Отважная охотница. Пропавшая Ленора. Голубой Дик - Рид Томас Майн. Страница 23

Многие из моих товарищей по мексиканской компании нашли применение своей энергии на новом поле деятельности, но меня оно совсем не привлекало. Я не сдавался на уговоры суомпвиллцев вступить в компанию, хотя мне и предлагался в ней какой-то почетный пост. В тот день я за все золото Калифорнии не отдал бы мой новый дом в лесу, под густой сенью которого скрывалось более привлекательное для меня сокровище. Я мечтал не о поездке к далеким берегам Тихого океана, а о возвращении на берег Илистой речки, и вынужденная задержка, мешавшая исполнению моего желания, крайне меня раздражала. Ни радушное гостеприимство полковника Киппа, которого мечты о золоте сделали особенно любезным, ни улыбки сюсюкающей Альвины, ни более откровенное кокетство Каролины, очарованной моими золотыми пуговицами, не могли рассеять мое дурное настроение. Я появлялся в гостинице только к столу, а остальное время бродил по лесу, стараясь найти успокоение своим пылким чувствам. Но куда бы я ни шел, я всякий раз незаметно для себя оказывался на дороге, ведущей к Илистой речке. Я прислушивался к звукам леса — к пению птиц, жужжанию пчел, которые ассоциировались в моей памяти с мелодичным голосом Лилиен. Мне доставляло неизъяснимое блаженство смотреть на лесные цветы, особенно на пунцовые бегонии, ставшие для меня символом моей любви. Ту, которая была для меня дороже всех, я бережно хранил, поставив в стакан с водой на туалетном столике. Увы, именно эта заботливость и погубила цветок. Вернувшись однажды из леса, я нашел его на полу, растоптанным чьим-то злобным каблуком. Не был ли это твой каблук, Каролина Кипп? Вместо бегонии на столе стоял букет величиной с капустный кочан, из каких-то ужасных желтых цветов. Это было, очевидно, сделано, чтобы досадить мне, а может быть, чтобы доставить мне удовольствие. Во всяком случае, я решил отомстить. Поврежденная бегония пахла еще нежнее, чем раньше. Хотя исправить прелестный колокольчик ее цветка было невозможно, я все-таки целый день носил его в петлице, и это, кажется, мучило Каролину. За те два дня, что я не видел Лилиен Холт, моя любовь к ней превратилась в страсть, которую разлука только увеличивала. Добавьте к этому то окружение, в котором я нашел Лилиен, как жемчужину в дешевом футляре, добавьте романтичность нашей первой встречи и исключительные обстоятельства второго, последнего свидания. Вот почему я был весь во власти волшебных чар, которым, вероятно, суждено было определить всю мою дальнейшую жизнь. Поэтому на утро третьего дня, когда я вскочил на лошадь и направился к участку Холта, я не думал о выселении скваттера. В моих мечтах не было места для грубой действительности. Я не строил планов о том, как вступлю во владение участком, как буду хозяйничать там и какие введу улучшения. Земля была куплена и оплачена, но как охотно готов я был предложить скваттеру остаться по-прежнему в хижине и владеть спорным участком пополам со мной! Для этого нужно было только одно условие: пусть я буду его гостем — постоянным или временным, — лишь бы иметь возможность наслаждаться присутствием его очаровательной дочери и открыть ей свои чувства. Вот о чем я думал по дороге к Илистой речке. Я ехал, собственно говоря, для того, чтобы вступить во владение и выселить прежнего хозяина. Но не этого жаждало мое сердце. Его влекло совсем другое чувство — его влекла любовь.

Глава XXIX

КРАСНОКОЖАЯ ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА

Ни единого звука не раздавалось в лесу, и ничто не нарушало мои мечты в этот теплый день золотой осени; небо было ясно, дул чуть заметный, напоенный ароматом ветерок. Деревья словно отдыхали, неподвижно вытянув свои раскидистые ветви. Даже листья осин не дрожали. Только временами слышался шорох крыльев в густой листве или с шуршанием проносилась белка, прыгая с сучка на сучок. Но эти звуки хорошо гармонировали со всей картиной.

Я наполовину пробудился от своих мечтаний, когда выехал из леса на яркий свет поляны, но окончательно пришел в себя, только заметив там женщину; я сразу узнал индианку, которую уже видел здесь. Она сидела или, вернее, полулежала, прислонившись к бревну с ободранной корой, положив руку на торчавший сук и небрежно закинув ногу на ногу. Рядом с ней стояла ивовая корзинка с безделушками индейской работы.

