Мичман Тихоня - Марриет Фредерик. Страница 8

Мистер Саубридж, воображавший, что имя старшего лейтенанта поразит ужасом провинившегося мичмана снова опустился на стул и принял важный вид.

— Право, сэр, — сказал Джек, — мое незнакомство со службой не дает мне возможности уразуметь ваше действительное положение на корабле, но, судя по вашему поведению, вы довольно высокого мнения о себе самом.

— Ну, молодой человек, вы, я вижу, действительно не знаете, что такое старший лейтенант; но будьте покойны, я вам скоро объясню это. А пока, сэр, извольте немедленно отправиться на корабль.

— Весьма сожалею, что не нахожу возможным исполнить ваше скромное требование, — холодно ответил Джек. — Я отправлюсь на корабль, когда мне это будет удобно, а вас попрошу не беспокоиться обо мне.

Джек позвонил; швейцар, подслушивавший в коридоре, немедленно вошел, и прежде чем мистер Саубридж, онемевший от изумления, в которое повергла его дерзость Джека, успел что-нибудь ответить, Джек сказал:

— Швейцар, проводите этого джентльмена вниз.

— Клянусь богом войны! — воскликнул старший лейтенант. — Ну, попадитесь только в мои лапы, молокосос, — я вам покажу разницу между мичманом и старшим лейтенантом!

— Я могу допустить только равенство, сэр, — возразил Джек, — мы все родились равными — надеюсь, вы согласитесь с этим?

— Равными?.. Да вы, пожалуй, захотите командовать кораблем! Ну, сэр, ваше невежество пройдет помаленьку. Я сообщу о вашем поведении капитану Уильсону и говорю вам коротко и ясно: если вы не явитесь на корабль сегодня вечером, я пошлю завтра на рассвете сержанта с матросами притащить вас силой.

— Будьте покойны, сэр, — ответил Джек, — я сам сообщу капитану Уильсону, что считаю вас сварливым, дерзким малым, и посоветую ему не оставлять вас на корабле. Нет ничего приятного в обществе такого неотесанного медведя.

— Да он рехнулся, совсем рехнулся! — воскликнул Саубридж, удивление которого пересилило даже его негодование. — Рехнулся, как мартовский заяц — ей Богу.

— Нет, сэр, — возразил Джек, — я не рехнулся; я философ.

— Что такое? — воскликнул Саубридж. — Еще что скажете? Да вы шутник, как вижу; ладно, я подвергну испытанию вашу философию.

— Именно для этого, сэр, — отвечал Джек, — я и решил пойти в море; и если вы останетесь на корабле, я надеюсь обсудить с вами этот пункт и обратить вас к своим воззрениям.

— Клянусь Богом, создавшим нас обоих, я живо обращу вас к военному уставу — то есть, если вы останетесь на корабле; а пока сообщу капитану о вашем поведении, вам же предоставляю услаждаться вашим обедом со всем аппетитом, на какой вы способны.

— Сэр, я бесконечно вам обязан; но не опасайтесь за мой аппетит, жалею только, что хотя мы служим на одном корабле, я, из уважения к молодым джентльменам, которых ожидаю, не могу предложить вам присоединиться к нашему обществу.

— Двадцать лет я пробыл на службе, — зарычал мистер Саубридж, — и черт побери… Да нет, он полоумный — начисто, безнадежно полоумный!

С этими словами лейтенант в бешенстве вышел из комнаты.

Джек, со своей стороны, был несколько смущен. Если б лейтенант Саубридж был при форме, разговор мог бы иметь другой характер, но что какой-то партикулярный человек, с черными усами и взъерошенными волосами, в старом синем фраке, желтом кашемировом жилете решился говорить с ним таким тоном — было совершенно непонятно. «Он назвал меня полоумным, — думал Джек, — а я выскажу капитану Уильсону мое мнение об его лейтенанте». Вскоре за тем явились приятели Джека, и он забыл об этом происшествии.

Тем временем Саубридж отправился к капитану, которого застал дома. Он сообщил обо всем, что случилось и закончил свой доклад гневным требованием немедленно отказать Джеку в приеме на судно или отдать его под военный суд.

