Ошибки в путеводителе - Айзенберг Михаил. Страница 33

Покровитель путешественников, между прочим.

Иркутск – Байкал (2012)

Я вообще-то летнее время экономлю и ни на какие предложения не отзываюсь. Но тут предложили съездить на фестиваль в Иркутске, а я дальше Кургана ни разу не заезжал.

Это уже одиннадцатый фестиваль такого рода, и там появились свои традиции и ритуалы. Смысл некоторых я не очень понял, но об этом чуть позже.

Город Иркутск замечательный: наполовину деревянный, очень спокойный, очень живой, какой-то вольготный. Никакой агрессии даже в местах вечернего скопления. Никакой депрессивности. Много хороших (и недешевых) ресторанов, стильных кофейных заведений. Везде полно посетителей. Недавно открыли отличный книжный магазин с кофейной машиной.

Первые три фестивальных дня мы выступали в Иркутске на разных площадках: чтения, две дискуссии, пресс-конференция, мастер-класс. Во второй день пришлось выступать четыре раза – с одиннадцати утра (то есть с побудкой в четыре утра по московскому времени) и до вечера. На открытии и закрытии в красивом органном зале было довольно много народа – вся интеллигенция Иркутска, как нам сказали. Нормальная такая интеллигенция, как в любом большом провинциальном городе. Приветливые люди, слушают внимательно.

Совсем не то в городе Саянске, куда нас повезли на четвертый день. Так и не понял зачем, такой, видимо, сложился фестивальный ритуал. Сам город производит впечатление странное: едешь четыре часа по совершенно плоской безлесной равнине и въезжаешь наконец в новенький (основан в 1970 году) городок из серого силикатного кирпича, неправдоподобно чистый и пугающе тихий. Словно заколдованный. Население, сказали, пятьдесят тысяч, но оно куда-то попряталось; людей вообще никаких не видно. Две женщины с отчаянно-недобрыми лицами встречают у входа в библиотеку, строем ведут в столовую, насильно кормят, потом ведут обратно. Долгая дорога сквозь пыльные книжные ущелья мимо стендов с журналами «Наш современник» и «Сибирские огни» приводит в зал, где нас дожидаются человек семьдесят самого мрачного и недружелюбного вида. Скоро выясняется, что некоторые из них усердно готовились к нашему приезду: прочитали стихи, выписали цитаты, подготовили обличительные речи. Когда началась дискуссия, я сразу ушел курить, а когда вернулся, шла уже линия защиты. Выступал смущенный вице-мэр: «Я уверен, что у наших гостей есть и другие стихи: и о патриотизме, и о любви; просто сегодня они решили их не читать». В завершение каждому подарили по сумке подарков: брошюра о городе, стихи местных авторов, блокнотик в тисненной обложке, куколка-оберег. Мы еле вырвались.

Не удержусь и процитирую из брошюры: «В городе семнадцать творческих коллективов, из них шесть имеют звание “народный”. Горожане с удовольствием посещают концерты хора ветеранов войны и труда, духового оркестра, ансамблей танца “Ручеек” и “Альянс”, ансамблей песни “Лучинушка”, “Вишенка”, камерного хора, квинтета “Каравай”. Традиционно проводится до 1500 массовых мероприятий в год». Последняя цифра очень меня интригует.

Следующий пункт маршрута – городок Зима, получивший известность как (фиктивная) родина поэта Евтушенко. Меньше часа езды от Саянска, а какая разница. У ворот дома-музея поэта, украшенных лентами, встречают хлебом-солью, запевками под гармошку и рифмованными приветствиями. Говорят, раньше встречали в кокошниках, но я кокошников что-то не приметил. Раннее пробуждение, долгая дорога и загадочный город Саянск сделали свое дело: Зима вспоминается отдельными вспышками как похмельный сон. Вот девочка-муза в белом марлевом платье подносит цветы. Вот Аркадий Штыпель зажигает Факел творчества и передает его местным детям.

