Иностранец ее Величества - Остальский Андрей Всеволодович. Страница 22

Но все это наводит на мысль: а не войдет ли наша эпоха в историю как англосаксонская, точно так же, как эпоха античности была греко-римской? Мы, современники, разумеется, не можем дать окончательного ответа на этот вопрос. Не зря ведь существует афоризм: эпоха получает название только тогда, когда она заканчивается.

Однако с происхождением термина «спам» можно разобраться уже сейчас. В 1970 году в одной из серий «Монти Пайтона» герои пытаются пообедать в ресторане, где им предлагают странное меню. Каждое блюдо обязательно включает в себя некий «Спам» — название мясных консервов, очень хорошо знакомых военному, и особенно самому голодному, послевоенному, поколению англичан. (В России «американская тушенка» тоже многих спасла от голода в войну.)

Но в сытые шестидесятые тушенка в Англии уже всем надоела и стала символом однообразной, примитивной и не очень здоровой еды. Тем не менее служащие ресторана будто великий деликатес навязывают посетителям этот продукт, причем на усиление абсурдности работает хор викингов, вдохновенно распевающий на разные голоса: «Спам, спам, спам! Замечательный спам! Потрясающий спам!»

В конце серии некий мистер «Спам» фигурирует в титрах — в качестве то ли действующего лица, то ли исполнителя.

Так что надо отдать должное чувству юмора человека, который догадался к месту вспомнить тот сюжет и назвать «спамом» эту заразу, эту чуму электронной вселенной XXI века. Жалко, что история не сохранила его имени… А может, это было все тот же скромняга — сэр Тимоти, придумавший так много других интернет-терминов? Ведь он просто не мог не смотреть в молодости «Питона»…

Интермедия

Английские правила (из дневника Генри Феофанофф)

2. Правило оллрайта

Одна из моих любимых (нет, вернее, нелюбимых, но произведших просто незабываемое впечатление) историй — рассказ последнего английского палача о том, как он вешал девятнадцатилетнего юношу. Кажется, это была одна из последних таких экзекуций в стране, потому что в конце шестидесятых смертную казнь здесь отменили.

Собственно, в истории этой меня более всего поразило то, как палач успокаивал дрожавшего и готового упасть в обморок молодого человека. Делал ли он это из соображений гуманных или прагматических, не знаю. Сами понимаете, вешать упавшего без сознания или потерявшего контроль над своим телом — то еще занятие. К доске пришлось бы привязывать, колпак на голову натягивать и так далее, в общем, хлопотно и, наверное, неприятно. Даже для профессионала.

Ну так вот, увидев состояние клиента, опытный палач улыбнулся ему ласково и сказал: «It's all right!» Дескать, все нормально, все правильно. А потому не из-за чего так уж нервничать, переживать, плакать. Все в итоге будет в полном порядке! Как тому положено быть. И даже потрепал юношу ободряюще по плечу. Но главное, он все время повторял своим бархатным, вызывающим доверие голосом магическую фразу «It's all right!». И когда выводил приговоренного из камеры, и когда вел в серый предрассветный час по длинному мрачному коридору, и когда ставил его на крышку люка, и когда петлю на шею прилаживал: «It's all right!», «It's all right!», «It's all right!»

И что вы думаете? Молодой человек почти совершенно успокоился! Перестал дрожать, шел самостоятельно, своими ногами, к месту казни. Вставал куда надо, терпеливо и смирно переносил все подготовительные операции, которые с ним проделывали. И умер очень достойно, тем более что палач не зря гордился своим изумительным фирменным узлом на веревке. Точно выверенным, в соответствии с весом и ростом казнимого. Творение мастера, этот узел в секунду сломал юноше шейные позвонки, так что и мучиться ему почти не пришлось.

Но все же этот «АН right!» как-то меня поначалу смутил. Изложил я свои сомнения другу Дэвиду: дескать, какой же, к дьяволу, «порядок», как же может быть «все нормально», если жизни твоей единственной тебя вот-вот лишить собираются? Да еще столь позорным, жутким и, как ни крути, болезненным образом? Как не стыдно палачу такие глупости человеку говорить в последнюю его минуту, в смертный час? И казнимый — чего это он вдруг взял и успокоился от таких дурацких слов? Может, он того, умственно не совсем полноценный был?