Хотя я подъехал почти вплотную, она как будто не заметила моего присутствия, не пошевельнулась, даже не подняла глаз, упорно устремленных в землю. Она сидела так неподвижно, что ее можно было принять за бронзовую статую благороднейших пропорций. Поза ее была полна грации. Красивая рука, закинутая за сук, и крупное тело, отчетливо выделявшиеся на фоне белого ствола, могли бы послужить моделью для скульптора. Но даже неискушенный в искусстве взор не мог не остановиться на этой картине с восхищением.

Не знаю почему, я невольно придержал лошадь, хотя индианка ни словом, ни жестом не пригласила меня остановиться. Наоборот, я заметил, что мой поступок был ей неприятен. Девушка не изменила позы и не подняла глаз, но брови ее сдвинулись. После такого приема мне, конечно, следовало уехать и я сделал бы это, если бы не чувствовал себя неловко. Остановившись так близко от девушки и позволив себе ее разглядывать, я, несомненно, проявил невоспитанность и отлично это сознавал. Правда, это была индианка, но не совсем обычная скво. В ней было много благородных черт, которым позавидовала бы не одна белая девушка. К тому же я знал, что она жертва любви столь же страстной, сколь и безнадежной, и это облагораживало ее в моих глазах.

В то время мне не приходилось опасаться, что моя любовь останется неразделенной, поэтому я был полон сочувствия к чужому страданию. Именно эта смутная жалость и заставила меня остановиться, чтобы попробовать утешить девушку. Однако ее неприветливость поставила меня в затруднительное положение. Что было делать? Промолчать и отъехать? Но это значило признаться в бестактности, что очень тяжело для мужского самолюбия. Я все-таки решил заговорить.

«Может быть, она не узнала меня, — подумал я. — Ей стоит только поднять глаза, и она вспомнит, что я друг Белого Орла. Это поможет завязать разговор, и мой поступок уже не покажется ей таким грубым. Ну, будь что будет!»

— Су-ва-ни!

Индианка посмотрела на меня, и ее глаза гневно сверкнули, но ответа не последовало.

— Су-ва-ни! — повторил я самым ласковым тоном. — Разве ты не помнишь меня? Я друг Белого Орла.

— А какое дело до этого Су-ва-ни? У нее нет слов для тебя, можешь ехать дальше!

Такой решительный отпор усложнял положение, и я продолжал с некоторым смущением:

— Я как раз собираюсь навестить Белого Орла. Может быть, у тебя… может быть, ты хочешь что-нибудь передать ему?

— Су-ва-ни ничего не хочет передавать Белому Орлу! — с негодованием воскликнула она, презрительно вскинув голову. — А если бы и хотела, то не выбрала бы для этого такого же бледнолицего лжеца, как он сам. Ты думаешь, что если ты белый, так можешь оскорблять индианку, как тебе нравится? Со своими ты так себя не ведешь!

— Поверь мне, я не хотел тебя обидеть! Я знаю, что произошло в тот вечер между тобой и моим другом Уингроувом, только поэтому я и решился заговорить. Ведь я был рядом и не мог не слышать вашего разговора.

Она опять прервала меня презрительным восклицанием, и взгляд ее при этом был полон злобы и насмешки.

— Ты знаешь слишком много, а может быть — слишком мало, мой храбрый победитель пумы! Су-ва-ни не просит тебя вмешиваться в ее дела. Хватит у тебя хлопот и со своими! Ступай-ка, займись ими скорей!

— В чем дело? Что ты говоришь? — испуганно спросил я, заметив многозначительность ее слов и взгляда и внезапно ощутив беспокойство. — Что-нибудь случилось?

— Поезжай и посмотри сам, вместо того чтобы терять время на разговор со скво, как вы нас называете. Поторопись, а то твой колокольчик будет сорван и растоптан, как тот, что ты так гордо носишь на груди. Волк ночевал в логовище оленя, и его жертвой будет желтая лань. Су-ва-ни очень рада! Не одно ее сердце будет страдать из-за подлого бледнолицего обманщика. Ха-ха-ха! Торопись, отважный убийца пумы! Поезжай, но тебя ждет только горе, потому что ты опоздал, опоздал, опоздал!