Мичман Тихоня - Марриет Фредерик. Страница 22

ГЛАВА XIV

в которой бунт угасает, как пожар, за недостатком горючего материала

— Первое, о чем я вспоминаю, — сказал Мести, — это то, что я сижу на шее у какого-то человека, свесив ноги на его грудь и держась руками за его голову. Всякий уступал мне дорогу, когда меня носили по городу, до того обвешанного золотыми украшениями, что я едва мог выносить их тяжесть и радовался, когда женщины снимали их с меня; но когда я подрос, то начал гордиться ими, так как узнал, что я царский сын. Я жил счастливо. Я ничего не делал, только стрелял из лука да учился владеть маленьким мечом, и великие вожди, приближенные моего отца, показывали мне, как убивать врагов. Иногда я валялся в тени деревьев; иногда проводил время с женщинами, принадлежавшими моему отцу; иногда находился при отце, играл черепами и повторял имена тех, кому они принадлежали, так как в нашей стране сохраняют черепа убитых врагов в виде трофеев.

Когда я подрос, то делал, что мне было угодно; бил женщин и рабов; кажется, даже убил нескольких рабов — даже наверное убил, чтоб попробовать силу моего меча из твердого и тяжелого дерева; но в нашей стране это ни во что не считается. Я мечтал сделаться великим воином и ни о чем не думал, кроме войны и битв, и черепов, которые добуду, когда обзаведусь своим домом и женами. Я уходил в леса на охоту и оставался там по несколько недель. Однажды я увидел пантеру, которая грелась на солнышке, помахивая своим пушистым хвостом. Я пополз тихонько и, спрятавшись за камнем в трех ярдах от нее, пустил стрелу и пронзил ее насквозь. Она кинулась на меня, но я отскочил за камень. Она снова повернулась ко мне, но я выхватил нож, и когда она впилась когтями в мои плечи и грудь, я вонзил его ей в сердце. Это был счастливейший день в моей жизни: я убил пантеру один, без помощи, и мог показать раны. Хотя они жестоко болели, но я не обращал на них внимания. Я снял с пантеры шкуру и радовался, что моя кровь смешивается с кровью зверя. Я с гордостью вернулся домой; все прославляли мой подвиг, называя меня героем и великим вождем. Я стал мужчиной.

С этого дня я считался воином, и как только залечились мои раны, отправился в поход. В трех сражениях я добыл пять черепов, и когда вернулся, мне отвесили за них золота. Я получил дом и жен, и мой отец назначил меня кабоциром. Я носил орлиное и страусовые перья, одежду, увешанную фетишами, сапоги с колокольчиками, и, вооруженный луком и стрелами, копьем и мушкетоном, ножом и мечом с двумя лезвиями, водил моих воинов в бой и возвращался с черепами и рабами. Все дрожали при моем имени — а теперь я варю суп для молодых джентльменов!

Был один человек, которого я любил. Он не был воином, а то бы я возненавидел его, но он воспитал меня в доме моего отца и был моим близким родственником. Я был важен и горд, он был весел и любил музыку; и хотя самой приятной музыкой для моих ушей были звуки тамтама, но я не всегда желал возбуждения. Часто на меня находила грусть, и тогда я любил лежать в тени деревьев, положив голову на колени какой-нибудь из моих жен, и слушать его нежную музыку. Наконец, он ушел в соседнюю деревню, где жил его отец, и когда мы прощались, я дал ему золотого песку. Он был послан к моему отцу, чтобы сделаться воином, но у него не было телесной силы, да и мужества не было; но все-таки я любил его, потому что он был не такой, как я. В той же деревне была девушка красавица; многие просили ее в жены, но отец давно уже обещал ее моему другу; он отказал даже храбрейшему из тамошних воинов, который ушел в гневе, отправился к колдуну и отдал ему золотые браслеты за фетиш против своего соперника. За два дня до свадьбы мой друг умер. Его мать пришла ко мне с жалобой. И этого было достаточно. Я надел боевой наряд, вооружился и целый день сидел перед своими черепами, обдумывая месть, а затем собрал своих воинов и в ту же ночь напал на деревню, где жил этот воин, убил двух его родственников и увел десяток его рабов. Узнав о том, что я сделал, он испугался и прислал мне золото; но я знал, что он взял девушку себе в жены, и не хотел слушать стариков, советовавших мне помириться. Я собрал еще больше воинов и напал на него ночью; мы вступили в бой, потому что он приготовился меня встретить; но он был разбит наголову. Я поджег его дом, опустошил его поле, захватив еще больше рабов, вернулся домой с моими воинами, намереваясь напасть на него еще раз. На другой день явились его послы, умолявшие меня о мире; я отказал; они пошли к моему отцу, и многие из воинов просили его вступиться. Мой отец послал за мною, но я не хотел ничего слушать; когда стали говорить воины, я повернулся к ним спиной; отец рассердился и грозил мне, воины потрясали мечами, но я взглянул на них с презрением через плечо и ушел. Я сел перед своими черепами и стал обдумывать план похода. Наступил вечер, я сидел один, когда женщина, закрытая покрывалом, вошла ко мне. Она бросилась передо мною на колени и открыла свое лицо.

