Слуги Государевы - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 13

— Ефиму Никонову дочерью прихожусь, — прозвенело нежно, — Натальей наречена.

— А я Андрей.

— А я знаю, барин. — улыбнулась. — Я вас часто видела, как вы с дедушкой по лесам гуляли. Из ружей стреляли.

— Вот и дедом стал! — удрученно заметил Афанасий, — и то верно. А ты меня все дядькой кличешь — Андрею. — Ну пойдем, пойдем, барин, матушка заждалась. — по плечу похлопал юношу, за собой увлекая.

— Возьмите, барин, — венок сплетенный протянула Наташа.

— Спаси Бог — лишь молвил на прощанье.

— И вас пусть хранит, Господь! — поклонилась опять низко.

Уходил Андрей с поляны той, все оглядывался. Венок подаренной на голову одел. А девушка стояла и вслед глядела. Афанасий впереди шагал молча.

Заприметил Андрей полянку ту заветную, где первый раз встретились, да и стал туда наведываться. И Наташа туда ж приходила. Так и повелось у них. Пошли встречи тайные. Андрей про книги ученые Наташе рассказывал. Внимательно слушала. Думал сначала, что безграмотна девушка. Ан, нет! Ошибся. Отец Натальин Ефим сам читать-писать умел и дочь выучил. Смеялись потом вместе. Спросил Андрей как-то:

— Отчего, все наши девки деревенские ленты на лбу носят, ими волосы убирают, с головой покрытой лишь в церковь ходят. А ты, Наташа, в платке всегда повязана. Вона волосы у тебя какие красивые.

— Батюшка того требует. Да и матушка. Они у меня строгие. Веры и обычаев предков придерживаются. Мы ж не живем по-никонианскому укладу. Оттого нас раскольниками и кличут. — пояснила грустно.

— Велика разница, как креститься. Двумя перстами, али как мы щепотью. Аллилуйя петь дважды иль трижды. Исус писать или Иисус. Иконы те ж. И вы те же, православные! — недоумевал Андрей. — И что за раскол придумали люди!

— Батюшка мой говорит, что-то все от антихриста. — на ухо шептать стала. — А щепоть, то печать его! — глаза сини округлила.

— Да ну! — махнул рукой Андрей. — Вот отец Сергий поясняет, что три пальца, то триединство веры нашей — Отец, Сын и Святой Дух. Их соединяем и знамение крестное делаем.

— А еще тут старица одна на днях заходила. Меня-то выгнали из горницы, а я, грех какой, подслушала за дверью. Из самой Москвы старица добрела к нам.

— Ну и что сказывала? — придвинулся ближе, чтоб слушать лучше. Наташа продолжила также шепотом:

— Сказывала, что в Москве казни были страшные. Стрельцов царских тысячами казнили, дома их разоряли, а семьи выслали.

— Про то я тоже слыхивал. Бунтовали они. Супротив царя пошли. Рази можно?

— Ой, и про царя нашего тоже сказывала! — вспомнила. Испугалась. Даже рот ладошкой прикрыла.

— Ну и чего ж такого сказать то могла? Про царя нашего? — усмехнулся Андрей.

Наташа по сторонам огляделась, боязливо. Не слышит ли кто? И в ухо зашептала, щекоча дыханьем свежим:

— Царь наш, старица Платонида сказывала, есть немец истинный. Потому делает все Богу противно. Против солнца крестит и посту не может воздержать. Платье носит немецкое, с немцами-шведами разными ест, пьет, и из королевства ихнего не выходит. А родился он аль от немки, аль от шведки, и с зубами. Потому он и есть антихрист!

Помолчал, помолчал Андрей. Подумал и изрек:

— Знаешь, как мой дядька Афанасий говорит?

— Как?

— За Богом вера, а за царем служба! А он воин старый. Знает! Какой ни есть, а все царь наш. И служить ему мы должны верно. А бабки старые пустое мелят. Брось, Наташа, не слушай страниц всяких.

— Оно так, конечно. Только боязно.

— Чего боязно то?

— А вдруг и заправду, антихрист?

— Ну когда придет моя очередь служить, тогда и увижу!

— А ты что служить пойдешь? Уедешь? — испугалась вдруг Наташа.

— Конечно! — тряхнул головой кудрявой. — Все мои предки служили и мне черед придет. А ты, — на нее посмотрел лукаво, — будешь меня ждать, когда со службы царской вернусь?

— Буду, Андрюша! — серьезно ответила. Еще и перекрестилась. — Господь свидетель, буду!

— Вот и славно. — обнял за плечи. — а там царя и увижу. Коль он антихрист, знамо у него копыта и рога должны быть. А коль нет, значит враки все это. Кто ж рогатому служить будет? Ну подумай сама! — кивала Наташа.

