Гостеприимная Арктика - Стефанссон Вильялмур. Страница 30

В отличие от обычных рассказов о полярных путешествиях мы до сих пор мало сказали о нашем снаряжении. Это обусловливается разницей самих методов. Другие арктические исследователи рассчитывали исключительно или преимущественно на то, что они могли взять с собою, мы же рассчитывали только на ресурсы страны, которую нам предстояло пройти. Нам не стоит говорить о том, что мы взяли с собою, поскольку часть снаряжения мы потеряли в самом начале, часть должны были выбросить и часть отослали назад.

После ухода вспомогательной группы у нас оставалось на случай необходимости снаряжение на полтора года. В начале путешествия всегда рассчитываешь, что, кроме ближайшего лета, для которого снаряжение предназначено, может быть, придется провести и предстоящую зиму в какой-нибудь необитаемой области; это снаряжение будет необходимо, чтобы дойти до какого-либо обитаемого пункта следующею весной.

Последняя группа, которой предстояло идти на север для научных изысканий, для открытия новых земель, если только они там существуют, и чтобы проверить на практике новую теорию полярных исследований, состояла из Стуркера Стуркерсона, Уле Андреасена и меня.

В окончательном виде наше снаряжение состояло из шести собак, самых сильных, каких мы только могли достать (из них четыре были лучшие из всех виденных мною) и из груза в 560 кг на санях весом в 95 кг; таким образом каждая собака тащила 108 кг. В моем дневнике от 7 апреля имеется запись, что у нас был запас на 30 дней для людей и на 40 дней для собак. Впрочем, продовольствие являлось наименее важной частью нашего груза, так как по нашей теории всего важнее оружие, боевые и охотничьи припасы, научные приборы, дневники, запасная одежда, фотографические, постельные и кухонные принадлежности. Запасшись ими, мы берем столько продовольствия и горючего, сколько можно взять, не перегружая саней. Везти горючее важнее, чем везти продовольствие. Керосин в самой простой плитке горит лучше и быстрее, чем тюлений жир при всех испробованных нами способах, тогда как наш обиход очень мало зависит от того, едим ли мы самые изысканные блюда или простое тюленье мясо. Но с уходом Уилкинса мы лишились половины нашего запаса горючего, и оставшийся керосин должен был истощиться раньше, чем продовольствие.

В качестве охотничьего снаряжения у нас были карабин Джиббс-Манлихер-Шенауэр с 170 патронами и винчестер с 160 патронами.

Из научных приборов мы везли с собой два секстана с необходимыми таблицами для вычисления широты и долготы, два термометра, анероид, несколько призматических буссолей, лот с несколькими грузилами и около 3 000 м линя. Время для определения долготы наблюдалось по обыкновенным часам и по астрономическим часам Уолтхема. Циферблат этих последних был разделен на 24 часа, вместо 12, что было для нас большим удобством, почти необходимостью, потому что летом, когда солнце не заходит и когда временами в течение многих дней стоит густой туман, по обыкновенным часам трудно ориентироваться, показывают ли они 12 часов дня или ночи. Это может показаться невероятным, но с нами это не раз случалось после утомительного 15–20-часового перехода, когда из-за пурги приходилось на некоторое время расположиться лагерем и можно было спать, сколько вздумается. Отсутствие смены дня и ночи совершенно выбивает из колеи. Можно, не испытывая большого неудобства, бодрствовать 20 или 30 часов, а затем спать 15–18 часов подряд. Мы спорили иногда о том, завтракаем ли мы утром или вечером. Но никогда не случалось, чтобы мы проспали больше 24 часов по Уолтхему и не разобрались в указываемом им времени.

В первый день после ухода вспомогательной партии мы смогли пройти только несколько сот метров, после чего нам преградила путь чистая вода; так как мы все равно должны были остановиться, я убил тюленя, который высунул голову из полузамерзшей ледяной каши. Он был в пределах досягаемости, но я не мог его вытащить из-за молодого льда. Температура в 8 часов вечера была -12° C и как будто имела склонность к падению; мы надеялись, что в такой мороз ледяная каша затвердеет и утром мы выйдем на лыжах и достанем тюленя. Но теплый период еще не кончился, и температура снова поднялась.

