Вперед, на Запад! - Кингсли Чарльз. Страница 8

Евстафий был высокий, красивый, хорошо сложенный юноша, с громадным прямым лбом, очень маленьким ртом и сухим и решительным выражением лица. Это лицо старалось быть искренним или, вернее, казаться искренним посредством улыбок и ямочек на щеках. Доброму католику полагается питать в своем сердце христианскую любовь к ближнему. Обладающий ею должен быть весел, а когда человек весел, он улыбается. Поэтому Евстафий хотел и заставлял себя улыбаться.

Евстафий вернулся в Англию приблизительно с месяц тому назад, подчиняясь указу о том, чтобы «все, кто имеет детей в заморских странах, сообщили их имена епископу и в течение четырех месяцев призвали их на родину». Теперь Евстафий жил с отцом в Чепле, занимаясь делами «достойного» общества, в котором был воспитан. Одно из таких дел и привело его накануне ночью в Байдфорд.

Евстафий сел на камни рядом с Эмиасом, украдкой поглядывая на него, как бы боясь потревожить. Эмиас с улыбкой посмотрел прямо в глаза кузену и протянул свою львиную лапу, которую Евстафий радостно схватил. Последовало крепкое рукопожатие. Рука Эмиаса была округлена и слегка дрожала, как бы говоря:

— Я рад тебя видеть.

Евстафий жал руку жестко вытянутыми пальцами, как будто желая сказать:

— Разве ты не замечаешь, как я рад тебя видеть?

Два совершенно разных приветствия!

— Осторожно, старина, ты сломаешь мне руку, — сказал Эмиас. — Откуда ты?

— Гулял по миру взад и вперед, вверх и вниз, — ответил тот с легкой улыбкой и оттенком загадочности.

— Словно дьявол. Что ж, всяк молодец на свой образец. Как поживает дядя?

Если существовал на свете человек, которого боялся Евстафий Лэй, — это был его кузен Эмиас. Прежде всего Евстафий знал, что Эмиас может убить его одним ударом, а есть натуры, которые, вместо того чтобы с радостью смотреть на более сильных и доблестных, смотрят на них с раздражением, страхом и завистью. Затем ему казалось, что Эмиас пренебрегает им. Они не встречались уже три года, но до отъезда Эмиаса Евстафий никогда не мог спорить с ним просто потому, что Эмиас не снисходил до спора с ним. Несомненно Эмиас часто бывал с ним невежлив и несправедлив. Для Эмиаса все вопросы, касающиеся невидимого мира, которыми попы начинили ум его кузена, были просто, как он выражался, вздором и летошним снегом. Он обращался со своим кузеном, как с безвредным помешанным и, как говорили в Девоне, «полуиспеченным». Евстафий знал это и считал, что его кузен несправедлив к нему. «Он привык недооценивать меня, — говорил он себе. — Посмотрим, найдет ли он меня равным себе теперь».

— О, мой дорогой кузен, — заговорил Евстафий, — в каком я был отчаянии сегодня утром, когда узнал, что ровно на день опоздал к вашему торжеству. Лишь только смог, я поспешил в ваш дом и, узнав от вашей матери, что могу найти вас здесь, бросился сюда.

— Ладно, старина, так естественно желание друг друга видеть. Я часто думал о вас, гуляя ночью по палубе. Дядя и девочки здоровы, а старый пони умер и так далее. А как Дик — кузнец? А Нанси? Должно быть, стала прелестной девушкой? Кажется, полжизни прошло с тех пор, как я уехал.

— Вы действительно вспоминали о своем бедном кузене? Будьте уверены, что он тоже думал о вас и по ночам воссылал свои недостойные молитвы за ваше благополучие.

— Хм, — пробурчал Эмиас, который не знал, что ответить. На его счастье, в эту минуту к ним приблизился Франк. После обычных приветствий последний обратился к Евстафию:

— Идем с нами в Аппельдор, а затем домой завтракать.

Но Евстафий отклонил приглашение. По его словам, у него срочное дело в Норшэме, а затем в Байдфорде. Он оставил братьев и зашагал по гладкой, устланной дерном дорожке к маленькой рыбачьей деревушке, стоявшей у слияния Торриджа с Тэо. Евстафий Лэй сказал своим кузенам, что идет в Норшэм, но не сказал им, что конечной целью его пути был тот же Аппельдор. Он успокоил свою совесть, дойдя до первых домов деревушки Норшэма, и быстро свернул налево через поля, всю дорогу бормоча что-то о Святой Деве.