— Я та девушка, — сказала она, — которая была обещана твоему родственнику, а теперь я жена твоего врага. Я буду матерью. Я не могла полюбить твоего родственника, так как он не был воином. Неправда, будто мой муж купил фетиш — купила его я, так как не хотела выходить за твоего родственника. Убей меня и удовлетворись этим.

Она была очень хороша собой, и я не удивлялся, что мой враг любил ее, у нее был ребенок — его ребенок — и она заколдовала моего друга до смерти. Я замахнулся мечом, но она не шелохнулась; это спасло ее.

— Ты рождена быть матерью воинов, — сказал я, опуская меч, — я добуду череп твоего мужа, а тебя возьму в жены.

— Нет, нет, — возразила она, — я рождена для моего мужа, которого люблю; если ты сделаешь меня своей рабыней, я умру.

Я отвечал ей, что она говорит глупости, и велел отвести ее на женскую половину и хорошенько присматривать за ней, но прежде чем до нее успели дотронуться, она выхватила нож, вонзила его себе в сердце и умерла.

Когда мой отец узнал об этом, он прислал сказать мне: «Удовольствуйся кровью, которую ты пролил; довольно с тебя», но я не стал слушать, так как хотел во что бы то ни стало добыть череп моего врага. В ту же ночь я снова напал на него, схватился с ним грудь с грудью, убил его, принес домой его череп и был удовлетворен, наконец. Но все главные вожди были раздражены, и мой отец не мог сдержать их. Они созвали своих воинов, а я своих, и собрал большие силы, так как имя мбе было славно. Но силы, собранные против меня, были вдвое больше, и я отступил в леса, где и принял сражение. Я убил многих, но силы были слишком неравны, и против меня был выслан фетиш, так что сердца моих людей ослабели. Наконец, я упал израненный, ослабев от потери крови, и велел своим воинам снять с меня боевой убор, чтобы мой череп не достался неприятелю. Они исполнили мое приказание, и я заполз в кусты, чтобы умереть. Но я не умер; я оправился от ран и попал в руки тех, которые крадут людей и продают их в рабство. Меня схватили и сковали цепью с другими — меня, принца и воина, который мог показать белые черепа своих врагов. Я предлагал выкуп золотом, но надо мной посмеялись, стащили меня на берег и продали белым. Не думал я в своей гордости, что мне придется быть рабом. Я знал, что от смерти не уйдешь, и надеялся умереть в битве; мой череп ценился бы дороже всего золота на земле, а моя кожа была бы выкопчена и повешена в хижине фетишей, — и вот, вместо всего этого, я варю суп для молодых джентльменов.

— Ну, — сказал Джек, — это лучше, чем быть убитым и выкопченным.

— Может быть, — возразил Мести, — я и сам думаю теперь иначе, чем думал раньше, но все-таки это бабья работа и мне она не по нутру.

Меня и других держали в тюрьме, пока не пришел корабль, а затем отправили в оковах в трюм, где нельзя было сидеть выпрямившись. Я хотел умереть, но не мог; другие умирали ежедневно, а я оставался жив. Меня привезли в Америку изнуренного, тощего, кожа да кости, так что никто не хотел давать за меня деньги, которых требовали продавцы; наконец какой-то человек купил меня, и я попал на плантацию с сотней других невольников, но твердо решившись не работать. Другие невольники спрашивали меня, не колдун ли я; я ответил: да, и могу заколдовать всякого, кого невзлюблю; один из них засмеялся, а я поднял палец и сказал ему: «ты умрешь», — так как решил убить его, как только оправлюсь от лихорадки. Он ушел, а через три дня умер. Не знаю, отчего это случилось, но все невольники стали бояться меня, да и хозяин также, потому что, хотя и белый, он верил в колдовство и вообразил, будто я наслал смерть на невольника. Он хотел продать меня, но никто не покупал колдуна. Тогда он решился подружиться со мною, так как я пригрозил ему, что если он вздумает бить меня, то умрет. Он взял меня в дом и сделал старшим над слугами; я не позволял им воровать, и он был доволен. Потом он взял меня с собою в Нью-Йорк — тут я пробыл два года, бежал и укрылся на английское судно, где меня приняли коком. Когда я прибыл в Англию я попробовал наниматься на другие суда, но везде меня соглашались принять только коком, как будто бы негр ни к чему, кроме стряпни, не способен. Наконец я совсем изголодался и поступил на военный корабль, где и сейчас состою коком, баталером и всем, что хотите, и варю суп для молодых джентльменов.