«Да нет, — поморщился Дэвид, — не обязательно. Хотя некоторый… э-э… как бы выразиться… скажем, не переизбыток интеллекта, конечно, помогает: и во многих жизненных ситуациях и тем более перед лицом жестокой казни. И, наоборот, слишком развитое воображение — оно, как известно, не способствует. Не облегчает — ни жизни, ни смерти».

Может, и пострадать-то придется самую малость, ерунду какую-нибудь, не больше, чем в кресле у иного дантиста… А потом хлоп, свет выключат, будто заснешь, и всего-то делов. А воображение разойдется перед этим, нарисует невозможные адские ужасы. Никто же не расскажет, что и как при этом на самом деле бывает…

Но это все не принципиально. Потому что для любого нормального англичанина правильно, вовремя сказанные чудесные слова «It's all right!» — это как бальзам на душу. С раннего детства и родители, и любимая тетушка, и воспитатели в школе, и священник тебя обязательно так вдохновляли и ободряли. И страх сразу уходил: чего же бояться-то, если оллрайт?

Если вы заплачете посредине улицы или, например, упадете на землю, то к вам непременно подойдет англичанин или англичанка и негромко, чтобы не привлекать ничьего внимания, спросит: «Are you all right?» Дескать, все ли у вас в порядке?

И если вы ответите положительно или хотя бы кивнете, сразу же тактично оставит в покое и поспешит по своим делам. Даже если вы истекаете кровью и слегка подвываете.

Потому что неприкосновенность частной жизни — это очень важно. Так же, как «жесткая верхняя губа», то есть физический стоицизм. Человек имеет право беспрепятственно страдать и даже погибать, это его частный выбор. Вполне возможно, что бедняге стыдно показать, что он нуждается в посторонней помощи. В таком случае зачем же его конфузить.

Видимо, именно из-за этого качества англичане и позволяют местному государственному здравоохранению так с собой обращаться — ни в одной другой стране подобного терпеть не стали бы. Я и сам уже проникся этой философией и ничуть не возмущаюсь, когда получаю предписание, например, ждать элементарной процедуры месяц-другой.

«Но ведь болит, доктор!» — не удержишься и шепнешь врачу, пока никто не слышит. «Ну так принимайте парацетамол. Или нурофен, — скажет тот, — итс олл райт!»

Вот и на ужасы финансового кризиса тоже реагируем мы хладнокровно.

Дэвид как раз в Сити работает. И совершенно виду не подает, что его хоть что-нибудь беспокоит. И даже слегка раздражается, если его начинаешь припирать к стенке разговорами о крахе.

— Подумаешь, — говорит он, — ну переживем как-нибудь пару неприятных лет. Потом-то все вернется на круги своя: капитализм есть капитализм, его не истребишь.

— А ты уверен, что только пару? — спрашиваю. — Может, больше? Посмотри на динамику.

— Ну, хорошо, пусть даже пять лет будет плохо. А потом все равно обязательно станет хорошо.

— А может, не пять, а десять?

— Ну и десять. Да хоть пятнадцать. It's all right!

Хотел я тут ему сказать: знаешь, десять или пятнадцать лучших лет жизни выкинуть — это совсем не олл-райт… Но промолчал, надо приличия соблюдать.

Тем более что Дэвид стал мне рассказывать, как мужественно и хладнокровно ведут себя попавшие под сокращение, оставшиеся без работы брокеры, банкиры, риелторы. Как улыбались, вынося пожитки в картонных коробках, сотрудники лондонского филиала «Лиман Бразерс», которые пришли с утра на работу, а глядь, работы-то и нет…

— А как же те фотографии в газетах, где люди плачут, обнимаются горестно и прочее? — спрашиваю.

— А это все ерунда, нездоровый сенсационализм. Раскопали пару нетипичных случаев.

То есть я так его понял, что это еще одно исключение из правил и национального характера — склонность бульварной прессы к истерическим преувеличениям.