Корабль мертвых - Травен Бруно. Страница 36

Этот Курт сумел устроиться на какого-то испанца и уже с него попал на «Йорику». Никаких средств безопасности на «Йорике» не предполагалось. Корабль мертвых – это не детская площадка. Тут, главное, не зевай. Оторвет палец или выбьет глаз – это еще терпимо, но Курту не повезло. Когда он находился в машинном отделении, лопнуло водомерное стекло. Поскольку никакой защитой оно не было оборудовано, струя перегретого кипятка, как нож, ударила по людям и по машинам. Все затянуло густым паром. Регулирующий клапан, к сожалению, находился прямо под лопнувшим стеклом, было чистым безумием пытаться его перекрыть. Но на море в тот день штормило. Если бы «Йорика» потеряла ход, ее разбило бы волнами.

Кто-то должен был рискнуть.

Это сделал Курт. Потом инженер и кочегар вытащили его на палубу.

– Ты представить не можешь, как он кричал, – рассказал мне Станислав, сжав черные кулаки. – Он не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Кожа свисала с него грязными клочьями, пузыри по всему животу, по спине, по ногам. Будь рядом врач, да и то… Услышал бы Курта тот консул, у которого он выпрашивал паспорт… Пусть бы этот гад постоянно слышал крик Курта, никогда бы о нем не забывал! Скотина! Сидит и заполняет свои бумажные формуляры…

– Храбрость на войне? Глупости. Проявить храбрость в бою не трудно. Курт кричал до самого вечера. Он был настоящим героем. Но вечером его спустили за борт. Да, Пипип. Я снимаю перед ним шляпу, перед этим простым парнем из Мемеля. Следовало бы по-настоящему отдать ему последний салют. Но его бросили за борт с куском шлака в ногах. Как арестанта. Второй инженер буркнул: «Проклятие! Опять у нас нет угольщика!» Вот и все. А ведь это именно второй инженер должен был устранить неисправность. Курт даже не был вписан в судовую роль. Он был всего лишь мертвецом, на время спасшим «Йорику». Кок потом рассказывал, что своими глазами видел запись в вахтенном журнале. Он ходил в каюту шкипера, чтобы отнести завтрак и при удаче украсть кусок мыла, и видел, что в журнале было записано, что второй инженер проявил чудеса храбрости и спас корабль…

41

С другими членами экипажа я общался мало. Все это были люди ворчливые и всегда пьяные, если «Йорика» стояла в каком-то порту. А если честно, они сами не общались с угольщиками. Не хотели. Я и Станислав не представляли для них никакого интереса. Это с рулевым можно поговорить, даже с палубным матросом. А угольщики всегда в золе и в грязи. Можно испачкаться. Лучше поболтать с плотником или с боцманом. По сравнению с прочей командой мы со Станиславом выглядели грязными червями. Члены команды всегда ведь поделены на ранги. Одни колотят себя в грудь и кричат, что они не пара ниже поставленным, а у тех, как это ни странно, тоже всегда есть чем гордиться перед теми, кто в судовой роли стоит еще ниже. Различие в рангах присуще даже мертвецам. Может быть, у них это выражается еще сильнее. Одним лежать где-то у края кладбищенской стены, другого похоронят в сосновом гробу, а третьего понесут хоронить под торжественную музыку. Это червям наплевать на то, кем ты когда-то был. Они как революционеры, эти черви. Они все преобразуют по-своему, всех уравнивают в правах. Они знают толк в этом деле.

И плотник, и боцман, и машинист были мелкими чинами, они ходили такие же грязные и оборванные, как мы, но все равно стояли выше нас. Даже двумя или тремя рангами. Их работа ценилась гораздо выше, чем работа угольщиков. Мы носили уголь, значит, могли заодно разносить завтраки кочегарам. Все знали, кто чего стоит на борту. Когда корабль стоит в порту, машинист, конечно, выполняет работу кочегара, но когда мы в море, он только следит за работой машин: там капнет масла, тут протрет рычаги ветошью. Это важная работа, поэтому он спит не в общем кубрике, а в отдельной маленькой каютке, а в воскресенье получает пудинг с малиновым соусом и два раза в неделю ему подают запеченные сливы. Поэтому он и следит, чтобы мы вели себя соответственно. На что был бы годен командующий, если бы у него не было рядовых?

За уже названными следуют палубные матросы. Станислав, например, знал и умел гораздо больше, чем все кочегары и машинисты, но все равно оставался только угольщиком. И все при этом были мертвецами, все наши дороги вели в царство рыб. Мы могли отдавать честь машинистам и все равно оставались мертвецами. Только это объединяло нас. Потерянные люди. Никто не признался бы в этом, но мы были как гладиаторы, выгнанные на арену. Моряки никогда не говорят о кораблекрушениях, между ними это не принято. Мысль о гибели не должна присутствовать в тесном пространстве корабля, даже если это корабль мертвых. Нас никогда не выпускали за борт большими группами. Пираты по сравнению с нами выглядели приличнее. Мы никогда не вступали в разговоры с матросами с других кораблей. Они гнушались нами. Мы могли о чем угодно думать, вести себя как угодно, они же видели нас, наше тряпье, наши взгляды, и им все становилось ясно. Они принимали нас за негодяев, вырвавшихся на свободу. Когда мы входили в портовую корчму, хозяин старался поскорее от нас избавиться. Он знал, что мы выложим ему все, что у нас есть, но все равно старался от нас избавиться. Мы были хорошими клиентами, но стоило ему заметить, что мы косо на какого-то глянули, он сразу бросался гасить возможный конфликт. Непосильный труд, постоянное напряжение, мысль о близком исходе что-то здорово в нас меняло. Женщины, встречая нас на улице, бледнели, полицейские отводили глаза, а дети прятались за матерями, хотя самые смелые могли выкрикнуть: «Привет, дядя!» Но и эти смельчаки мгновенно прятались за юбки своих матерей. Наверное, тоже чувствовали, что мы мертвецы, что от нас несет вечным холодом.

Иногда мы покупали мыло.

Но какой смысл это делать, если завтра его украдут?

Иногда мы брились, особенно если нечаянно видели свое отражение в витрине какого-нибудь магазина. Эти страшные, черные от угля лица, ужасные круги под глазами. Женщины не напрасно нас боялись. И дети прятались от нас не напрасно. Мы никогда не входили в английские, немецкие, французские, датские или голландские порты. Мы предпочитали жаться к пустынным берегам Африки. Очень редко входили на рейд Португалии или Испании, и то лишь ради лодок с неожиданными товарами. У нас были свои пути. Ведь все знают, что кораблей смерти не существует. Они могли быть в довоенное время, но никак уж не в свободном, очищенном войной мире! Ну может где-нибудь в китайских или индийских водах, или в Персидском заливе, или в укромных бухтах Северной Африки… Там много укромных уголков, там, как клопы, ползают грязные корабли смерти… Может, в их экипажах есть и порядочные люди, но в целом они все одинаковы – мертвецы, настоящие мертвецы… Невозможно очистить от них все моря. На земле слишком много морских пространств. А где есть вода, там непременно найдется такое вот грязное корыто.

Пополнять экипаж кораблю мертвых всегда трудно. Но шкиперы умеют это делать. Документы «Йорики» всегда были в порядке. Они были даже лучше, чем документы самого приличного корабля, и вахтенный журнал выверен до минуты. Вот сторожевой катер командует «Йорике» остановиться. Она, конечно, не замечает сигналов. Сторожевой катер дает предупредительный выстрел, но «Йорика» уже вышла в нейтральные воды и только там, наконец, останавливается. Мы пересекли границу? Гнусная клевета. На суде шкипер потребует доказательств. Море трудно расчислить на конкретные участки, на нем нет пограничных столбов. Те же сторожевые корабли, разве они признают границы? Да нет, конечно. Шкипер только усмехается, когда поднявшийся на борт офицер приказывает своим людям обыскать корабль. Шкипер усмехается. Он маленький человек, он привык подчиняться законам, пожалуйста, обыскивайте. Вы представляете государство. Я не могу бороться с целым государством. Если надо, оно убьет отца, отберет ребенка у матери. Оно всегда право. За государством все божьи заповеди. Оно само создает эти заповеди и само, если надо, нарушает их. А если кто-то усомнится в праве государства так относиться к заповедям, оно выкидывает цветной флаг, размахивает им и демонстративно – ура, ура! – дышит в ухо: «Дом и очаг– жена идет!» – и обдает сладким кадильным дымом: «Взгляни на свою замечательную историю! Вспомни свое прекрасное прошлое!» И люди слушают, они легко поддаются внушению. Они обращаются в машины, чтобы только угодить государству. Даже Бог не достигает таких результатов, а ведь он кое на что способен. Впрочем, рядом с государством он тоже не самое главное и не так уж внушителен. Люди только поначалу двигались по его воле, но затем случился грех, и они стали жить сами по себе. Без богов трудно, они придумали новых. При новых богах им стало еще труднее, потому что они стали более сильными, более агрессивными. Вот и теперь, получив сигнал со сторожевого катера, мы застопорили машины. Но шкипер хитро усмехался. Он-то все знал наперед. Хотите посмотреть документы? Нет проблем. Видите, все в порядке. Хотите обыскать судно? Тоже нет проблем. Надеюсь, вы сделаете это быстро? Мы экономим время. Шкипер смеется. Это особенный умный смех. Шкипер понимает, что офицеры со сторожевого катера краем уха слышали, наверное, о странной солонине и сливовом мармеладе, в которых можно обнаружить интересные свинцовые косточки. Потому он и смеется.