Белларион (др. изд.) - Sabatini Rafael. Страница 43

— Синьор, я говорю вам о том, что я видел своими глазами.

— Как, неужели вы были в Милане? Вы?

Кривая усмешка исказила лицо Венегоно.

— В Милане осталось еще немало стойких гибеллинов, готовых укрыть меня. Мы, Пустерла, не лезем на рожон, но и не прячем голову в кустах. Только поэтому так много нас пало от руки проклятого герцога.

Не произнося ни слова, Фачино лишь мрачно смотрел на него исподлобья.

— Теперь ты понимаешь, почему я здесь, Фачино, — с явным упреком в голосе продолжила графиня. — Разве можно было оставаться в Милане жене человека, которого герцог вознамерился преследовать и уничтожить любой ценой — даже положив свою шею под пяту Малатесты?

— Но как же Габриэлло? — вскричал Фачино, не желая обращать внимания на второстепенные детали.

— Габриэлло оказался точно такой же жертвой, как и вы и как всякий гибеллин в Милане, — поспешил с ответом Венегоно. — Это дело рук делла Торре. Неизвестно, чего ради он так старается, но вполне возможно, что он пытается оживить старое соперничество между Висконти и Торрани и надеется в конце концов погубить герцога.

— Но неужели этот слабак Габриэлло даже пальцем не пошевелил…

— Габриэлло заперся в замке Порто-Джовия, спасая свою жизнь, и с ним находятся его двоюродные братья Антонио и Франческо Висконти, а также немало других гибеллинов, в том числе и мой двоюродный брат, другой Джованни Пустерла. Малатеста осаждает их, и Джанмария назначил награду за голову своего брата, который столько раз спасал его от справедливого гнева коммуны и народа. О Боже! — патетически закончил он. — Если бы великий Галеаццо видел, что сделал этот выродок с огромным государством, которое он создавал с таким трудом!

Наступило молчание. Фачино, опустив голову и насупив брови, копчиком ножа чертил геометрические фигуры на поверхности стола. Наконец, не прекращая своего занятия, он заговорил:

— Я остался единственным из тех кондотьеров, которые были товарищами Джангалеаццо по оружию, кто остался верен оставленному им завещанию. Все остальные, отшатнувшиеся от его непотребного сына, растащили по крохам герцогство и стали независимыми правителями! Один я, не зная ни сна, ни отдыха, прилагал все усилия, чтобы поддерживать шатающийся трон Висконти, воюя со своими бывшими собратьями-кондотьерами и пытаясь обуздать этого дегенерата Джанмарию. И теперь настал мой черед. Меня послали отвоевать Алессандрию ради этих продажных Висконти, а в это время мое место занял самый знатный гвельф Италии, и делается все возможное, чтобы помешать моему возвращению.

Его голос почти сорвался, и он замолчал.

— Наконец-то ты начинаешь прозревать, — еле слышно пробормотала графиня и глубоко и облегченно вздохнула.

— Я пришел к вам, Фачино, — вновь заговорил Венегоно, — от имени всех гибеллинов Милана, которые видят в вас своего вождя и свою опору. Перед лицом нашествия гвельфов ужас обуял всех нас. Кровь и террор уже царят в Милане. Вы — единственная надежда нашей партии и всего Милана в этот страшный час.

С неожиданной яростью Фачино глубоко вонзил лезвие ножа в стол и оставил его там торчать и вибрировать. Затем он поднял голову, и все увидели, что его глаза налились кровью, а от привычно добродушного выражения лица не осталось и следа.

— Пусть только моя нога выздоровеет, — клятвенно протягивая руку к распятию на стене, заявил он, — и я приложу все силы, чтобы отплатить Висконти за их вероломство.

Белларион бросил взгляд на графиню и прочитал на ее лице плохо скрываемое удовлетворение: пускай ценой разбитого сердца собственного мужа, но ее мечты наконец-то получили шанс осуществиться.

Глава XIII. ОБОЗ

В полдень следующего дня, в самое пекло, Белларион в одиночестве отправился навестить Штоффеля в Касальбальяно, где были расквартированы швейцарцы. На этот раз он выбрал не окружной путь, вдоль линии кордонов, а поехал напрямую через поле и редкие кустарники, в опасной близости от кирпично-красных стен Алессандрии. Осажденный город, казалось, дремал в голодном полузабытьи, и Белларион не заметил на его стенах никаких признаков жизни, кроме поблескивающих в солнечных лучах доспехов редких часовых.

Белларион ехал и размышлял о непредсказуемых поворотах судьбы, заставившей его сменить уединение монастыря на кирасу странствующего рыцаря и искателя приключений.

Он удивлялся, с какой легкостью ему удавалось всякий раз приспосабливаться к новым обстоятельствам и применять на практике теоретические познания, полученные им за долгие годы непрестанного учения. Он все более укреплялся в сознании своего превосходства над окружающими его людьми и начинал постепенно проникаться презрением к импульсам, которыми подавляющее большинство из них руководствовались в жизни и из которых алчность, по его мнению, была самым главным. Особенно ярко и неприкрыто он видел проявления алчности вчера в графине Беатриче, драпировавшей ее, в соответствии с модой того времени, в добропорядочные одежды честолюбия. Ей пошло бы на пользу, подумал он, если бы ее амбиции осуществились таким образом, чтобы ей каждую секунду пришлось бы сожалеть об этом. Только так, по его мнению, она еще могла спасти свою мелкую, глупую душу.

Размышления Беллариона были прерваны двумя обстоятельствами: круп его лошади задела на излете выпущенная из арбалета стрела, напомнившая ему, что он находится совсем рядом со стенами неприятельского города, а затем его внимание привлекла лошадиная подкова, блеснувшая на земле в нескольких ярдах впереди.

Вся армия Фачино могла бы пройти мимо нее, даже не взглянув на столь пустяковый предмет, но для Беллариона она неожиданно приобрела первостепенную важность.

Дело в том, что два дня назад в окрестностях Алессандрии разразилась сильная гроза, и если бы подкова была потеряна раньше, то ее поверхность неизбежно покрылась бы ржавчиной. Однако ничего подобного и в помине не было, и Белларион сделал вывод, что подкова была потеряна не более суток назад.

Он спешился, поднял с земли подкову и сделал новое открытие: с наружной стороны ее обтягивал чехол из толстой кожи. Белларион взял лошадь под уздцы и медленно пошел пешком по тропинке, ведущей к Касальбальяно.

Через час он прибыл туда и нашел Штоффеля за столом с только что поданным обедом.

— У вас плохая стража на участке между Касальбальяно и Ауларой, — такими словами приветствовал своего приятеля Белларион.

— Вы любите озадачивать меня, — недовольно отозвался швейцарец.

— Сейчас вы все поймете, — заверил его Белларион и, положив на стол свою находку, рассказал о том, откуда она.

— И это еще не все, — добавил он. — На траве вдоль тропинки, ведущей сюда, местами заметен белый след от просыпавшейся из мешка муки.

Штоффель был ошеломлен. Ночи в последнее время стали очень темными, и у него не хватало солдат, чтобы надежно охранять каждый метр линии кордонов.

— Я постараюсь к сегодняшнему вечеру исправить это положение, — обещал Белларион и, отказавшись от обеда, поспешил обратно в Павоне.

Вернувшись туда, он застал у Фачино военный совет, обсуждавший штурм Алессандрии, защитники которой, по общему мнению, сейчас едва могли держать в руках оружие. Известие, с которым прибыл Белларион, произвело на них впечатление разорвавшейся бомбы; один лишь Карманьола попробовал отмахнуться от него.

— Теперь, когда мы решились на приступ, ваше открытие уже ничего не изменит, — напыщенно заявил он.

— Напротив, оно меняет все, — возразил Белларион, и Карманьола высокомерно уставился на него. — Теперь мы знаем, что гарнизон сидит отнюдь не на голодном пайке.

Фачино медленно кивнул, соглашаясь с ним, но Карманьола, готовый пожертвовать всем ради возможности выдвинуться и заменить во время военной операции своего заболевшего командира, не желал уступать.

— Пусть так, но иначе мы рискуем застрять здесь в тот момент, когда не можем позволить себе этого.

— В излишней поспешности заключается еще большая опасность, — парировал Белларион, и его поправка привела Карманьолу в ярость.