Собрание сочинений в 10 томах. Том 8 - Хаггард Генри Райдер. Страница 70

— Мы не боимся скакать так, как решится мчаться он сам, — сердито ответил Вульф; на это араб мрачно усмехнулся и прошептал Масуде несколько слов, потом, положив руку на бок Дыма, вскочил на круп коня, позади Вульфа. Дым не шелохнулся.

— Скажите, Питер, вы соглашаетесь взять спутника? — обратилась Масуда к Годвину со странным взглядом, взглядом диким, не знакомым братьям.

— Конечно, — согласился Годвин, — но где же этот спутник?

Вместо ответа она повторила то же, что сделал араб, и, усевшись позади Годвина, обвила руками его стан.

— Ну, поистине в эту минуту ты пресмешной пилигрим, — засмеялся Вульф, и даже серьезный араб улыбнулся.

Годвин процедил сквозь зубы старинную пословицу: «Женщина позади всадника — дьявол в луке». Но вслух он произнес:

— Я считаю это за честь, но, мой друг Масуда, если случится что-нибудь — вините себя.

— Ничего не случится с вами, друг мой Питер, а я, рожденная в пустыне, так долго пробыла в гостинице, что мне хочется промчаться по горам, чувствуя под собой прекрасного скакуна и видя впереди храброго рыцаря. Послушайте, братья, вы говорите, что не боитесь, так ослабьте же поводья и, где бы вы ни мчались, что бы ни встретили, не старайтесь останавливать или поворачивать обратно лошадей. А теперь мы испытаем этих скакунов, которых ты, Сын Песка, так громко воспеваешь.

— Да падет это на твою голову, дочь, — промолвил старик, — и моли Аллаха, чтобы они усидели в седлах.

Его темные глаза засверкали и, схватившись круглую седельную подпругу, он произнес какое-то слово, кони мгновенно закинули головы и крупным галопом пустились к горам. Сначала они мчались по возделанным полям, с которых только что сняли жатву, перескочили через несколько рвов и низкую ограду, да так мягко, что братьям показалось, будто они несутся на крыльях. Потом потянулась полоса песчаного грунта, тут лошади поскакали быстрее и скоро начали подниматься по длинному склону горы, с ловкостью кошек ставя ноги между камнями.

Путь становился все круче и круче, вскоре подъем сделался местами так отвесен, что Годвину пришлось схватиться за гриву Огня, а Масуде обхватить руками стан Годвина, чтобы не сползти вниз. Между тем, несмотря на двойную ношу, храбрые кони не задыхались, не уставали. В одном месте они бросились в горный поток. Годвин заметил, что справа, не больше чем на расстоянии пятидесяти ярдов, поток этот падал в глубокую пропасть между двумя утесами, которые отстояли на восемнадцать футов один от другого, и он мысленно сказал себе, что если бы они перерезали поток немного ниже, их поездка окончилась бы. На другом берегу простиралось около сотни ярдов совершенно плоской местности, дальше начинались еще более высокие горы, и кони понеслись к ним между кустами. Наконец они достигли вершины горы, мили на две ниже них лежала долина, с которой они начали свою поездку.

— Эти лошади карабкаются, как козы, — сказал Вульф, — но одно верно: спускаться нам придется пешком и вести их под уздцы.

На вершине горы была почти совершенно ровная площадка без камней, кони поскакали галопом, который все ускорялся, и наконец помчались во всю прыть. Вдруг они остановились, мгновенно поднявшись на дыбы: они были на самом краю глубокой пропасти, внизу, у подножия горы, крутилась и пенилась река. С мгновение Огонь и Дым стояли неподвижно, потом, по одному слову араба, повернули, держась влево, поскакали обратно по площадке и приблизились к краю склона горы. Братьям казалось, что они сейчас остановятся. Но Масуда крикнула что-то арабу, араб крикнул что-то лошадям, а Вульф по-английски прокричал Годвину:

— Не бойся, брат, где не боятся ехать они, проедем и мы.

— Моли Бога, чтобы подпруги выдержали, — ответил Годвин, откидываясь назад.

В ту же минуту кони начали спускаться с горы, сначала шагом, потом немного быстрее и наконец понеслись, как вихрь.

Как могли эти лошади ступать твердо? Конечно, ни одна лошадь, выращенная в Англии, не сделала бы этого. Между тем, не упав ни разу, даже не спотыкаясь, кони летели вниз, перескакивая через большие глыбы камней, и наконец очутились над потоком, или, вернее, над расщелиной шириной в восемнадцать футов, у подножия которой тек поток. Годвин видел все и похолодел. Не безумны ли эти люди, желающие заставить лошадей, несущих на себе двойной груз, совершить такой прыжок? Откинься седок, споткнись конь, недостаточно далеко прыгни он — уделом их будет неминуемая смерть.