До этого нашего путешествия мы оба, Стуркерсон и я, провели около 5 лет с эскимосами северной Канады и Аляски, одеваясь, как они, и устраивая лагерь по их образцу. Поэтому мы, конечно умели устраиваться с большим комфортом, чем кто-либо из полярных исследователей. Ни один полярный рассказ не обходится без жалоб на неудобства лагерной жизни; этого нельзя сказать о нас. Даже перед таким мастером арктической техники, как Пири, мы имели большое преимущество, благодаря различию наших методов в отношении горючего, от запасов которого зависела температура в наших палатках. Экспедиции Пири обладали ограниченными запасами спирта и керосина, которые они вынуждены были экономить, зная, что на полярном льду не найдут ни магазинов, ни складов горючего. Их керосиновая кухня была устроена с таким расчетом, чтобы весь жар сосредоточивался под кастрюлей, не рассеиваясь внутри снежного дома или палатки. Но для нас склады горючего были повсюду, куда бы мы ни пошли; наш очаг имеет своим назначением не концентрацию, а распространение тепла, и когда пища сварена, мы не тушим огня до тех пор, пока помещение не нагреется, как нам желательно. Когда в помещении становится прохладно, мы снова зажигаем огонь. Пусть кончится керосин, тюлень снабдит нас своим жиром, и этот жир мы будем жечь, не жалея, так как знаем, что, где был один тюлень, будет и второй.

Благодаря этой комфортабельной обстановке, наши дневники полны записями о днях безделья. Мы сидим легко одетые и пишем вечными перьями обо всем, что видели и о чем думали со времени предыдущего свободного дня. 8 апреля было таким днем. Полынья, задержавшая нас накануне, закрылась но, и пройдя ее, мы сделали не больше одной мили, так как нас остановила другая полынья.

После того как ужин был приготовлен и собаки накормлены, я отметил в своем дневнике, что за все 50 миль, которые мы отошли от берега, мы еще не видели льдины площадью больше 10 кв. миль; большей же частью они не превышали нескольких гектаров. Они медленно двигались, открывая большие пространства чистой воды, в которой мы часто находили тюленей.

Нам редко попадался многолетний лед. Выше я уже указывал, что многолетний лед резко отличается по виду и вкусу ото льда этого года. Недавно образовавшийся морской лед имеет соленый вкус, хотя и менее соленый, чем вода, из которой он образовался; в течение зимы он, вероятно, теряет часть своей соли, хотя еще в апреле и мае образовавшийся в октябре лед слишком солен для питья. Но в июне и июле, когда начинаются дожди, снег тает, и на льду появляются ручейки, образуя к концу лета сеть из соединенных каналами озер медленно текущей воды; тогда соленый вкус почти исчезает, и в следующем году этот лед может дать вполне пригодную питьевую воду. Во время летнего таяния торосы и куски взломанного льда меняют свои очертания. Свежевзломанный лед похож на каменные глыбы в гранитной каменоломне или, если он тонок, — на битое стекло. Но в течение лета резкие очертания торосов смягчаются, так что к концу первого лета их зубцы напоминают обычную горную цепь, а через 2 или 3 года они походят на волнистые степные холмы. Старый лед узнается на расстоянии по своим очертаниям, а вблизи — по своему блеску; этого блеска не имеет соленый лед, липкий и поэтому всегда покрытый приставшим к нему снегом. По блестящему старому льду трудно ходить и людям и собакам, но он представляет то преимущество, что он ровен и гладок. Молодой лед часто бывает хаотически нагроможден, зазубренные выступы поднимаются на 15–20 м над уровнем моря; иногда они так остры, что собака без защитной «обуви» на лапах не в состоянии пройти по ним. Когда мы подходим к таким торосам, мы вынуждены прокладывать себе дорогу кирками и делаем не больше 100 м в час. Мы встретили немало торосов на пути от берега, но они уже становились заметно меньше, ниже и легче для перехода.