Затерянные во льдах. Роковая экспедиция - Иннес Хэммонд. Страница 37

Его белая пухлая ладонь с толстыми короткими пальцами поглаживала мою руку, как будто он был врачом, успокаивающим капризного пациента.

— Прошу вас, мистер Гансерт. Можете мне поверить, я делаю все, что в моих силах. Я звоню нашим юристам. Я звоню очень высокопоставленному человеку в полиции Бергена. Я даже звоню в Осло, одному из членов стортинга [3]. Но это невозможно. Что-то стоит у нас на пути. Боюсь, что мы столкнулись с защитой чьих-то интересов.

Защитой интересов! Это могло означать только одно — Йоргенсен использовал свое влияние, чтобы предотвратить эксгумацию. Почему? Вот что по-настоящему ставило меня в тупик. Каких последствий эксгумации тела Фарнелла он боялся? Неужели он и в самом деле был убит? Что, если сам Йоргенсен тоже причастен к этому убийству? Я молча пил чай, пытаясь во всем разобраться. Йоргенсен не стал бы открыто впутываться в такую историю. Но там, где речь шла о больших деньгах, возможно было все. Нечто подобное вполне могло бы случиться в Англии, а значит, и в Норвегии тоже.

— Кто стопорит наше ходатайство? — спросил я.

— Этого я не знаю, — ответил он. — Я пытаюсь это выяснить. Но все крайне осторожны. Я думаю, это кто-то очень важный.

Я посмотрел на него. Он нервно заерзал под моим испытующим взглядом. Что, если его купили? Но я отмел это предположение. Мне он не нравился. Но он был агентом компании, которую представлял и я. И эта компания была достаточно проницательна, чтобы не нанимать иностранных представителей, которых можно купить. И все же речь могла идти о сумме, превышающей обычную взятку.

— Я делаю все, что могу, — снова провозгласил он, как будто прочитав мои мысли. Пожалуйста, поверьте мне, мистер Гансерт. Я уже пятнадцать лет представляю вашу компанию здесь, в Норвегии. Я участвовал в Сопротивлении. Я устанавливал контакты даже когда здесь были немцы, а Британия терпела поражение. Мне нечасто приходится проигрывать. Но здесь… здесь речь идет о чем-то очень странном. Например, о чьих-то важных деловых интересах.

Я кивнул.

— Здесь нет вашей вины.

Я смотрел в окно на сине-зеленую воду фьорда. Какой-то мужчина ловил рыбу из весельной лодки. Солнечные лучи, ярко освещающие изумрудную зелень противоположного берега, казались хрупкими, как будто приближался вечер. Почему же они не хотят того, чтобы патологоанатомы осмотрели тело Фарнелла? Больше, чем когда-либо, я был уверен, что разгадка кроется на маленьком кладбище у церкви, которую мы только что миновали. Я отодвинул свой стул и встал.

— Вы привезли мне деньги? — произнес я. — Или нет?

— Да, да, конечно, — заторопился он с улыбкой, которая бывает у тех, кому нравится добиваться поставленных перед собой целей. — Они вот тут, у меня в кармане, ждут вас. Сто тысяч крон. Этого хватит?

— Это сколько?

— Одна крона — это шиллинг. — Он извлек толстую книгу в бумажном переплете. — Возьмите, — произнес он, протягивая мне пачку банкнот. — Это пять тысяч фунтов. Вам не трудно вот здесь расписаться? Для отчетности моего агентства, знаете ли.

Я пересчитал банкноты, вздохнул и поднялся со стула.

— Этого достаточно? — снова спросил он.

Я подумал, что он похож на щенка, который очень рассчитывает на то, что его погладят по голове.

— Пока хватит, — ответил я.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? Сэр Клинтон Манн написал мне, что я должен предоставить себя в ваше полное распоряжение без всяких ограничений. Я сделаю для вас, мистер Гансерт, все, что будет в моих силах…

— Возвращайтесь в Берген, — оборвал его я, — и будьте на телефоне. Какой у вас номер?

— Берген 155 102.

— Отлично. И выясните, кто заблокировал получение ордера на эксгумацию.

— Хорошо. Обязательно сделаю. И буду ждать вашего звонка.

Я направился к двери, и он бросился за мной.