Старый араб, сидевший позади Вульфа, только громко вскрикнул, а Масуда немного крепче обняла Годвина, и ее тихий смех прозвучал над его ухом. Лошади услышали восклицание своего хозяина и, по-видимому, поняли, что предстоит им, вытянули свои длинные шеи и поскакали еще быстрее.

Вот они примчались к ужасному обрыву, и, точно во сне, перед Годвином мелькнули острый разрез, страшные утесы, между ними пропасть и белая пена ярдах в двадцати внизу. Он почувствовал, что великолепный Огонь весь сжался, а в следующее мгновение взлетел на воздух, как птица. В ту же минуту, — или это был действительно сон? — когда они перелетали через бездну, он почувствовал, как мягкие женские губы прижались к его щеке. Он не знал, действительно ли случилось это: могли человек ясно сознавать что-нибудь, чувствуя рядом с собой смерть? Может быть, его поцеловал ветер или просто прядь кудрей Масуды прикоснулась к его щеке. И, правда, он не мог думать о поцелуях, когда страшный черный зев пропасти зиял под ним.

Они пронеслись в воздухе, белая пена исчезла, всадники очутились в безопасности. Нет, одна из задних ног Огня потеряла опору. Они падают, они погибли! Борьба… Как крепко обнимают эту руки. Как близко это лицо. Ничего, опасность миновала…

Они помчались в горы, рядом с серым Огнем скакал вороной Дым. Глаза Вульфа, казалось, готовы были выскочить из орбит, и он кричал:

— Д'Арси! Д'Арси!

За ним сидел старый араб; его тюрбан свалился, бурнус, как знамя, развевался в воздухе, и он тоже громко кричал.

Все скорее и скорее мчались кони. Скакали ли так когда-нибудь лошади? Быстрее, быстрее; теперь ветер свистел, а земля, казалось, улетала из-под ног. Спуск окончился. Равнина — и равнина осталась позади; теперь поля — поля тоже исчезли, и вот, опустив головы и высоко водя боками, Дым и Огонь остановились рядом на дороге, их покрытые потом тела покраснели в лучах заходящего солнца.

Объятия перестали крепко сжимать стан Годвина. А верно, они были сильны — на обнаженных руках Масуды остались отпечатки колец кольчуги, скрытой под его туникой. Молодая женщина соскользнула на землю, осматривая эти знаки. Потом улыбнулась медленной, трепетной улыбкой, вздохнула полной грудью и сказала:

— Вы хорошо ездите верхом, пилигрим Питер, пилигрим Джон тоже, это хорошие лошади, и стоило поскакать, хотя бы в конце стояла смерть. Ну, Сын Песка, мой дядя, что скажешь ты?

— Что-то я уже состарился для таких скачек по двое на коне, когда в конце ничто не вознаграждает за это.

— Ничто? — спросила Масуда. — Ну, я не вполне уверена в этом. Что же, — прибавила она, — ты продал лошадей пилигримам, которые могут ездить, и они испытали коней, меня же это развлекло после приготовления кушаний в своей гостинице, в которую мне надо теперь вернуться.

Вульф отер увлажнившийся лоб, покачал головой и произнес:

— Мне всегда говорили, что Восток полон безумцами и дьяволами. Теперь я узнал, что мне говорили правду.

Годвин же молчал.

Лошадей отвели в гостиницу, братья прибрали их под присмотром араба, который хотел, чтобы животные привыкли к своим новым владельцам. После этой ужасной скачки кони охотно позволили Годвину и Вульфу подойти к себе. Братья задали им корм, состоящий из размельченного ячменя, колосьев и соломы, смешанных вместе, и напоили их водой, которая целый день грелась на солнце, причем араб подмешал в нее немного муки и белого вина.

На следующее утро д'Арси встали на заре, чтобы посмотреть, как Огонь и Дым чувствуют себя после скачки. Входя в конюшню, они услышали, что кто-то скрытый в тени плачет, и при слабом свете утра увидели старого араба: он стоял к ним спиной, обняв одной рукой шею Дыма, а другой — голову Огня и попеременно целуя красивых скакунов, в то же время громко говорил по-арабски, называл их своими детьми, уверяя, что охотнее продал бы франкам жену и сестру.