Иностранец ее Величества - Остальский Андрей Всеволодович. Страница 7

А что касается всего остального — примите обезболивающее или антибиотик. А если не помогает? Ну, тогда терпите. Боль да неудобства не считаются. Ерунда. Стисните верхнюю губу.

Ну и смерти тоже не надо так уж панически бояться, возьмите себя в руки. Ведь все рано или поздно там будем. Одному моему коллеге совершенно спокойно, деловито так сообщили, что у него рак. (Здесь вообще с такими делами особенно не рассусоливают — некогда.) Будете оперироваться, спрашивают? Операции ждать придется довольно долго, ну и вообще… вероятность благополучного исхода невелика. Может, лучше дожить, сколько получится? Все же это несколько месяцев вполне терпимой жизни. Ну, может, разве что кроме самых последних недель… А? И смотрят на больного с надеждой, что он согласится. Слава богу, коллега мой жив до сих пор, и рак то ли рассосался и отступил, то ли как-то вылечился.

Несколько лет назад у меня вдруг «замерзло» плечо. Малейшее движение отзывалось пронзительной болью. Пристроить руку ночью было крайне трудно, спал я урывками, по нескольку часов. Так продолжалось несколько месяцев, английская государственная медицина ничем не могла помочь, и я, кажется, уже сходил с ума и завидовал приговоренным к смертной казни. А местные эскулапы только пожимали своими здоровыми плечами: потерпите, пройдет. Нурофен примите… Ах, не помогает? Ну, тогда потерпите еще.

Но что делать, если нет у меня жесткой верхней губы, если я не в деда пошел: слабак разнеженный, не способен ни работать толком, ни жить с постоянной болью? Пришлось поехать в Россию, где мне тут же, за один день, поставили диагноз и очень быстро вылечили. Правда, не бесплатно, за деньги. Но я уже и всех коней, и полцарства, и все, что угодно готов был отдать за исцеление, не то что пару сотен долларов…

И вот что оказалось прекраснее всего: уже на второй день правильно назначенные уколы и еще какие-то средства сняли острую боль, и я впервые за много месяцев уснул полноценным, глубоким сном и, проспав часов этак четырнадцать, проснулся в состоянии полнейшего безмятежного счастья… Много ли человеку надо…

Много не много, а британцы в середине сороковых годов были лишены самого элементарного. Так получилось, что послевоенные годы оказались чуть ли не тяжелее военных, они были самыми трудными в новейшей истории страны. Не хватало продуктов и товаров первой необходимости, например теплой одежды и обуви, чулок. Все распределялось строго по карточкам. И пайки были весьма скудными, население ходило полуголодным и раздетым. Да еще, как нарочно, и зимы выдались в эти годы какими-то небывало свирепыми, с бесконечными снегопадами и метелями… Из-за заморозков многие районы остались без угля и других видов топлива. Это было самое унылое, самое несчастливое время, эпоха свинцовой беспросветности и тщательно скрываемого уныния. В соседней Франции уже вовсю пили-гуляли и плясали, даже в СССР отменяли карточки и снижали цены, а в Англии всё сурово делили жалкие запасы маргарина, дешевых конфет, примитивных консервов. Британия отменила карточки самой последней в Европе — только в 1953 году.

И главное, самое ужасное — это был холод. Англичане замерзали. И грела их тогда только одна мечта: о бесплатном, всеобщем здравоохранении, таком, как в Советском Союзе. Эта идея была настолько популярна, что даже оказавшиеся в оппозиции консерваторы не осмелились эти планы торпедировать.

Причин бедственного положения было множество: война вымотала все силы, страна наделала долгов, нарушились глобальные экономические связи, взаимодействие с колониями. Да и вообще это дорогое удовольствие — содержание империи — было англичанам более не по карману. (Времена, когда империя, напротив, была прибыльным предприятием, канули в лету.)

Британии, единственной из стран Западной Европы, не досталось помощи по плану Маршалла, а вместо этого она получила кредит на очень скверных условиях, под процент, который надо было погашать в долларах, а долларов-то и не было… Зато удалось выстроить NHS.

В значительной мере это был коллективный акт нации джентльменов, которым казалось, что пора уже воплотить до конца великий английский принцип «справедливой игры» — обеспечить беднякам точно такую же медицинскую помощь, как и состоятельным классам. В какой-то степени эта мечта осуществилась, но, как и всякая мечта, она не выдержала в итоге столкновения с грубой реальностью. Мысль изреченная есть ложь, и точно так же мечта воплощенная есть нечто куда менее привлекательное.

Причем создание NHS многим казалось лишь первым шагом к новому светлому будущему. После окончания войны начинается весьма продолжительная эпоха британского национального увлечения социализмом.

Страна будет долго и упрямо двигаться по этому пути, то отступая на несколько шагов, то снова решительно устремляясь вперед. До тех пор, пока и эта мечта не закончится крахом в конце семидесятых, и правительство Маргарет Тэтчер не будет вынуждено прибегнуть к жестким, непопулярным мерам, чтобы вывести страну из глубочайшего кризиса.

Но вот что интересно: уже и после окончания Второй мировой войны возникало впечатление, что Англия отброшена куда-то на задворки истории навсегда. Казалось, что остановить упадок уже невозможно. И это в стране, считавшейся на протяжении многих десятилетий и даже веков самым богатым, могущественным и процветающим государством мира, магнитом для эмигрантов со всей Европы, эталоном свободы и прогресса. Тем более болезненным стало сокрушительное падение. И теперь, оглядываясь назад, не совсем даже понятно, каким образом Британии удалось выбраться из той глубокой рытвины на дороге истории. Для этого Англии не в первый и далеко не в последний раз пришлось изобрести себя заново.

Интермедия (из дневника Генри Феофанофф)

Чтобы понять англичан, нужно знать, что они:

Пытаются не допускать физического сближения с посторонним человеком, да и с непосторонним тоже («правило шести дюймов»);

Стараются не подавать виду, если огорчены, но и восторг свой скрывают тоже; всё преуменьшают и вечно недоговаривают, недосказывают; не восхищаются ничем, кроме погоды, а хвастаются только успехами в садоводстве;

Играют в игру «Расследование убийства» по выходным;

Не заговаривают с незнакомыми на улице или в общественных местах, сколько бы раз ни сталкивались с ними (например, в поезде или метро);

Смотрят телесериал «Доктор Кто»;

Говорят «извините», если вы наступите им на ногу;

Лучшие из них жалеют (а худшие — презирают) всех иностранцев. Между первыми и вторыми — довольно большой слой недоумевающих: как такое вообще возможно — не родиться англичанином?

Глава II. Страна моя Блайти

Сантименты и привязанности

Страна, в которой я живу почти уже двадцать лет, называется Блайти. Вряд ли вам удастся разыскать ее на карте, но если вы прогуглите английское слово Blighty, то на вас сразу обрушатся тысячи ссылок. Особенно распространено выражение «good old Blighty» — «добрая старая Блайти». Оно стало практически синонимом, заменяющим слово «родина». Населению этой страны неловко признаваться в собственной сентиментальности, в высоких чувствах, в любви к Отчизне. А потому выручает ирония, Блайти выручает.

Уж не знаю, встречается ли такое где-либо еще в мире — кажется, нигде больше посмеиваться над собственными патриотическими чувствами не принято. Так что, возможно, это чисто местный лингвистический феномен. Мыслимое ли дело: взять слегка пренебрежительное прозвание вашей родины в одной из бывших колоний, основательно его исказить и так называть свою страну. Нет, такое бывает только в Блайти.

Сколько себя помню, всегда мечтал в Блайти побывать. Вернее, я долго не знал настоящего названия этой страны и по наивности именовал ее Англией. Тем более что появившаяся в моей жизни удивительная женщина Елена Александровна Васильева меня в этом наивном убеждении всячески поддерживала.