку у причала Ред-Ферна, заночевал у нас. В поисках золота и платины вдоль рек и озер горных хребтов Бабин и Дрифтвуд я довольно долго общался с многочисленными семьями разных индейских племен группы надене, живущих в лесной глуши. Эти лесные жители, люди простые и часто примитивные, но обладавшие удивительной душевной цельностью, не только обучили меня своему древнему умению жить в лесу; они позволяли мне пользоваться своими хижинами и орудиями труда, зачастую доставляли продукты по целой цепочке бурных озер и предательских белопенных рек, растянувшихся на сотню миль, и показывали, где копать и промывать песок в поисках драгоценных металлов. Даже те тридцать пять месяцев, что я жил вместе с медведями почти как животное — недостойное занятие в глазах индейцев племен бобров и секани, — эти индейцы закрывали глаза на мое странное поведение, считая, что оно вызвано каким-то им совершенно непонятным комплексом. Чарли Твейт был первым, кому я рассказал о событиях этой недели.

— Даже если мать-медведица по каким-то причинам оставляет своих малышей, — сказал Чарли, — она часто наведывается к приемной матери, посмотреть, хорошо ли ее малышам. Индейцы говорят, что мать берет их обратно, если ей что-то не понравится. Похоже, что ты выдержал проверку, Боб. А что ты будешь делать теперь?

— А разве у меня есть выбор? — спросил я с вызовом. — Видно, природа-матушка сама решила, чтобы я воспитывал этих медвежат. Я не могу выгнать их на растерзание пумам, волкам и рысям.

— Тебя ждут немалые беды, — предупредил он. — Немалые беды ждут и тебя и медведей. Человек не может жить по-медвежьи, а медведь — по-человечьи.

На следующее утро медвежата ни за что не слезали с дерева, пока Чарли не уплыл.

Только на девятый вечер, сидя у широко раскрытой дверцы очага, я узнал, что еда, убежище и защита — это еще не все, что нужно маленьким медведям. Ужин кончился, посуда была вымыта, я перечитывал в пятый раз баллады Сервиса, устроившись у очага, в котором потрескивали поленья. По крыше уныло барабанил дождь. Лежа на своей подстилке у очага, Расти разглядывал меня, как почти весь этот день на берегу речки. Дасти и Скреч, прижавшись к нему, дремали, свернувшись калачиком. Наконец, Расти поднялся и решительно двинулся к моему стулу; при этом резком движении остальные двое приоткрыли один глаз и стали следить за ним. Обнюхав мои дымящиеся носки, он встал на задние лапы, осторожно подошел к стулу и положил обе передние лапы мне на колени. Я решил не обращать на него внимания хотя бы некоторое время, но медведи, так же как слоны и боа-констрикторы, не дают себя игнорировать, особенно когда они жаждут ласки.

Вцепившись когтями мне в ногу, чтобы привлечь к себе внимание, он стоял неподвижно, глядя на меня. Стоя в полный рост, с поднятыми кверху лапами, медвежонок был высотой всего от пяток до кончика носа. Я медленно опустил руку к его лицу, и он стал лизать мне пальцы. Меня удивило, какой шершавый его длинный и гибкий язык. Я провел рукой по его загривку и плечам. Впервые я прикоснулся к одному из медвежат. Меня поразило, какая жесткая и густая у него шерсть. Когда я почесал ему голову, так похожую на голову щенка, между большими, круглыми ушами и задержал там руку, малыш отклонился назад, прося помочь ему залезть ко мне на колени. Там он поворочался, пока не устроился так, чтобы видеть выражение моего лица. Обменявшись хриплым фырканьем с братом и сестрой и убедившись, что никаких страшных последствий его неожиданный поступок не вызовет, он так глубоко вздохнул, что вздрогнул всем телом.

Пораженные его наглостью, Дасти и Скреч только ворочали головами. Дасти, понаблюдав за неожиданным поведением Расти и послушав его фырканье, подошла к моему стулу, как обезьяна вскарабкалась по моей ноге и, таким образом, заявила свои права на одну треть места на моих коленях. Скреч на полпути к брату и сестре остановился посидеть и почесать в затылке, как будто его поступок был результатом какого-то решения. Роберт Сервис упал на пол, читать мне в тот вечер больше не пришлось. Каждый из медвежат старался вести себя как можно лучше, чтобы мне угодить, и когда мы пристально глядели друг на друга, я с точно такой же робостью, как и они, искал в их вопрошающих глазах одобрения. В одном я уверен твердо — именно в эти бесценные часы родилось взаимопонимание между человеком и медведем. Что бы ни принесло время, наша жизнь с этого момента протекала под неизмеримым влиянием негласного пакта дружбы, заключенного в тот вечер.

Поскольку я так решительно взвалил на себя ответственность за жизнь этих трех медвежат, я столь же твердо решил не допускать ничего, что привело бы к их одомашниванию. Такие установленные людьми институты, как поощрение и наказание, тренировка определенных навыков, статус собаки и ее хозяина, слепое повиновение, противоречат, на мой взгляд, искреннему взаимному уважению. Еще ребенком я узнал от своего отца-индейца, что угрозами или физическими наказаниями животное ничему не научишь, а напротив, лишь укрепишь в нем то свойство, от которого хочешь его отучить.

Мой отец, индеец-чероки, провел большую часть своей юности, тесно общаясь с индейцами джикариллаапачи в окрестностях Уайт-Оукс в штате Нью-Мексико в 70–80-х годах прошлого века. Хотя его родители переехали в западный Техас, где он женился и обзавелся собственной семьей, знание леса и животного мира, приобретенное им в детстве, осталось главным в его весьма цивилизованной жизни. Мне было одиннадцать лет, когда мои родители купили дом в Калифорнии в предгорьях Береговых хребтов к северу от Санта-Барбары. И зимой, и летом отец брал всех троих сыновей в дальние походы и учил нас обычаям своих предков. Зато когда мы были дома, нами всецело занималась наша мать-шотландка.

Самым главным в моих обязательствах по отношению к медвежатам было направлять все их действия к самостоятельности, чтобы они могли благополучно существовать в своей естественной среде после моего возвращения в Калифорнию. Им предстояло познать законы природы в дополнение к велениям простого инстинкта, потому что природа быстро уничтожает тех, кто игнорирует или нарушает ее кодекс.

Не навязывая медвежатам излишнего внимания, я постепенно заставил их понять, что из моих рук они будут получать бесконечный поток пищи, информации и ласки. Пальцами я указывал им ягоды, личинки, саламандр и корни. Пальцами тех самых рук, которые вытаскивали у них клещей и колючки, переносили их через буреломы, чесали им спину и гладили по голове.