— Если не возражаете, я уеду сегодня же. Вечером отправляется пароход до Балестранда. В Балестранде гораздо теплее. У вас тут свое судно, да? Вы тоже идете в Балестранд?

— Я не знаю, — ответил я.

У меня в мозгу постепенно формировалась пока еще смутная идея, и я был очень рад тому, что он уезжает.

— Тогда я буду ждать вашего звонка. Все, что будет в моих силах…

— Да, я вам позвоню, — снова оборвал его я и начал спускаться по лестнице, ведущей к входной двери.

На улице я в нерешительности остановился. Потом, вместо того чтобы повернуть налево, туда, где находилась пристань, я повернул направо и медленно пошел к церкви.

Она в полном одиночестве стояла на небольшом возвышении в некотором удалении от отеля. Выкрашенные белой краской стены блестели в косых лучах вечернего солнца. Яркая и веселая церквушка казалась сказочной на мрачном фоне узкого и извилистого фьорда. Над длинной, усеянной валунами долиной громоздились холодные и неприступные горы, укрытые сверкающим белым снежным покрывалом. За кладбищем шумел ручей, стремительно несущийся с гор к фьорду.

Я открыл ворота и по дорожке пошел к церкви, по пути осматривая могилы. Над некоторыми стояли каменные памятники, но многие захоронения были отмечены простыми деревянными крестами, на которых черной краской были написаны имена усопших. Тень от церкви протянулась через кладбище до самого берега фьорда. То, что я искал, оказалось ярко освещено солнцем, поскольку находилось на самом краю. Это был свежевыкрашенный крест с именем Бернт Ольсен. Он выглядел в точности как в той газетной вырезке — маленький белый крест на фоне белой церквушки. Что не попало в кадр, так это вздымающиеся за церковью горы. Не передавал снимок и холодной отчужденности этого места.

Я вспомнил, каким Фарнелл был в Родезии. Он часто говорил о таких местах, как это. Он мог часами рассказывать о снегах, расположенных высоко в горах ледниках и разрезающих эти горы узких фьордах, пока чад от лампы наполнял нашу хижину, а уровень виски в бутылке неуклонно понижался. Тогда эти места практически невозможно было себе представить, потому что там, где мы находились, стояла неимоверная сушь и земля рассыпалась в пыль под палящим солнцем. Но теперь я понял, о чем он тогда мне говорил. И я был рад тому, что его похоронили здесь, в земле, которую он любил и ради богатств которой пожертвовал всем, что у него было.

Как будто я произнес свои мысли вслух, чей-то голос тихо откликнулся за моей спиной:

— Именно здесь он и хотел бы, чтобы его похоронили.

Я обернулся. Это была Джилл. Ее лицо было очень бледным, а губы дрожали. Мне показалось, что она плакала, но наверняка утверждать это я не мог.

— Я как раз об этом думал, — ответил я, обводя взглядом фьорд и горы. — Ради всего этого он и жил.

Я снова посмотрел на маленький крест над холмиком земли, еще совсем свежим и не успевшим порасти травой. Умер ли Фарнелл естественной смертью, или его и в самом деле убили? Кто и почему заблокировал ходатайство об эксгумации? Ответ лежал прямо передо мной. Необходимо было только снять вот эти куски дерна и докопаться до гроба… Я покосился на Джилл. Она была готова к тому, что тело Фарнелла подвергнется официальной эксгумации. Разницы, в общем-то, не было никакой. Но все же…

— Он будет здесь счастлив, — быстро произнес я, опасаясь, что она прочтет мои мысли.

— Да, — прошептала она. — Спасибо вам, Билл, за то, что вы меня сюда привезли. — Ее губы снова начали дрожать, и она, отвернувшись, пошла по дорожке к воротам. Я пошел за ней, и, когда мы вышли на дорогу, она спросила:

— Когда эксгумация?

— Эксгумации не будет, — ответил я. — Наше ходатайство отклонили.

Она вздохнула, как мне показалось, с облегчением.

— Я рада, — пробормотала она. — Не вижу смысла тревожить его здесь.

Я посмотрел на нее.

— Разве вы не хотите узнать, была его смерть случайной или нет?

— Нет, — ответила она. — Что бы мы ни делали, к жизни его это не вернет.

Мне нечего было ей ответить, и мы молча прошли по доскам пристани. На борту яхты Дик, Кертис и Санде ожидали нашего возвращения.