Поджигатели. Ночь длинных ножей - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 55

Папка и не могла быть обнаружена, так как хранилась в тайнике, известном только Бредову. Этот тайник находился вне Берлина. Слежка за Бредовым ничего не дала. Дело, казалось, исчезло бесследно. Во всяком случае, настолько бесследно, чтобы не попасть в руки Гитлера.

По данным гитлеровской тайной полиции, это исчезнувшее «личное дело» содержало материалы, тщательно подобранные Бредовым и Шлейхером в тот период, когда Шлейхер всячески противодействовал приходу Гитлера к власти и пытался протащить на канцлерское кресло его бывшего сообщника, ставшего яростным врагом фюрера, нацистского «теоретика» Грегора Штрассера. Из данных личного дела Гитлера (он же Шикльгрубер) явствовало, что 3 августа 1914 года он подал прошение баварскому королю с просьбой разрешить ему служить в 16-м баварском пехотном полку, хотя по закону он должен был как австриец по происхождению и австрийский подданный призываться в городе Линце. Гитлер мотивировал свою просьбу тем, что, постоянно живя в Мюнхене, полюбил Баварию как вторую родину и его сердце принадлежит его величеству Луитпольду – королю Баварии. Каковы были истинные мотивы этого ходатайства, остается тайной до сих пор.

Пройдя обучение в запасном батальоне 16-го полка, Гитлер отбыл с пополнением на Западный фронт. Но, несмотря на острую нужду в строевых солдатах, ощущавшуюся тогда германской армией, Гитлер умудрился за все четыре года службы не увидеть окопа. Имея нашивку ефрейтора, он все время оставался вестовым при штабе полка. Было это результатом неудержимой любви начальства к ефрейтору или плодом необыкновенной ловкости самого Гитлера, но, закончив с концом войны свою «фронтовую деятельность», ефрейтор Гитлер предстал перед друзьями украшенным орденом Железного креста первого класса. Даже строевые офицеры получали его лишь за особые подвиги, связанные с проявлением высшей личной храбрости. Чтобы такой крест получить ефрейтору, нужно было совершить подвиг, о котором кричала бы вся немецкая печать, нужно было стать фигурой, сходной с русским казаком Кузьмой Крючковым. А между тем в истории полка, изданной после войны, даже не упоминается имя Гитлера.

Шлейхер произвел тщательное расследование, надеясь установить, что Гитлер попросту самозванец и никто никогда его не награждал Железным крестом, ленточку которого он с такой гордостью всегда носил в петлице. Было даже подготовлено опровержение напечатанной в нацистских брошюрах версии о том, что Железный крест получен фюрером за то, что он один с револьвером в руке захватил французский пулемет вместе с защищавшими его двенадцатью французами.

Эта надежда Шлейхера на громкий скандал не оправдалась, но ему удалось все же документально установить, что подвиг, приписываемый Гитлеру, никогда не был совершен ни им, ни кем-либо другим из солдат Западного фронта. Оказалось, что Железный крест был пожалован Гитлеру специальным приказом Людендорфа уже много времени спустя после окончания всех боев в целях поднятия авторитета субъекта, пользовавшегося таинственной любовью командования. Это награждение было одним из звеньев цепи, которая приковывала каторжника Гитлера к галере фашизма, вынашивавшегося в недрах армии. Как выяснилось, крестным отцом вестового-провокатора был Людендорф, сдавший его для дальнейшей эксплуатации Рему.

Все это и кое-что еще, достаточно неблаговидное, и содержалось в «деле», подобранном Бредовым. Шлейхер и Бредов полагали, что, угрожая Гитлеру опубликованием таких документов, можно держать его в узде. Но выдать эту мысль Рему Шлейхер не был намерен. Сначала он сделал вид, будто бы не понимает, о чем идет речь, а когда тот объяснил, то генерал разыграл возмущение: не полагает же Рем, что он, генерал-лейтенант Курт фон Шлейхер, способен заняться шантажом! Кажется, подобные средства не входят в арсенал прусского офицера! Это первое. А второе: он может заверить Рема честным словом, что упомянутых документов давно нет.

– Они больше не существуют, – невозмутимо солгал Шлейхер.

– Но ведь Бредов же взял их. Я знаю, что взял, – настаивал Рем.

Голос Шлейхера оставался по-прежнему сух, спокоен и негромок:

– Да, Бредов взял их по моему приказанию. Я не хотел, чтобы что-либо, могущее когда-либо скомпрометировать господина Гитлера, хранилось в архиве. Хотя бы этот архив и был мало кому доступен.

– Уж не собираетесь ли вы меня уверить, будто действовали в интересах Гитлера? – насмешливо спросил Рем.

– Именно так я и действовал.

– И ради этого припрятали дело?

– Я приказал его уничтожить, – тоном, не допускающим сомнений, отрезал Шлейхер.

С минуту Рем смотрел в лицо генерала, пытаясь по его глазам угадать, может ли быть правдой то, что он сказал. Но глаза эти, как всегда, ничего не выражали, и лицо оставалось холодно-непроницаемым. Рем покачал головой:

– Если это правда, то такая глупость может вам стоить головы.

– Да ведь вы сами же только что говорили, что фюрера нельзя запугать подобными пустяками…

– Ну, кто знает?.. Может быть, с ним и можно было бы договориться… – неуверенно проговорил Рем и снова огорченно покачал головой. Подумав, сказал: – Все-таки поразмыслите-ка… Остались считанные дни. Завтра может оказаться поздно раздумывать… А может быть, поздно уже и сейчас…

– Вы слишком мрачно настроены, – Шлейхер хотел казаться спокойным. Он сказал наставительно: – История не делается такими средствами.

– Каждому из нас хочется, чтобы история делалась им или хотя бы при нем. И никто из нас не может себе представить, что он уже лишний, что завтра все будет происходить без него… Совсем без него… всегда… А Адольф, мне кажется, думает именно так. Во всяком случае, в отношении вас и меня.

Словно бы невзначай, Шлейхер задал Рему вопрос, и потому, что вопрос был неожидан и некстати, генерал рассчитывал получить на него ответ:

– А кто же из наших генералов дал вам основание думать, будто рейхсвер умоет руки в моей судьбе?

– Переговоры с фюрером вел Гаусс… Не знаю: лично от себя или от имени остальных…

– Вот как… – неопределенно проговорил Шлейхер и поднялся в знак того, что хочет закончить разговор. – Весьма признателен за сообщение. Я подумаю обо всем, что слышал.

– Если для этого осталось время, – насмешливо повторил Рем. – Может быть, другой на моем месте уехал бы из Германии сегодня же…

– Вы полагаете, что покинуть страну следовало бы и мне? – с таким видом, словно это казалось ему абсурдом, спросил Шлейхер.

– На вашем месте я держал бы чемоданы наготове, – с прежней грубостью сказал Рем. – На этот раз Адольф решил не стесняться.

– Быть может, и вам пора… собирать чемоданы. – Не без иронии сказал на этот раз Шлейхер.

Рем энергично мотнул головой.

– Нет! – Его мясистая ладонь проделала быстрое движение, как бы что-то отрубая. – У меня тут свои счеты. Я сведу их, чего бы это ни стоило.

– Даже головы?..

– Одна из двух голов действительно может упасть…

Стук захлопнувшейся за Ремом садовой калитки еще висел в воздухе, а Шлейхер уже держал в руке телефонную трубку… Гаусс?! Пустяки. Этого не могло быть. Шлейхер поверил бы чему угодно, только не тому, что именно этот генерал мог его предать. Да и что значит – предать?.. Ведь для того чтобы договориться с Гитлером, Гауссу необходимо было с ним видеться. А Александер не говорил Шлейхеру о чем-либо подобном. Мог ли Александер прозевать визит Гаусса к Гитлеру?.. Едва ли… Нет, положительно, этого не могло случиться. Шлейхер готов был прозакладывать голову, что Рем все это выдумал, чтобы его припугнуть…

Простая мысль, что, зная о свидании Гаусса с Гитлером, Александер мог скрыть это от Шлейхера, ему не приходила в голову. Чтобы допустить такое предположение, он должен был понять, что уже выпал из числа тех, кто мог верить Александеру, что он не нужен Александеру, так же как не нужен Гауссу и другим.

Шлейхеру и в голову не приходило, что его политическое чутье, считавшееся самым тонким во всем рейхсвере, могло ему изменить настолько, что он перестал понимать происходящее… Нет, этого он не допускал… Нужно было только взять себя в руки, собраться. Разве не он, Шлейхер, когда-то поучал: «Заметили ли вы, сколько людей говорят о своих нервах? Как будто нервы нельзя держать в узде или будто нервы всегда нужно щадить? Глупость! Нервозность – только проявление трусости. Нервные люди не могут спать по ночам только потому, что они боятся ответственности. Я этой боязни не знаю, поэтому я спокойно сплю по ночам».