Таились таились молодые, да разве шило в мешке спрячешь? Родители вестимо прознали. Матушка Устинья Захаровна головой покачала, но сыну ничего говорить не стала. С отцом Сергием посоветовалась. Священник не осуждал:

— Дело молодое. Видел я разок Наталью эту. Славная девушка. Чистая, аки роса утренняя. А то, что веры старой семья ее держится… так Бог един у нас. Он и рассудит.

Ефим же Никонов такое сказал Наталье:

— Люблю я тебя доченька очень. Больше жизни. Оттого и боюсь за тебя. Знаю, что не грешна ты, и согрешишь вряд ли. Остерегалась бы ты сына барского.

— Он хороший очень, батюшка. — А потом, как глянула на отца глазами синими, чистыми, — и на службу уходит скоро. Я ждать его обещала. Люб он мне, — вновь потупилась.

— Ох, ты, горе мое горе, прости Господи! Ступай, деточка. — а сам подумал: «Вот и пусть идет на службу. Там видно и будет!». Мрачный был Ефим последнее время. Все чаще и чаще заходили к нему калики разные. Старицы-то ладно. Посидят, посидят, побормочут про царя-антихриста, и дальше путь держат. А эти нет. Крестились по-старому, иконы почитали, уклад старый блюли строго. Заметив под иконами книги древние рукописные, что в полотенцах белых лежали всегда стопочкой, с благоговением смотрели. Ночевали. Иной раз по два-три дня жили, других дожидались. Беседы беседовали. Шепотом все. Войдет Ефим в избу, замолчат сразу же.

— Не к добру все это. — думалось. — Хотел от всех спрятаться, ан нет. Не вышло.

Капитан Иоганн Рейнольд фон Паткуль, из дворян лифляндских, человеком был вспыльчивым до бешенства, мстительным, жестоким, неразборчивым в средствах, но даровитым и энергичным. Еще при Карле XI громче всех выступал против закона о редукции. Сколько потомков славных псов-рыцарей в Прибалтике осевших вмиг лишились наделов и замков. Кто упомнит куда подевались грамоты орденские, их жаловавшие за грабежи и убийства жителей местных — эстов, латов, русских, ижорцев. За покорения кровавые, за битвы жестокие со славянами, с новгородцами, да московитами. Ордена рыцарские в небытие ушли, а корона шведская, сначала признала права владельцев, а после передумала. Паткуль говорил, нет он кричал громче всех, и лучше всех, волновал рыцарство, призывал объединиться в борьбе с обидами и притеснениями. У самого поместье в казну отобрали. Вмиг стал безземельным. А вообще, из пяти тысяч поместий, что у рыцарства лифляндского имелось, четыре в казну изъяли. Писал Паткуль письма королю Карлу XI. От всего рыцарства подписывался. В 1694 году был в Стокгольм вызван. Там и получил обвинение в государственной измене. Долго думать было некогда — в бега подался. Сначала в Курляндию, затем в Бранденбург. Там и узнал, что заочно к смерти приговорен королем. Поскитался бедный рыцарь по Европе: в Швейцарии был, во Франции, в Италии. Добрался и до Польши. Так и попал Иоганн Рейнольд ко двору Августа II. А жажда мщения жила все эти годы в душе скитальца.

Королю Августу, властолюбивому и алчному, понравились речи горячие Паткуля. Август любил проводить время в развлечениях — охоты, балы, любовницы. Увлекался алхимией. Кстати, так фарфор знаменитый мейсенский и получили, искали камень философский, дабы в золото все превращал, а получили в казематах крепости Кенигштайн, что в Саксонии, посуду знатную. И то польза! Денег-то королю надобно было много. Одни любовницы сколько требуют, а опыты? Август был щедрым. Только где их взять? Деньги-то? Ну повезло! Поляки устав от раздоров вечных трон свой пододвинули под задницу курфюрстскую. Мало! Вот и подвернулся королю капитан шведский. Лифляндию присоединить! Неплохо.

— Легче всего склонить к войне два кабинета — датский и московский. — предлагал Паткуль. — Одни Голштинией бредят, другие выхода к морю ищут. Оба готовы силою оружия изъять у Швеции то, что она отняла у них при прежних благоприятных обстоятельствах. Вот и напасть втроем надобно. Пока в Швеции мальчишка неразумный правит. Воспользоваться моментом нужно. Россию остерегаться необходимо. У них аппетиты еще-те. Как бы не выхватили у нас из под носа жаркое, что уже насажено на вертел. — Август почему-то явно почувствовал запах вкуснейшей оленины. Королю есть вдруг захотелось. А Паткуль развивал свою мысль дальше: