Косово поле. Россия - Черкасов Дмитрий. Страница 29

— Завтра можно работать, — просипел толстяк, — у него стрелка в десять. В центре. Из дома выйдет около девяти...

— А соседи?

— В девять там нет никого. Мы два дня попасли. С восьми до одиннадцати — мертвые часы. И двор удобный. Парадняк сплошь закрыт кустами, справа — помойка, слева — ограда трамвайного парка. Наскочить у выхода — и хана...

— А семья? Он же на первом этаже живет, могут чухнуться.

— Не боись. Сейчас он один. Проверено.

— Откуда про стрелку знаешь?

— Услышал. Я на лавке ошивался, когда тот договаривался по мобиле... [33]

— Пацаны готовы?

— Будут бабки — будут готовы, — зевнул толстяк.

— Сегодня получите. Я часика в четыре освобожусь, подъеду к тебе. А вечером вместе на место съездим.

Собеседник Сайко сутки через двое работал охранником в американском культурном центре и имел возможность посвящать свободное время побочному промыслу.

— Нормалёк...

— Пацанов предупреди.

— Не менжуйся, не забуду...

— Уже половина десятого, — Владислав легонько потрепал задремавшего Азада по плечу.

— Ага, — Вестибюль оглы потянулся и посмотрел на освещенные окна, — пора... Кофе дерну и пойду.

Рокотов налил чашку.

— А себе?

— Я не хочу, — биолог завинтил крышку термоса. — Как я пойму, что дело на мази?

— Элементарно, — Азад отхлебнул глоток и закурил. — Через полчаса я выйду на улицу. Если закурю, подтягивайся поближе. Значит, он там... Если нет — сиди жди дальше.

— Твой выход не вызовет подозрений?

— Нэ а. Скажу, что с теткой договорился встретиться...

— Тетки то не будет! — встрепенулся Влад.

— Ну и что? Нас, черножопых, постоянно кидают. Обещают и нэ приходят... — К самому себе и к своим соплеменникам Азад относился с изрядной иронией, совершенно не комплексуя по поводу внешности, кавказского темперамента и нюансов, связанных с особенностями межнациональных отношений. — Мы же как дэйствуем? Ах, дэвушка, дэвушка, давай познакомимся, в ресторан сходим, потанцуем... Чай май, культур мультур... Одна из пяти придет. Так что, если нэ пришла, — все понимают. Значит, порядочная оказалась. Никаких подозрений, наоборот. А я еще подыграю... Могу хоть три раза выйти. Окружающие подумают, что тетка больно хороша, вот я и бэгаю.

— Смотри поосторожнее там... Не стоит мне с тобой пойти? Вроде как приятелю?

— Только испортишь, — Вестибюль оглы отрицательно мотнул головой. — В таких местах русским дэлать нечего. Ты языка нэ знаешь, обычаев. А я немного и по чеченски могу, и по аварски, и по даргински. Соображаю, что можно говорить, а что нельзя, как обратиться, как уважение проявить... Ты там как бэлая ворона будешь.

— Неужели сюда русские не ходят?

— Почему, ходят... Только те, кто на Кавказе вырос. Или старые знакомые. На нового человека косо смотрят. Особенно на чужака. — Азад сделал последнюю затяжку. — Всё, пошел.

— Сверим часы. Сейчас девять сорок. В десять минут одиннадцатого ты должен выйти.

— Лучше в пятнадцать. Так более правдоподобно.

— Идет... Ну, ни пуха!

— К черту! Хотя у нас так нэ говорят... Будь готов глушить этого торгаша и бросать в тачку.

— Всегда готов.

Вестибюль оглы спрыгнул на асфальт, огладил куртку и прогулочным шагом двинулся к дверям небольшого ресторанчика.

В понедельник тридцать первого мая тысяча девятьсот девяносто девятого года председатель общественного движения «3а права очередников» Николай Ефимович Ковалевский приехал домой необычно рано, наскоро перекусил, приказал своей глуповатой супруге не отвлекать его, заперся в кабинете, погасил верхний свет и устроился в кресле у окна, вперившись маленькими бегающими глазками в темноту двора.

Ковалевскому было страшно.

Наступил день расплаты за свежеприобретенную квартиру на Васильевском острове. Ту, из за которой Николая дважды били и дважды требовали деньги. Один раз тридцать тысяч долларов, второй — сорок.