На поэтическое чтение пришли человек сорок, несколько милых бабушек специально приехали из соседней деревни. Открывал (и закрывал) выступление Дмитрий Паленый, местный бард, точнее, шансонье: «русский шансон», вполне на уровне, не хуже прочих авторов этого рода, включая знаменитого Стаса Михайлова. Крупный бритый парень с крестом, во внешности какой-то намек на близость к криминалу. Так и оказалось: местный милиционер. За ним выступил мэр, охарактеризовав нас как видных представителей истинно русской поэзии. Что-то такое, впрочем, говорил и саянский начальник. Я сначала недоумевал: как это у них сочетается с моим и Штыпеля внешним обликом? Потом сообразил, что это определение-приставка, вроде «красна девица» или «белы рученьки». Других поэзий просто не бывает.

Провели нас и по музею, потом повезли в ресторан, где стол уже ломился. То есть принимали как Настоящих Писателей. А по городку тем временем полз невероятный слух: «приехали писатели – все трезвые».

Мои компаньоны действительно оказались почти непьющими, за четыре дня я как-то стосковался по собутыльнику, и тут, сидя рядом с Паленым, оживился не в меру. За второй бутылкой мы с новым другом быстренько перетерли за акмеизм, он спросил, не встречался ли я с Анной Ахматовой, но, в общем, удовлетворился Рейном. С ним бард уже общался на одном из прежних фестивалей, и тот ему сказал, что в его, Димона, стихах нет погрешностей (согласитесь: ведь гениальная формула; надо запомнить).

Прощаясь, я приблизил свое лицо к его большому, очень гладкому лицу и строго спросил: «Скажи, Дима, ты не пытаешь невинных?» Он даже отшатнулся: «Да вы что? Наоборот!» Что именно происходит, когда наоборот, я, правда, не понял. Но уточнять не стал.

На следующий день поехали на Байкал, на остров Ольхон. Проехали поселок Усть-Орда с новеньким дацаном, речку Куда. Земля уже не плоская; серо-зеленые и фиолетовые холмы. Переправились на пароме, приехали в поселок Хужир с широченными улицами, больше похожими на длинные площади. Лежат коровы. Ходят коровы. Интуристы фотографируют коров, те стоят не шелохнувшись. Проезжает машина, поднимая светлую деревенскую пыль. Висит запах копченой рыбы.

Омуля продают на каждом шагу: слабо засоленного, горячего копчения, вяленого. Мне больше всего понравился сагудай: сырой перченый омуль сильного засола (это название мне знакомо по Норильску, но вкусовое впечатление иное, незнакомое). У входа в краеведческий музей стоит омулевая бочка – славный корабль.

Мы прожили на Ольхоне два дня, тоже где-то выступали, но по разу в день, без напряжения, в основном купались и гуляли. Здесь очень красиво. Вроде бы и похоже на многое – сосны на песке, те же растения, что в Крыму, – но нет, все другое. Другой свет – как будто с дополнительной белой подсветкой. И еще какое-то сложное «островное чувство», как на Соловках.

В самолете через ряд от меня сидела девушка – ожившая «Мадонна Бенуа», женщина-дитя. Все время полета она читала какую-то книгу, обильно подчеркивая красной шариковой ручкой и чему-то улыбаясь. Чтение явно забавляло девушку; смех, не вырываясь наружу, как-то перекатывался в ее небольшом теле. Меня заинтриговало такое смешливое штудирование, я подался вперед и напряг зрение: девушка читала «Лекции об искусстве» Джона Рескина.

Грузия (2012)

Тбилиси – меланхолический город. Мне показалось, что меланхолия изначально владела гением этого места, но нынешнее состояние города ее по-своему усиливает. По сегодняшнему Тбилиси нужно научиться ходить. Как, впрочем, и по Москве. Но в Москве нужно находить самые старые районы, а здесь – научиться их обходить: сейчас это соединение стройплощадки и ужасной, какой-то окончательной разрухи. Впечатление тягостное. Самый разрушенный район – под монументом Матери-Грузии в самой высокой точке города, удручающе бездарным. В темноте его еще и подсвечивают.

Нынешний облик Тбилиси – это отчасти и психологический портрет действующего президента. Половина старого города выглядит как после землетрясения, а вдоль Куры растут дикарски несуразные и вызывающе дорогие новостройки: дворец правосудия (самый большой в мире) – груда стеклянных ящиков, накрытых блинами на тоненьких ножках; новый мост в форме коровьего седла; две изогнутые трубы неведомого (и непредставимого) назначения. Словно кучу светящихся пластмассовых игрушек вывалили посреди изумленного города.