— Стоп, Саубридж, — возразил капитан Уильсон, — садитесь на стул и обсудим этот пункт, как говорит мистер Изи; а затем я обращусь к вашим лучшим чувствам. Что касается военного суда, то из него пути не будет, так как, во-первых, Изи формально еще не поступил на корабль, во-вторых, он не мог знать, что вы старший лейтенант или вообще офицер, раз вы не были при форме.

— Это правда, сэр, — отвечал Саубридж, — я забыл об этом обстоятельстве.

— Теперь, что касается его отставки или, вернее, непринятия на корабль, то надо принять в соображение, что мистер Изи воспитывался в деревне и о службе знает не больше, чем годовалый младенец. Я сомневаюсь, известно ли ему, что такое старший лейтенант, и во всяком случае он не имеет понятия о размерах власти старшего лейтенанта, как показывает его обращение с вами.

— Я тоже думаю, что не имеет, — ответил лейтенант сухо.

— Мне кажется поэтому, что раз его поведение вытекает из чистого неведения, оно не заслуживает чересчур сурового наказания. Что вы на это скажете, Саубридж?

— Пожалуй, сэр, в этом вы правы. Но он заявил мне, что он философ и толковал о равенстве. Объявил, что допускает службу только на условиях полного равенства между нами, и предложил обсудить этот пункт. Согласитесь, сэр, если мичман будет отказываться от исполнения законных распоряжений и предлагать всякий раз обсудить этот пункт, то вся служба пойдет прахом.

— Это верно, Саубридж; и я припоминаю теперь об одном обстоятельстве, которое совсем упустил из вида, когда принимал Изи на корабль. Отец его носится с идеями равенства, прав человека и прочих, но в самой отвлеченной форме, не связывая их с действительной жизнью. Он напичкал ими и сына, а тот, как малый искренний и деятельный, пытался проводить их на практике. Но сумбур у него жестокий: он в законном требовании с вашей стороны готов видеть личный произвол, а в своей неявке на службу — проявление свободы, а не просто нарушение обязательства, которое сам же взял на себя… С такой путаницей в понятиях он обязательно попадет в беду на службе, если мы не постараемся вразумить его.

— Так не лучше ли ему оставить службу в покое? Ведь он не бедный человек, судя по вашим словам…

— У отца семь или восемь тысяч фунтов ежегодного дохода.

— А он единственный наследник? С такими средствами вряд ли он охотно примет вразумления. Пусть-ка лучше возвращается домой. В его разглагольствованиях больше фанаберии обеспеченного человека, чем подлинного стремления к равенству. А главное, где же нам заниматься вразумлением? У нас на руках трудное и ответственное дело; а молодой человек, для которого наша профессии сама по себе вовсе не интересна, у которого нет ни охоты, ни нужды добросовестно исполнять служебные обязанности, будет на каждом шагу помехой.

Капитан Уильсон прошелся раза два по комнате, а затем сказал:

— Дорогой мой Саубридж, мы вместе поступили на службу, много лет были товарищами, и вы должны знать, что не только наша многолетняя дружба, но и сознание, что ваши заслуги недостаточно вознаграждены, заставили меня хлопотать о вашем назначении старшим лейтенантом. Теперь я изложу один случай и предоставлю вопрос на ваше усмотрение, — мало того, подчинюсь вашему решению. Предположите, что вы капитан, подобно мне, с женой и семерыми детьми, много лет бились, стараясь прилично содержать семью, и, несмотря на крайнюю экономию, постепенно впали в долги. Предположите, что после долгих хлопот вам удалось получить команду над корветом, а с нею вместе шансы выпутаться из ваших затруднений и, может быть, даже обеспечить семью при помощи двойного жалованья и призов. Наконец, предположите, что все эти проекты и надежды готовы пойти прахом из-за того, что у вас нет денег, чтобы снарядиться, нет кредита, нечем уплатить долги, за которые ваш кредитор намерен наложить арест на ваше жалованье, нечем обеспечить семью на время вашего отсутствия. В этой крайности, не зная, за что ухватиться, вы обращаетесь наудачу к человеку, с которым поддерживали самые отдаленные и случайные отношения, и, почти уверенный в отказе, просите его ссудить вам взаймы двести-триста фунтов, а он, к вашем изумлению, выдает вам чек в тысячу фунтов на своего банкира, не требуя ни процентов, ни обеспечения, и предоставляя вам возвратить долг, когда вам будет удобно. Спрашиваю вас, Саубридж, каковы будут ваши чувства к этому человеку?