Сегодня за деньгами должны были прийти. Ковалевский не знал, как именно это произойдет. Может быть, позвонят и назначат место встречи, может, вломятся прямо к нему домой, а может, и потребуют принести сумму завтра на работу. Способов получить с должника много. Могут даже машину остановить, переодевшись сотрудниками ГИБДД.

Но у Николая был приготовлен сюрприз. С самого утра в соседнем с его домом отделении милиции наготове сидели несколько оперов из Главка, а его телефон негласно прослушивался — дядюшка расстарался. В левой руке Ковалевский держал трубку радиотелефона. На тот случай, если вымогатели перережут провода городского телефона.

Во двор вороватый бизнесмен и крупный общественный деятель смотрел не случайно. Он знал из детективов, что рэкетиры обычно проверяют наличие объекта в квартире, а потом уже начинают совершать какие нибудь действия.

И Коля хотел засечь их первым. Минуты ожидания тянулись нестерпимо долго...

За прошедшую неделю Ковалевский успел перебрать в мыслях десятки сценариев развития событий. От самых благоприятных, где вымогателей брали с поличным, препровождали в отделение и вызывали уважаемого Николая Ефимовича на очные ставки, до самых отвратительных, где менты оказывались неспособны задержать преступников, те нападали на Николая Ефимовича, увозили его в лес и долго пытали на лоне природы, привязав к дереву и ввинчивая ржавый штопор аккурат между ног. Откуда в фантазиях родился штопор, объяснить мог, пожалуй, лишь покойный дедушка Фрейд. Но старичка Зигмунда поблизости не было, и бизнесмен общественник продолжал мучиться в одиночестве.

Семь дней кошмаров вылились в сброшенные пять килограммов жира и чуть не привели к нервному срыву. Ковалевский спал урывками, заработал отвратительную красноватую сыпь на сгибах локтей и был близок к прободению застарелой язвы желудка.

Неправедная жизнь до добра не доводит, но меняться «уважаемый общественник» не намеревался. Слишком уж дорогую цену пришлось бы заплатить за свою честность. В котле, где варятся в собственном дерьме коммерсанты, чиновники и коррумпированные стражи порядка, порядки — как в банде беспредельщиков. Вход — рубль, выход — червонец. Да и расставаться с иллюзией благополучия в виде хорошей машины, офисов и расположения городской администрации Николаю совсем не хотелось.

Привык.

Да так привык, что уже не мыслил себя без всего перечисленного.

Деревенский паренек, до своего совершеннолетия месивший грязь в деревне под Брянском, «вырвался в люди» и не желал сдавать ни пяди завоеванного, несмотря на то, что с каждым годом приближался к закономерному финалу подобных личностей — насильственной смерти от ножа, удавки или прикрепленною к днищу автомобиля тротилового заряда.

Ковалевский думал, что ему удастся перехитрить судьбу.

Дважды удавалось. Один раз он чуть не сел, попробовав похитить человека и повымогать у того деньги. Но Колю быстро задержали, и только вмешательство дядюшки и солидная взятка районному прокурору помогли отделаться переквалификацией статьи с тяжелой на легкую и уйти под амнистию.

Второй раз он наобещал с три короба руководству охранной фирмы, у которой состоял под «крышей», и едва не лишился всего нажитого, когда «частные детективы» стали требовать выполнения взятых обязательств и трясти с Ковалевского неустойку. Тогда ему опять помог дядюшка, договорившийся с руководством фирмы о том, что не в меру говорливого и безмозглого Колюню оставят в покое, наложив лишь символический штраф.

Организовав общественное движение, так ничего и не понявший бизнесмен почувствовал себя неуязвимым. Обманывая десятки тысяч людей и вращаясь в «высоких сферах» администрации Санкт Петербурга, Ковалевский потерял связь с реальностью, и только удары по физиономии от двух групп неизвестных ему личностей временно вернули коммерсанта на грешную землю.

Но ненадолго.

Буквально через день слегка успокоенный дядей из ГУВД Николай Ефимович вступил в альянс с организациями ветеранов и инвалидов трех войн. Великой Отечественной, афганской и первой чеченской. Еще к ним присоединились блокадники и с десяток мелких полулегальных фирм.