Берендеев лес - Срибный Игорь Леонидович. Страница 13
Выслушав рассказ Никиты о нападении берендеев, Старец задумался. Староста Фрол только-только начал выкарабкиваться из объятий смерти, и за ним еще нужен был пригляд. Но и Степана с серьезной раной на голове нельзя было бросить на произвол жестокой судьбины. Ибо как ни крепок был телом и духом Степан, такое тяжелое ранение могло погубить его весьма быстро… И ежели не убить, то лишить рассудка, что для такого человека, как Степан, было бы хуже смерти…
Настена, слышавшая рассказ отрока о битве с нелюдями, стояла, прижавшись всем своим хрупким девичьим телом к стене, и тихо плакала, зажав рот двумя ладошками. Уразумев, не умом даже, а любящим сердцем, какая беда грозит ее суженому, и о чем задумался Старец, она шагнула за порог горенки.
- Батюшка Мефодий, - молвила девица. – Вы скажите Микуле, пусть отпустит меня с Никитою в лес. Я присмотрю за Степаном, только скажете мне, что делать надобно, как лечить хворь его. Вы не думайте, я справлюсь…
Старец внимательно посмотрел на девицу. Живя в доме старосты, он достаточно видел и знал всех его обитателей, и к Настене испытывал особую приязнь, ибо она схватывала на лету его слова и тотчас бросалась их в точности исполнять. Сметлива была девка не по годам, и разумна. И не по-девичьи богата духом.
- Вот и добре, Настенька, - сказал он. – Кликни-ка братца, поговорю я с ним.
Микула, выслушав Старца, не колеблясь, дал свое согласие, и Старец стал собирать для Степана травы и готовить снадобья. Оставив приготовленные снадобья на припечке настаиваться, Мефодий уединился с Настеной в горенке и долго объяснял ей, что и как делать, чтоб вернуть Степана к жизни.
К вечеру прискакал боярин Ондрей, к коему Микула посылал гонца, а с ним мурза татарский Хасан с отрядом.
Они внимательно выслушали рассказ Никиты о нападении берендеев, и мурза, цокнув в восхищеньи языком, сказал:
- Вот же силен мужик Степан, ох, силен! А ить думал я, что не иначе Дудар в лесу-то схоронился, не ушел за речку! Следы свои проложил к реке, чтоб нас по ложному гону направить, а сам в лес воротился… Да хорошо, что на Степана попал, получил укорот. Ить ежели бы в село какое-нито пошли с разбоем, никто бы не совладал с имя. Никто… Ибо сильны зело нелюди-то, да жестоки безмерно. А жизнь – ни свою, ни чужу и в медный грош не ставят.
- Хорошо-то хорошо, - пробурчал боярин. – Да только Степан-то теперя с головою разбитой лежит. И не ведомо, выдюжит ли…
- Э-э, брось, болярин! – Хасан широко улыбнулся, и от улыбы, выбросившей лучики морщинок от глаз, лицо его бесстрастное и узкоглазое вдруг стало красивым и привлекательным. – Брось! Да ни в жисть я не поверю, чтоб хвороба, кака бы ни была, Степана сумела одолеть! Не тот человек Степан, чтоб руки на грудях сложить!
- Дай-то Бог! – тихо ответствовал боярин. – Награда положена за плосколицых, ты говорил…
- А то! – татарин вновь заулыбался. – Привез я награду, - он выложил на стол кожаный гаманец, плотно набитый золотом.
- А тебе, отрок Никита, - татарин встал со скамьи, - Особливая награда! За то, что удел наш избавил от кровопивца лютого – зверя Дудара!
Он снял с шеи длинную золотую цепь, на коей висел золотой круг, испещренный непонятными знаками и завитушками.
- Се таньга ханская! – торжественным голосом провозгласил мурза. – Лишь знатные и сильные вои удостаиваются чести носить ее. Ибо дается она лишь за особые воинския заслуги. – С этими словами татарин шагнул к Никите и надел на шею зардевшемуся от счастья отроку награду.
- Да я-то ништо, - смущенно пробормотал Никита. – Я что? Вот дядька Степан…
- Ладно-ладно, - татарин похлопал отрока по плечу. – Степан, конечно, вой славный! Не нам всем чета! Да только ты награду свою тож получил заслуженно, не сумлевайся! Завтра я пришлю к вам в скит отряд, чтоб нелюдей забрать, ты там не пужайся!
Наскоро перекусив, гости умчались, ибо на дворе смеркаться уж зачало…
Стерхи, закончив домашние и хозяйские дела, стали готовиться ко сну.
Никита лежал на лавке, на которой ему постелили, и мечтательно улыбался, крепко зажав в руке ханскую таньгу. В голове его теснились в смертельной сшибке кони, люди… А он, восседая на белом коне, в развевающемся на скаку ярко-красном подвое, рубил мечом ворога, продвигаясь к шатру, над которым развевался на студеном ветру стяг вражьего военачальника…
Поутру вышли из ворот усадьбы Стерхов две маленькие, закутанные в меха фигурки, нагруженные мешками с поклажей. Усевшись в сани, которыми правил Микула, помчались они по сверкающему снегу встреч огромному, выплывающему из-за леса диску зимнего светила и растворились в его лучах…
Глава 13
Микула довёз Никиту и Настёну до опушки леса, и дальше они пошли пешком, утопая по колени в глубоком снегу. Идти с поклажей было тяжело, и путникам приходилось часто усаживаться на котомки отдыхать.
Лишь в серых зимних сумерках добрались они до скита.
Настена, не привычная к столь долгим переходам, совсем обессилела и шла уже на одной силе духа, едва передвигая ноги. Но не роптала и не просила передыху...
Степана они застали в полубессознательном состоянии. В выстуженной избе он лежал на лавке, раскинувшись, сбросив с себя старенький зипун, какой только и нашел Никита, чтоб укрыть старшего товарища от холода. В избе было студено, ибо печурка давно прогорела, а сил, чтобы поддерживать в ней огонь, у Степана не доставало. Но несмотря на холод, на широкой груди Степана мелким бисером поблескивали капли пота, а лоб горел пламенем.
Памятуя наставления Старца, Настена занялась приготовлением снадобий, чтобы, немедля начать обиходить хворого Степана, а Никита кинулся на двор за дровами.
Скоро в печурке ровно загудело пламя, разгоняя стылый дух сруба, накопившийся за время отсутствия Никиты, а Степан, умытый и одетый в чистую исподнюю сорочку, напоенный отварами и накормленный, не сводил влюбленных глаз с Настеньки.
Девица зажгла свечи и, разобрав мешки, нагруженные матушкой и Микулой всяческой снедью, мехами и холстами, занялась устройством своего гнездышка в избе. Она занавесила угол полатей, уже срубленных Никитою, чисто выбеленной холстиной, кинула на них меховую полсть и взятую из дому пухову подушку. Мех оленя накрыла рядниной и, довольная сделанной работой, подошла к Степану.
Степан порывался что-то молвить, но девица ласково прикрыла его уста ладошкой, узкою и сладко пахнущей духмяными степовыми травами, и тихо сказала:
- Не говори ничего, Степушко, не надо. Силушки набирайся, да хворь свои бори. А душа моя к тебе стремилась, чтоб в тяжкий час охранить тебя и согреть теплом своим и любовью. Вот я и пожаловала к тебе, любый.
Степан нежно поцеловал пальцы девушки и прикрыл глаза. Ему на самом деле было худо. Так худо, что в голове стоял непрерывный тягучий звон, разрывая ее непреходящей болью. Любое движение, даже шевеление пальцем, немедленно отзывалося в голове резкой вспышкой боли, рвущей его жилы и вытягивающей тело на лавке тетивой…
Поутру, едва свет солнышка проник сквозь мутное слюдяное оконце, Настена принялась хлопотать около Степана. Она выстригла волосы вокруг раны на голове, промыла ее приготовленным Мефодием отваром и, густо смазав медвежьим жиром, наложила повязку. Она не подала виду, но рана, нанесенная шаманом Степану, вызвала у нее тихий ужас. Девица едва не свалилась в обморок от одного ее вида, и только неимоверным усилием духа свово смогла удержать себя в руках...