Вперед, на Запад! - Кингсли Чарльз. Страница 3

Оксенхэм, как обещал, пришел в тот же вечер к ужину. Но ввиду того, что люди ужинали в те дни таким же образом, как они это делают сейчас, мы можем прервать нить рассказа на несколько часов и возобновить его по окончании ужина.

— Теперь, Дик Гренвайль, ступай беседовать с хозяином, а я разрешу себе поболтать с хозяюшкой.

Лицо, к которому Оксенхэм обратился столь фамильярно, ответило несколько насмешливой улыбкой и замечанием, намекающим на излишнюю вольность обращения.

— Оксенхэм слишком охотно предоставляет Дику Гренвайлю внимание мужей. Внимание красивых дам к самому Оксенхэму не вызывает сомнений. Друг Лэй, вернулся ли домой большой корабль Харда из проливов?

Говоривший, хорошо известный в те времена Ричард Гренвайль, был одной из подлинно героических личностей эпохи, стоящей на грани между средневековым и новым миром.

Люди говорили, что он горд, но он не мог оглянуться вокруг, чтобы не увидеть чего-либо, чем он мог гордиться; что он груб и жесток с матросами, но это бывало только тогда, когда он замечал в них трусость и двуличие; что он поддается минутами ужасным приступам гнева, но это случалось лишь тогда, когда его негодование было возбуждено рассказами о жестокости или притеснениях и больше всего о злодеяниях испанцев в Вест-Индии.

Последнее Оксенхэму было хорошо известно; поэтому он почувствовал некоторое недоумение и раздражение, когда после того как он попросил у мистера Лэя разрешения взять с собой юного Эмиаса, он увидел, что сэр Ричард ничуть не желает помочь ему и поддержать его просьбу.

— Вот как, сэр Ричард, не перешли ли вы на сторону тех жеманных созданий (все они — переодетые испанские иезуиты), которые задирают нос перед Фрэнсисом Дрэйком, называя его пиратом? Чтоб им провалиться!

— Друг мой, Оксенхэм, — ответил Гренвайль в сентенциозном и размеренном стиле своего времени, — я всегда считал, как вам должно быть известно, что добыча мистера Дрэйка и моего друга капитана Хаукинса [12] — вполне законный приз, так как захвачена у папистов-испанцев, которые не имели никакого права владеть ею, потому что отняли ее с помощью мучений и крайних беззаконий у бедных индейцев, за что и заслуживают жестокой мести.

— Слушайте, — воскликнул Оксенхэм, — кто может говорить решительнее его?! И все-таки он не хочет помочь этому юноше в таком благородном предприятии.

— Вы спрашивали его отца и мать. Каков ответ?

— Мой таков, — сказал мистер Лэй: — если мой мальчик станет впоследствии таким мореплавателем, как Ричард Гренвайль, пусть идет, но прежде пусть он побудет дома и выучится быть таким джентльменом, как сэр Ричард Гренвайль.

Сэр Ричард низко поклонился, и последнее слово получила миссис Лэй.

— Против этого, мистер Оксенхэм, вы не можете возражать, если не хотите быть невежливым. Что же касается меня, то хоть это только слабый женский довод, все же это довод матери; он — мое единственное дитя, его старший брат далеко отсюда, и я не знаю, увижу ли его когда-нибудь! О, мистер Оксенхэм, у вас нет ребенка, иначе вы не просили бы у меня моего!

— А откуда вы это знаете, милостивая государыня? — спросил искатель приключений, ставший сначала смертельно бледным, а затем огненно-красным. Ее последние слова больно задели в нем какую-то неожиданную струну. Затем он поднялся, вежливо поднес ее руку к своим губам и сказал:

— Я умолкаю. Прощайте, милостивая государыня, и пусть у всех мужей будут такие же жены, как вы.

— А у всех жен, — добавила она улыбаясь, — такие мужья, как мой.

— Нет, этого я не хочу сказать, — ответил он с полунасмешливой улыбкой, а затем: — Прощай, друг Лэй, прощай, доблестный Дик Гренвайль. Думаю, что еще увижу тебя, лорд главный адмирал, когда вернусь домой. Впрочем, быть может, я и не вернусь!

— Ну, ну, молодец, что за речи? — сказал Лэй. — Выпьем за нашу веселую встречу, прежде чем ты уйдешь! — Он встал, поднес бокал с мальвазией к губам, отпил немного и передал его сэру Ричарду, который поднял и со словами: «За здоровье храброго и благородного мореплавателя» выпил и сунул чашу в руки Оксенхэму.

