Одиссея мичмана Д... - Черкашин Николай Андреевич. Страница 7

– Когда вернетесь в Севастополь, – Еникеев вздохнул, – бросьте мой кортик в море возле памятника затопленным кораблям. – Он решительно протянул Разбашу кортик – рукояткой вперед. – Беру с вас слово офицера.

Разбаш глянул на нас и выразительно кашлянул.

– Слово офицера.

Еникеев еще раз заглянул в ящик.

– А это вам всем от меня на память. Берите! Здесь это все равно пропадет… В лучшем случае попадет в лавку старьевщика.

Разбашу он вручил личную печатку, мне – корабельный перстенек в виде серебряной якорь-цепи с накладным крестом и якорьком, Симбирцеву – нагрудный знак офицера-подводника русского флота.

В узкое полукруглое окно вплывал вечерний шар тунисского солнца. Оно уходило за Геркулесовы столпы, чтобы подняться утром с той стороны, где в далекой синей мгле, за ливанскими кедрами и стамбульскими минаретами, белеют севастопольские бастионы…

Глава вторая

ПЕРСТЕНЬ С «ПЕРЕСВЕТА»

Я был уверен, что вся эта бизертская история закончилась для меня раз и навсегда преданием севастопольской бухте еникеевского кортика. Я и подумать не мог, что очень скоро она продолжится, да так, что имя «Пересвета» на многие годы лишит меня душевного покоя и поведет в долгий путь, то печальный, то радостный, по городам, архивам, библиотекам, домам… Я прочту никем не придуманный и никем не записанный роман в письмах, документах, фотографиях, сохранившихся и исчезнувших, роман в судьбах книг, моряков и их кораблей.

И я в самом деле прочитал его – под стук вагонных колес, скрип старинных дверей, шелест архивных бумаг. Прочитал, как давно ниче го не читал, – с болью, с восторгом, с замиранием сердца. И уж конеч но, мне не пересказать этот роман так, как я его пережил там – под сводами хранилищ памяти и в стенах многолюдных ленинградских – петроградских еще – квартир, в суете чужих столиц и благородной тиши библиотек. Я попробую лишь расположить события и встречи, открытия и находки в том порядке, в каком они мне выпали…

Вена. Апрель 1975 года

Непривычно, должно быть, выглядели наши черные флотские шинели на улицах сухопутной Вены. Но венцы знали: к ним с визитом дружбы пришли советские речные корабли, наследники тех самых дунайских бронекатеров, что в апреле сорок пятого освобождали здешние берега от гитлеровцев.

Я участвовал в том походе как корреспондент «Красной звезды».

Гости в форменках были нарасхват. Бургомистр Вены дал в ратуше большой обед в честь советских моряков. Потом отряд разбился на группы: одна поехала на встречу с венскими комсомольцами, другая – в понтонный батальон австрийской армии, а наша – с баянистом, танцорами и певцами – в клуб прогрессивной эмигрантской организации «Родина». Соотечественники, осевшие в Австрии в разные времена и по разным причинам, встретили нас радушно, усадили за большой чайный стол. Моими соседями оказались моложавая дама из княжеского рода Бебутовых и немолодой – лет за семьдесят, – но весьма энергичный, как я понял, венский юрист, назвавшийся Иваном Симеоновичем Палёновым.

Меня интересовала Бебутова: в разговоре выяснилось, что она из рода Багратионов; венский юрист попытался вклиниться в нашу беседу, сообщив, что и его прадед тоже участвовал в Отечественной войне 1812 года, оставив след в ее истории. Однако речь шла только о Багратионе…

Улучив паузу, Палёнов вдруг спросил меня:

– Простите за любопытство, откуда у вас перстень с «Пересвета»?

Подарок Еникеева я носил и по сю пору ношу на безымянном пальце левой руки. Я коротко рассказал о встрече в Бизерте и в свою очередь спросил: почему он решил, что перстень связан с «Пересветом»?

– Как же, как же! – обрадовался перехваченному вниманию Палёнов. – На русском флоте была традиция: корабельные офицеры заказывали фирменные перстни, браслеты или брелки на всю кают-компанию. По ним, как по опознавательным знакам, узнавали, кто с какого корабля. У пересветовцев была своя эмблема: соединенные крест, якорь и сердце – вера, надежда, любовь…

Предвижу ваш новый вопрос: откуда мне это все известно?

Видите ли, история русского флота – моя страсть, мое хобби, как принято теперь говорить. Могу выдать вам любую справку по любому русскому кораблю начала века. Собственно, я и в клуб сегодня припожаловал, чтобы живых моряков послушать, на блеск морского золота полюбоваться… Впрочем, это лирика!

