Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович. Страница 12

«Вождя среди них, кажется, нет. Где же он? Наверное, ждет меня в этом храме, — сказал себе Генри, все еще чувствуя себя случайным зрителем, не имеющим касательства к происходящему на сцене. — Надо будет спросить у Тауранги, что значит этот деревянный уродец над дверью…»

И тут мозг юноши обожгла беспощадно ясная мысль. Ничего он больше не спросит, потому что его сейчас убьют. Все поплыло перед глазами Генри, глухими и невнятными стали звуки голосов. Он зажмурился, а когда открыл глаза, все предстало совсем иначе, гораздо отчетливее, раздельнее и острее. Каждая мелочь внезапно приобрела особо значительный, нехороший смысл. Он понял теперь, что уродливый идол, кривлявшийся на стене храма, — это кровожадное божество, которому здесь, на шелковистой траве, ваикато приносят человеческие жертвы. И толпа вдруг перестала быть для него экзотически пестрой, но безликой массой. Теперь в сознании отпечатывалось каждое из множества лиц, и на них, таких непохожих, молодых и красивых, безобразных и старых, на всех лицах Генри с ужасом читал злорадную радость и жажду убийства.

Тириапуре дал знак остановиться, когда Генри пересек уже больше половины площади. Конвой распался: воины, сопровождавшие пленного, разбрелись, слившись с нетерпеливо шевелящейся массой. Сдержанный гул наполнял маленькую площадь, опоясанную, словно четками, цепочками блестящих глаз. У ног взрослых копошилась детвора. Племя ждало появления вождя.

Сейчас Генри хотелось только одного — поскорее бы кончилась мучительная неопределенность. И когда циновка, заменявшая дверь в здании-храме, откинулась и на пороге показалась толстая, пышно разряженная фигура, он облегченно перевел дух. Ждать больше не надо, сейчас все решится. Впившись взглядом в лицо предводителя ваикато, он надеялся найти в нем признаки благородства и доброты.

Но даже самое горячее желание не помогло Генри увидеть в лице Хеухеу-о-Мати того, чего в нем не было и в помине. Тяжелые складки щек, нависшие над подбородком, резкие морщины у поджатого рта, маленькие заплывшие глазки… Это был просто тучный, потрепанный жизнью старик с дурными наклонностями и крутым нравом. Об этом можно было судить по тому, как испуганно жались под его сонным взглядом жители деревни, и еще по тому, с какой угодливостью ответил подбежавший Тириапуре на вопрос, который вполголоса обронил Хеухеу-о-Мати.

Генри догадался, что старый вождь спрашивал о нем, потому что, выслушав Тириапуре, Хеухеу-о-Мати колыхнул щеками и исподлобья посмотрел в лицо пленного пакеха. Юноша выпрямился. Призвав на помощь самообладание, он твердо встретил взгляд вождя и почти физически ощутил его свинцовую тяжесть. Нехотя отвернувшись, Хеухеу пальцем подозвал Тириапуре и что-то пробормотал. Тот обрадованно кивнул и нырнул в толпу. Через некоторое время послышались возмущенные голоса, и цепь распалась, вытолкнув в круг немолодого маори в грязной набедренной повязке. Затравленно озираясь, он сделал несколько шагов к центру площади. Его изможденное лицо выражало покорность и страх.

Хеухеу-о-Мати сделал ему знак подойти. Нерешительно, будто приближаясь к краю пропасти, маориец двинулся к вождю. Когда дистанция между ними сократилась до трех ярдов, Хеухеу-о-Мати поднял руку. Человек остановился.

— Теурекарепа, раб, отвечай: это ты две ночи назад сторожил моих свиней?

Генри поразился голосу вождя, визгливому и тонкому, как у женщины.

Раб молчал, склонив голову. Его худые плечи вздрагивали.

Внезапно Генри понял, что сейчас произойдет нечто отвратительное.

— Ты не уберег мое добро! Лучшая свинья упала в овраг и издохла по твоей вине…

Визг Хеухеу-о-Мати буравом ввинчивался в мозг. Чувствуя странное оцепенение, Генри широко открытыми глазами смотрел на вождя, который принялся быстро вращать над головой коротенькую каменную палицу. И вдруг с необычайной для своей туши легкостью Хеухеу прыгнул вперед и с размаху опустил оружие на опущенную голову. Раздался тупой стук, толпа радостно взревела. Раб, будто кланяясь, ткнулся носом в колени и завалился набок. Темно-красный ручеек, ширясь, пополз к ногам вождя, заставив его отступить на шаг.

Генри закрыл глаза, его тошнило.

— Как зовут тебя, молодой пакеха? Кто ты? — издалека донесся голос Хеухеу-о-Мати.

С усилием разжав веки, Генри увидел, что вождь, поигрывая палицей, в упор смотрит на него. «Надо ответить… Скорей ответить… Иначе будет поздно», — прыгало в мозгу у Генри, но язык не повиновался.

«Боже, какой я трус!» — с ужасом подумал Генри, замечая, что презрительная, понимающая ухмылка покривила губы жирного старика. Глотнув воздух, Генри хрипло выдавил:

— Э-э… Генри… Гривс… — Звук собственного голоса неожиданно придал ему мужества. — Я сын пакеха, который старый… разводит… большой… много… овец, — заговорил он, торопясь и путая маорийские слова. — Я не враг… меня схватили…

— Вычерпай воду из своего рта! — грубо оборвал его Хеухеу-о-Мати. Лицо его стало брюзгливым. — Ты плохой, совсем плохой. Ты помог убежать нашему врагу. Зачем ты перегрыз веревки?

Юноша растерянно молчал, не зная, что ответить.

— Ваикато не воюют с пакеха. Ты сам бросил в нас копье вражды… — повышая голос до визга, продолжал старик.

Генри вздрогнул. Неужели за спиной вождя стоит тот самый?!

— Ты хитрый пакеха-маори. Но Хеухеу хитрей тебя…

Тот! Сомнений не оставалось: это его он видел в отцовском дворе…

— Хеухеу не прощает врагам, нет-нет…

Слова вождя уже не доходили до сознания Генри. У входа в священное здание стоял, равнодушно прислонясь к стене, высокий сухопарый человек в плаще из шкурок киви.

— Вождь! — звонко выкрикнул Генри, указывая рукой на человека в плаще. — Он был у нас дома… Он скажет… что я… не враг.

«Он не может меня знать, — пронеслось в мозгу. — Это я его видел, а не он меня. Как же его зовут? Pane… Pyiae…»

Хеухеу подозрительно прищурился и обернулся.

— Что скажешь, Рапети Ароа?

Худощавый покачал головой.

— Я не встречал этого желтоволосого пакеха, — бесстрастно проговорил он.

— Рапети! Ты приходил к отцу… Его зовут Сайрус Гривс… — срывающимся голосом настаивал Генри. — Были еще три воина… Вы смотрели наших свиней… Вспомни, Рапети!..

— Таирути? Старый пакеха Таирути? — быстро проговорил Хеухеу-о-Мати, настороженно всматриваясь в юношу. — Ты слышал, о чем говорил Рапети Ароа с пакеха Таирути, которого называешь отцом?

— Нет, нет, — Генри замотал головой. — Я не слышал… Я был на… — запнулся он, пытаясь вспомнить, как на языке маори слово «чердак». — Я был наверху, на доме и видел…

Надежда на спасение крепла. От Генри не укрылся интерес главы ваикато к имени его отца.

Старый вождь нахмурился, отчего его глазки скрылись под мохнатым навесом бровей. Подумав, он буркнул:

— Пусть подойдет Те Реви Акиту.

Из толпы вышел костлявый воин — тот, что командовал отрядом, взявшим в плен Гривса и Тауранги. Старик, сердито косясь на окружающих, что-то негромко спросил у него. Тот ответил тоже вполголоса и покачал головой.

Видимо, ответ удовлетворил Хеухеу.

— Давно ли ты стал другом презренного нгати? — спросил он уже менее враждебно.

— Там, в горах, я увидел его в первый раз, — без запинки ответил Генри, чувствуя, что бояться теперь нечего. — Он помог мне выбраться из ямы. И сразу же пришли твои воины, которые схватили нас.

— Зачем ты перегрыз веревки? Зачем ты помог ему бежать? — снова начиная горячиться, закричал Хеухеу-о-Мати и топнул ногой.

Генри осенило. «Болван, — обозвал он себя. — Ты забыл, с кем имеешь дело. Они же суеверные дикари».

— О вождь! — произнес он торжественно, закатывая глаза и поднимая вверх руки. — Я не грыз веревки, зубы мои слишком слабы. Но я видел, как ночью в амбар прилетела большая черная птица с клыками собаки…

Хеухеу-о-Мати вздрогнул и невольно отступил на шаг. Ропот прошел по толпе. Полуоткрыв тонкогубый рот, вождь с опаской смотрел на Генри, будто ожидая, что тот сам сейчас превратится в страшную птицесобаку.