Лицо искателя приключений горело, а глаза стали дикими. От напитков ли, которые он пил в течение дня, или от последних слов миссис Лэй, но он несколько минут не владел собой и, по-видимому, не сознавал, ни где он, ни кто с ним.

Все смотрели друг на друга, но Лэй, который умел быстро найтись, тотчас насильственно рассмеялся и воскликнул:

— Храбрый Джон Оксенхэм, миссис Лэй ждет твоего тоста!

Но Оксенхэм уже пришел в себя, произнес тост за всех присутствующих, причем пил долго и жадно, и после сердечных прощаний удалился, не намекнув больше о своем странном состоянии.

После того как он ушел и пока Лэй провожал его до дверей, миссис Лэй и Гренвайль несколько минут хранили мертвое молчание.

— Мистер Лэй, — нарушил молчание Гренвайль, — вы поступили мудро сегодня вечером. Бедный Оксенхэм не должен, отправляясь в путешествие, чувствовать себя одиноким. Мне пришлось говорить о нем с Дрэйком и Хаукинсом, и я догадываюсь, почему миссис Лэй его так взволновала, когда сказала, что у него нет ребенка.

— Разве у него есть ребенок там, в Вест-Индии? — воскликнула добрая леди.

— Кто его знает! Мы не услышим о стыде и печали, обрушившихся на древний и уважаемый дом Девона. А теперь иди сюда, мой ищущий приключений крестник, и не смотри так печально. Я слышал: ты сегодня разбил голову всем мальчикам.

— Почти всем, — ответил с должной скромностью юный Эмиас. — Но разве я не пойду в море?

— Все в свое время, мой мальчик, и тогда ни я, ни твои достойные родители не станут удерживать тебя от благородного порыва. Но не желаешь же ты жить и умереть хозяином рыболовного судна?

— Я хочу быть храбрым искателем приключений, как мистер Оксенхэм.

— Будем думать, что ты станешь еще более храбрым, чем он, так как быть смелым в борьбе с врагами свойственно и животным, но лишь человеку дано быть смелым в борьбе с самим собой. Теперь я хочу дать тебе обещание: если ты спокойно останешься дома и научишься от своих родителей всему, что необходимо настоящему моряку, придет день, когда ты пойдешь в плавание с самим Ричардом Гренвайлем или с лучшим человеком, чем он, и с более благородной задачей, чем охота за золотом на Испанском море.

— О, мой мальчик, мой мальчик! Слушай, что обещает тебе добрый сэр Ричард, — сказала миссис Лэй. — Много юношей были бы рады быть на твоем месте.

— И много юношей будут рады быть на его месте через несколько лет, если только он научится тому, что вы оба можете ему дать. А теперь, мои дорогие хозяева, я должен позвать слугу с фонарем и — домой в Байдфорд, в постель.

Так Эмиас Лэй вернулся в школу, а мистер Оксенхэм отправился своей дорогой снова в Плимут и отплыл в Испанское море.

Глава вторая

КАК ЭМИАС ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ В ПЕРВЫЙ РАЗ

Прошло пять лет. Спокойный ясный ноябрьский день. Девять часов утра, но колокола байдфордских церквей все еще звонят к заутрене — на два часа позже обычного времени. Улицы Байдфорда, словно сад, наполненный цветами всех оттенков, кишат празднично разодетой толпой моряков и горожан с женами и дочерьми. Через улицы протянуты гирлянды, а из всех окон свисают пестрые ткани. Корабли в порту разукрашены флагами и шумно выражают свои чувства пушечными залпами. Все конюшни переполнены лошадьми, а дом сэра Ричарда Гренвайля напоминает гостиницу. Там пьют и едят, стоят расседланные кони и мечутся взад и вперед грумы и слуги. Вдоль маленького церковного двора, облепленного женщинами, прогуливается вся знать Северного Девона.

Но что же наполнило старый Байдфорд таким безудержным весельем? Почему все глаза с таким жадным любопытством устремлены на этих четырех моряков, потрепанных непогодой, но убранных бантами и лентами, и особенно на эту гигантскую фигуру, идущую впереди, — на безбородого юношу с золотыми кудрями, ниспадающими на плечи, с телосложением и ростом Геркулеса? Почему, когда появились эти пятеро, все взоры обратились на миссис Лэй из Бэруффа, чей капор вздрагивал от радостных рыданий?