Ну а «Пересветом» я занимался особо.

Году эдак в сорок седьмом здесь, в Вене, скончался бывший лейтенант русского флота Кизеветтер. При Временном правительстве он входил в состав комиссии по расследованию обстоятельств покупки, плавания и гибели крейсера «Пересвет». Обстоятельств, надо сказать, весьма туманных.

Англичане, под чьим протекторатом находился крейсер во время перехода из Японии в Александров-на-Мурмане, категорически утверждали, что «Пересвет» подорвался на германской плавучей мине. Большая же часть спасенной команды склонялась к мысли, что корабль был взорван с помощью «адской машинки», пронесенной на крейсер во время стоянки в Порт-Саиде. Я тоже убежден в этом. Весь вопрос: кто ее принес?

Я читал собственноручные показания матросов. Дело в том, что Кизеветтер вывез из России свой довольно солидный архив: фотоснимки, копии показаний, переписку с офицерами «Пересвета», дневник следствия… После его кончины я приобрел эти бумаги. И провел своего рода доследование. Льщу себя надеждой, что именно мне удалось поставить точку в этом запутанном деле. Да-да, точку!

Ведь официальная комиссия по расследованию так ничего и не выяснила, хотя работа велась почти год – и в Петрограде, и в Порт-Саиде, и во французском Бресте, куда переправили часть спасенной команды, и даже в Архангельске. Там тоже оказались пересветовцы, вернувшиеся на Родину в обход воюющей Европы. К даче показаний были привлечены весьма крупные фигуры русского флота, даже бывший начальник Морского генерального штаба адмирал Русин… Обе версии строились лишь на предположениях, догадках да разрозненных свидетельствах, порой весьма разноречивых. Полный свет на причину гибели могли пролить лишь водолазы после осмотра корпуса и определения характера пробоин. И хотя «Пересвет» затонул на небольшой глубине – всего двадцать четыре метра, – глубине, доступной даже ныряльщикам, англичане под разными предлогами так и не спустили водолазов. Более того, они всячески препятствовали судоподъемным работам итальянской и датской фирм, предложивших русскому Морведу поднять «Пересвет»…

Англичане очень надеялись, что через год-другой илистые выносы из устья Нила навсегда погребут «Пересвет», а вместе с ним и тайну его гибели. Вы уже поняли, к чему я веду? Да-да, Альбион не зря называют коварным. Смею утверждать, что сей несчастный крейсер пустили на дно не германцы, а именно англичане, под чьей эгидой находился тогда «Пересвет». Зачем они это сделали? Здесь все очевидно. Когда Россия держала свои главные флоты в «мешках с удавками» – в Балтийском и Черном морях, выходы из которых легко контролируются как на Босфоре с Дарданеллами, так и в проливах Скагеррак – Каттегат, Британия снисходительно смотрела на русские эскадры. Но вот Россия наконец нащупала главный плацдарм своей морской мощи – Кольский полуостров. Отсюда ее корабли могли бесконтрольно (!) выходить в открытый океан, в Атлантику, в непосредственной близости от Британских островов, и королевское адмиралтейство весьма обеспокоилось намерением своих союзников создать в Мурманске и Архангельске так называемую флотилию Северного Ледовитого океана. Неважно, что в ядро этой флотилии должны были войти устаревшие броненосцы, ветераны Порт-Артура и Чемульпо: «Чесма», «Варяг» и «Пересвет». Главное, что Россия созрела для стратегической идеи иметь флот на Севере, и идею эту надо было поскорее развенчать, опорочить, похоронить раз и навсегда. Англичане с большой охотой предоставили свой старый линкор «Глория» для прикрытия русского судоходства на Севере: вот вам, пользуйтесь, только не заводите здесь свои дредноуты. Но «Глория» не справлялась с пиратством германских субмарин в Баренцевом и Белом морях. И когда отряд судов особого назначения под флагом контр-адмирала Бестужева-Рюмина все же вышел из Владивостока, англичане сделали все, чтобы он не дошел до Севера. Ведь именно в британских штабах разрабатывали секретные маршруты русских кораблей; кому, как не им, адмиралам королевского флота, державшим свои дредноуты от Суэца до Гибралтара, была известна истинная обстановка на Средиземном море: районы действия германских лодок, минные поля и прочие опасности. Как легко им было направить русские корабли между какими-нибудь заранее предусмотренными Сциллой и Харибдой!