Игра королей - Даннет Дороти. Страница 31

Душой Баллахана, его оплотом, священным, как некий племенной фетиш, была мать сэра Эндрю, дама Катерина, холодная, властная, неумолимая.

Катерине Хантер было под семьдесят; ноги ей отказали несколько лет назад, и теперь она была прикована к постели и к креслу. Это и гибель ее мужа у Флоддена, а также последовавшая вскоре смерть старшего сына, обладавшего блестящими талантами, сделали остаток ее дней тусклым и безрадостным.

Дом, высокий, неуклюжий и ничем не радующий глаз прохожего, был битком набит предметами, когда-то пленившими взыскательный вкус леди Хантер. О камышовых подстилках не заходило и речи. Полы были сделаны из испанских изразцов и устланы турецкими и левантийскими коврами. Кровати были резные и позолоченные с занавесями из тяжелой тафты. Мраморные столики покрывались ткаными скатертями, а в сундуках драгоценного дерева хранились редкие фолианты. Другие книги из ее библиотеки, наряду с мальтийским терьером по кличке Кавалл, удостоились чести постоянно находиться в спальне и делить со старой дамой ее досуг.

Все эти вещи, призванные делать жизнь красивой, разорили бы и более крупное имение, чем Баллахан. Осознавая с горечью, что, даже если бы их дом стоял на золотой жиле, фантазии матери все равно обгоняли бы семейные финансовые возможности, сэр Эндрю нередко пребывал в раздраженном настроении, а иногда готов был и взбунтоваться. Но он никогда не жаловался и ни в чем не упрекал даму Катерину и потому среди мужчин пользовался репутацией человека мягкотелого — зато женщины неизменно выказывали ему сочувствие.

Этим сэр Эндрю заслужил и восхищение господина Джонатана Крауча, чья судьба пленника, или своеобразного векселя о двух ногах, привела его в Баллахан.

Господин Крауч оказался человеком таким разговорчивым, что с его появлением в доме там, похоже, не осталось ничего, кроме голоса господина Крауча, его монотонного, безостановочного жужжания. Он прожужжал весь сентябрь, доведя хозяев до исступления, потом с новыми силами продолжил это занятие в октябре. В середине октября, в субботу, в мертвый час между двумя и четырьмя, сэр Эндрю, повинуясь заведенному ритуалу, явился в комнату своей матери. Леди Хантер, обложенная со всех сторон подушками, размеренными движениями причесывала терьера, примостившегося у нее на коленях. На ее голове красовался чепец с жемчужной отделкой; кожа была нездоровая, над верхней губой намечались усики, а вокруг сурово поджатых губ скопились морщины, свидетельствовавшие о надменном и властном нраве. Она устремила свои черные немигающие глаза на сына, который с вежливым вниманием повернул свой орлиный профиль к господину Краучу.

Господин Крауч, пухленький, как синица в середине зимы, сидел, сложив руки на животе, и болтал без умолку. Случаи из детства нанизывались один на другой без всякого смысла. Эпизоды карьеры при дворе принцессы Марии заставляли даже привычных слушателей помирать со скуки.

— Никогда, — заключил господин Крауч, оборвав наконец плетение эпитетов, — не устану я описывать этот двор, даже если проживу сто лет. Никогда.

Лицо хозяина исказило что-то вроде судороги. Почти непроизвольно сэр Эндрю спросил:

— Кстати, Крауч, а вы женаты?

Если Крауч и был удивлен, то к удивлению примешалось и удовольствие.

— Да, сэр, конечно, я женат — более того: Бог да моя Эллен благословили меня шестью прелестными детишками, все, как одна, девочки. Но Господь милостив. И на мою долю выпали невзгоды, сэр, но то, как мы с Эллен познакомились, доказывает, что Провидение на нашей стороне, с чем вы непременно сами согласитесь, когда выслушаете историю, которую, раз уж вы столь любезно просите, я с удовольствием сейчас расскажу. — Тут сэр Эндрю закрыл глаза, а господин Крауч, помолчав положенное время, продолжил свой несвязный монолог. — Так вот…

— Эндрю!

— Да, матушка? — отозвался сэр Эндрю, бросив извиняющийся взгляд на рассказчика, который умолк и стал собираться с силами.

— Люди, с которыми ты договорился о поставках рыбы, вот уже больше месяца надувают тебя, — сказала леди Хантер, не переставая чесать терьера. — Та рыба, что мне подавали, пока ты уезжал по каким-то тебе одному известным делам, была не только отвратительной, но просто тухлой. Тухлой! — повторила она с отвращением. — Неужели это так трудно устроить?

Господин Крауч, будучи человеком сострадательным, помалкивал, думая о своем. Сэр Эндрю ответил:

— Матушка, вам следовало упомянуть об этом раньше. Я и понятия не имел, иначе давно уже все бы исправил.

— Я тебя почти не видела, — заметила леди Хантер. — Прости, но я вообразила себе, что ты занят важными делами. Кстати, шерсть, что нам привозят для пряжи, такая же скверная — все меры, которые ты принимал в связи с этим, не привели ни к чему. Если тебе трудно что-либо сделать, Эндрю, скажи мне, — продолжила леди. — В конце концов ни одна мать не может рассчитывать на то, что оба ее сына будут одинаковы. Милый Эндрю, — добавила она, устремив взгляд своих черных глаз на Крауча, — будет мне в старости хорошей подмогой.

— Несомненно, — сказал Крауч, с чувством неловкости поглядывая на покорно склоненную голову Эндрю. И от своей доброй души добавил: — И я не сомневаюсь, что он не посрамил честь вашей семьи, сражаясь в прошлом месяце.

Черные глаза оглядели сэра Эндрю с ног до головы и остановились на его лице.

— Моему сыну на редкость везет в сражениях, — сказала леди. — За все время он не получил ни одной царапины.

«Черт побери, — говорил много позже господин Крауч своей жене, и лицо его багровело при одном воспоминании, — старая грымза так сказала это, словно хотела, чтобы ее сына покалечили».

Ситуация была достаточно неприятной: Хантер покраснел и поспешил переменить тему. Он достал из своей сумки маленький сверток и положил его к матери на постель.

— Эта вещица попалась мне пару дней назад, и я подумал, что она может заинтересовать вас.

Старуха не удостоила взглядом ни его, ни сверток, который так и лежал перед нею до тех пор, пока она не закончила расчесывать Кавалла; отложив в сторону щетки, она с внезапным раздражением швырнула тяжело хрипящую собачонку на пол, оправила одеяло, извлекла клочок собачьей шерсти, попавший под перстень, и только потом взялась за сверток. В нем оказалась огромная брошь из черного дерева, с бриллиантами, сверкнувшими на свету всеми цветами радуги.

Брошь была поразительной. Даже Крауч, сидящий достаточно далеко от кровати, мог разглядеть сердечко, выложенное бриллиантами; к сердечку примыкали золотые лепестки, на которых красовались крылышки и ониксовые головки ангелов; под острым концом сердечка виднелся завиток, а на завитке бриллиантами были выведены буквы Г и Д.

Более дорогой вещицы Крауч в жизни не видел. Охваченный радостным возбуждением, он не сводил глаз с сэра Эндрю, а тот, весь сжавшись, нетерпеливо и умоляюще смотрел на мать.

— Г — это Генрих, а Д — Диана де Пуатье! — воскликнул господин Крауч. — Мой дорогой сэр, мне еще не приходилось видеть такой очаровательной вещицы. Настоящий шедевр. Удивлен, — в задумчивости добавил Крауч, — что… гм… дама французского короля выпустила из рук такую реликвию. Это…

Хозяйка вторично прервала его. Она подняла взгляд с броши на сына, заметила ожидание в его глазах и сказала:

— Это удивительно вульгарная вещь. Боюсь, Эндрю, что мне не достало сил воспитать в тебе хоть капельку вкуса. Мое несчастье в том, что теперь я уже ничем не могу тебе помочь. Однако ж покупка твоя не пропадет втуне: какой-нибудь горожанке, к которой ты питаешь тайную слабость, это наверняка понравится. Кажется, — продолжала она, не меняя тона, — к нам кто-то приехал. Какие-то люди пересекли двор. Не хочу тебе лишний раз напоминать, Эндрю, но поскольку ты здесь хозяин, то и должен вести себя с гостями подобающе. Господин Крауч извинит тебя.

Господин Крауч поспешил это сделать. Сэр Эндрю вышел из комнаты, леди Хантер швырнула отвергнутый подарок на столик у постели, а господин Крауч позволил себе заметить: