Чекист - Цессарский Альберт Вениаминович. Страница 21

Утром Митя выполнил свое обещание.

Александр обрадовался.

— Хороший парень? Ты его знаешь?

— Знаю. Хороший, — ответил Митя.

Через несколько дней Тая уехала в Москву и возвратилась в Брянск в середине марта.

Митя узнал об этом от брата. Александр как-то мимоходом бросил ему:

— Твой-то пират прибыл. Второй день работает.

Еще через день Тая привела мужа в Совет, познакомить с Митей. Митя держался спокойно, говорил с ним уверенно и независимо. Даже пошутил. И когда попрощались, он сказал себе, что испытание выдержал, что теперь-то он, наверное, вытравил Таю из своего сердца. Только никак не мог вспомнить, о чем он с Владиславом говорил, не мог представить его лицо, на которое смотрел добрых полчаса.

Лишь вечером вспомнил: Владислав рассказал, что в Брянск приехал Петр, что он остановился в «Федерации анархистов» и просил Митю прийти.

И Митя решил пойти наконец в эту знаменитую федерацию, о которой рассказывали столько легенд. Ему очень хотелось встретиться с Петром. Его уже мучили первые сомнения.

ФЕДЕРАЦИЯ АНАРХИСТОВ

На ступеньках высокого крыльца длинного двухэтажного здания, в котором до революции размещалась полицейская команда, развалясь на разостланной овчине, полулежал человек. Плотно спеленутый пулеметными лентами, патронташами, туго перевязанный кожаными ремнями, он походил на тюк, приготовленный к дальней перевозке. На поясе у него висела гирлянда гранат. Опершись на локоть и положив ногу на ногу, он сосредоточенно разглядывал носок собственного сапога.

Митя с интересом рассматривал часового — так называемую домашнюю охрану, которую Совет разрешил анархистам.

— Мне нужно повидать одного товарища из Москвы, — обратился он к часовому.

Грозный страж, чьи пухлые губы и ни разу еще не бритый подбородок выдавали его возраст, поворотил голову, оглядел его ноги, так как козырек картуза мешал видеть остальное, и, не удостоив ответом, вновь обратился к своему сапогу.

Митя нерешительно поднялся на крыльцо, переступил через порог. К его удивлению, часовой даже не пошевелился.

Митя очутился в длинном коридоре, в конце которого лестница вела на второй этаж. В коридор по обе стороны выходило несколько дверей. В доме было шумно. Откуда-то сверху неслось нестройное пение — слышались мужские и женские голоса.

С грохотом распахнулась одна из дверей, и на пороге появилась огромная косматая фигура, босая, в кальсонах, в рваной нижней рубахе. Некоторое время, выпучив красные глаза, фигура смотрела на Митю, ожесточенно раздирая ногтями на груди мочалку буро-седых волос, потом сиплым басом вопросила:

— Сапун есть?

Митя, не поняв, пожал плечами.

— Ну и валдак! — с презрением изрекла фигура, оглушительно зевнула и захлопнула перед ним дверь.

Митя дернул одну, другую дверь — заперто. Он решил подняться на второй этаж. Здесь справа за широким проемом в стене была комната, где стояли столики, стулья, у стены громоздились ящики и мешки, очевидно, столовая федерации. За одним из столиков сидели пять или шесть мужчин, перепоясанных ремнями, и две молодые женщины. Одна, с черной лошадиной челкой до бровей и нечеловечески большими глазами, откинувшись на спинку стула, курила. Другая, совсем девочка, с крысиными хвостиками косичек, старательно подтягивала хору и при этом разливала из кастрюли в тарелки суп. На Митю никто не обратил внимания. Он пошел по коридору и отворил первую же дверь.

Какой-то человек в бекеше, склонившийся над столом, метнулся к двери, загородил собой вход. Митя заметил, что стол завален оружием.

— Кто такой? Что надо? Как прошел сюда? — заговорил человек, с тревогой и подозрением оглядывая Митю.

— Меня никто не остановил, — спокойно ответил тот.

— Я тебе говорил, тут у вас не люди, а сброд паразитов, — раздался из комнаты такой знакомый голос, что Митя невольно крикнул:

— Петя!

Человек, стоявший в дверях, зло заорал:

— Эй, горлодеры! Тихо! Менять караул!

Песня смолкла, и мальчишеский голос с насмешкой ответил:

— Володечка, это насилие над личностью. Моя личность желает петь и жрать!

Ответ был встречен в столовой одобрительным хохотом.

Бритое лицо Володечки стало багровым. Но кричать, очевидно, было бесполезно.

— Вот сволочи! — со вздохом сказал он. В это время чья-то рука отодвинула его от порога, и Петр, услышавший голос Мити, вышел к нему.

Они не бросились друг к другу. Какой-то миг они молча смотрели друг другу в глаза,

— Ну, здорово, здорово! — первым протянул руку Петр. — Значит, уже солидный советский служащий, — добавил он, не то хваля, не то насмешничая.

Митя не сразу ответил, так поразило его лицо Петра. Черты заострились, глаза еще больше запали и словно еще больше сблизились. Тонкий и крючковатый нос, совсем белый, точно костяной клюв, подчеркивал какое-то новое, незнакомое Мите хищное выражение его лица.

— Здравствуй, Петр, — ответил наконец Митя.

Петр плотно прикрыл за собой дверь. Укоризненно кивнул Володе.

— Пойдем, Митя, поговорим! Три года ведь проскочили. — И пошел в конец коридора, высокий, сутулый, все такой же нескладный в чересчур коротком пиджаке, в коротких, пузырящихся на коленях брюках с бахромой на отворотах, и все так же нелепо, не в шаг размахивая длинными руками.

В маленькой комнате стояли две койки. На одной лежала черная техническая фуражка. На другую, кое-как прикрытую серым в пятнах одеялом, сел Петр, придвинул для Мити единственный стул.

— Рассказывай, как живешь, — начал Петр. — В Москве встречал кой-кого из брянских, говорили о тебе. Доволен жизнью?

Опять в его интонации прозвучала какая-то двойственность. Митя не понимал, серьезен он или шутит. И все-таки было приятно снова видеть перед собой Петра.

— Нет, я не доволен, — сказал Митя. Петр оживился.

— Что же, Митя?

— Надоело сидеть за столом, писать бумажки. Просился на фронт — не пускают. А мне обидно — другие воюют, чем я хуже?

Петр понимающе кивал головой.

— А вообще-то, конечно, и в Брянске дел уйма...

— Да, ты не знаешь, куда подевался Малалеев? — вдруг спросил Петр.

----В феврале он тут с отцом целую фабрику организовал, а после Октября исчез...

— Отец ведь богач был, верно?

— Говорят. Я слышал, будто отец его где-то на хуторе осел, недалеко от монастыря. А самого с окончания гимназии не видел.

Митя заметил, что, разговаривая с ним, Петр все к чему-то прислушивается. Вскоре Митя различил какой-то шум в коридоре, словно по полу волочили тяжелые ящики. Вдруг дверь отворилась, в комнату заглянул раскрасневшийся, потный известный всему Брянску Добров, анархист из рабочих Арсенала.

— Петр, игрушки привезли, а ты что же... — возбужденно заговорил он, но, наткнувшись на предостерегающий взгляд Петра, умолк, оглядел Митю, узнал и, пробормотав: — Ну и ну! — исчез. Теперь ясно слышно было усиленное движение во всем доме.

— Какие игрушки? — наивно осведомился Митя.

— Обыкновенные, для детей, — усмехнулся Петр и замолчал.

— А ты что же делаешь там в Москве? Значит, ты с анархистами? — снова начал разговор Митя.

— Я не меняю своих убеждений, — хмуро отозвался Петр.

— Но ты служишь где-нибудь? Или на партийной работе? На что ты живешь?

Митя спрашивал без всякой задней мысли. При всех переменах Петр по-прежнему вызывал у него теплое, дружеское участие.

— Нет, Митя, я нигде не служу. А занимаюсь я тем, что просто хожу по Москве и высказываю свои взгляды на жизнь. Авось люди поймут своего пророка! — пошутил он. И опять было непонятно, над кем он смеется — над собой или над людьми.

Мите вдруг стало его жалко.

— Слушай, Петр, брось ты своих анархистов, честное слово! Вот я первый раз в вашей федерации. Но знаешь, это все похоже на комедию: часовые, которые никого не охраняют, бабье, какие-то уголовники... У нас тут рассказывали про это общежитие целые легенды — я не верю. Просто думаю, делать им нечего, так играют в казаков-разбойников... Ведь среди вас есть хорошие люди. Гарусов, например, в Бежице. Помнишь? Тебя я хорошо знаю, знаю, что ты порядочнее тысячи других. Но за вами же черт знает какой сброд бегает. Александр вчера поймал двух ваших на рынке — сбывали барахло!