Его кузены, весело шагая, как подобает юным людям, по прямой дороге через торф подошли к Аппельдору со стороны гостиницы «Привал моряков» как раз вовремя, чтобы увидеть, почему Евстафий так старался скрыться от них. У дверей гостиницы стояли четыре лошади мистера Томаса Лэя, нагруженные мешками и чемоданами. Грум мистера Лэя держал лошадей, в то время как Евстафий Лэй и двое иностранных джентльменов садились на них.

— Соврал-таки, — проворчал Эмиас, — он сказал нам, что идет в Норшэм.

— Мы не знаем, не был ли он там, — возразил Франк.

— Что? Да ты такой же гадкий иезуит, как и он, если хочешь оправдать его с помощью подобной увертки.

— Он мог изменить свое намерение.

— Да благословит Бог чистоту твоего воображения, мой ласковый мальчик! — сказал Эмиас, кладя свою большую руку на голову Франка, как делала это их мать. — Дорогой Франк, войдем в эту лавочку купить бечевку.

— Зачем тебе бечевка, дружище?

— Чтобы пустить волчок, разумеется.

— Волчок? С каких пор у тебя завелся волчок?

— Я куплю его в этой лавчонке и… пойми, я должен видеть, чем кончится эта игра. Почему бы и мне не иметь заранее заготовленный предлог, как сделал бы Евстафий? — С этими словами Эмиас втолкнул Франка в маленькую лавчонку, которая не была видна стоявшим у дверей гостиницы.

— Что за диковинных зверей привез он! Посмотри на это трехногое существо, которое пытается взобраться на лошадь не с той стороны. Как он смешно карабкается, словно кошка на дерево.

Трехногий человек оказался высокой, смиренного вида личностью, наряженной в пышные одежды, с большим пером и с таким длинным и широким мечом, что он мало отличался по размеру от очень тонких и сухих голеней, между которыми болтался.

— Юный Давид с мечом Саула [41], — сказал Франк.

— Лучше бы он и не нацеплял меча. Он, наверное, никогда его в руках не держал.

— Почему кто-нибудь из милосердия не тащит за ним эту штуку?

Меч, три или четыре раза отброшенный пинком со своего неудобного места между ногами, немедленно возвращался туда обратно, и, когда рукоятка оказалась немного слишком назади, оружие из-за чрезмерной длины перевязи под смех конюхов и шутки матросов стало дыбом, острием в воздухе — совершеннейший хвост.

Наконец бедняга с помощью стула влез на лошадь. Тем временем его товарищ — иностранец, дюжий топорный мужчина, столь же нарядный и вряд ли более ловкий — сделал такой стремительный прыжок в седло, что свалился бы с другой стороны, если бы его не подхватил конюх, державший стремя. Зато от этого толчка упала его шляпа с пером.

— Черт возьми, тот — с лицом бульдога — побывал в сражении. Видишь, Франк, у него пробита голова.

— Этот шрам, мой сын, всего только след самых что ни на есть католических и апостолических ножниц. Мой милый глупыш, это — тонзура патера. [42]

— Чертова собака! Если бы только мои матросы видели это, они бы сунули его головой в воду. Я почти готов пойти и сделать это сам.

— Дорогой Эмиас, — произнес Франк, кладя два пальца ему на руку, — эти люди, кто бы они ни были, гости нашего дяди и, следовательно, гости всей нашей семьи. Через день-два мы явимся к ним с визитом в Чепл и посмотрим, нельзя ли обойтись с этими лисицами, как поступает барсук с лисой, когда застает ее в своей норе и не может выгнать ее скверным запахом.

— Как так?

— Сует в отверстие букет душистых трав — лисицу от него тошнит.

— Ладно. Идем завтракать. Этих каналий больше не видно.

Тем не менее Эмиас не мог устоять против искушения подойти к дверям гостиницы и спросить, кто были джентльмены, уехавшие с молодым Лэем.

— Джентльмены — из Уэльса, — ответил конюх. — Они прибыли прошлой ночью на лодке из Мильфордской гавани. Их зовут мистер Морган Эванс и мистер Эванс Морган.

— Мистер Иуда Искариот и мистер Искариот Иуда, — процедил Эмиас сквозь зубы, а вслух заметил: