Берендеев лес - Срибный Игорь Леонидович. Страница 5
Волк, будто уразумев всё сказанное Степаном, вдруг повернул голову и глянул на Степана с какой-то звериной благодарностью…
Никита налил в глиняную миску воды и поставил у волчьей морды. Зверь испил немного водицы, задышал ровнее и… уснул, положив морду на лапы и изредка вздрагивая всем телом...
Степан устало присел на чурбак и задумался о событиях ночи, немало смутивших его разум… В голове его с трудом совмещались величавые города, окруженные березовыми и сосновыми рощами, изумительной красоты храмы, под сводами которых тихой музыкой льются торжественные богослужения, и это степное племя, что, поедая людей, приносило обет верности своему страшному божку, пришедшему из каких-то темных времен. Не самого ли бога их поганого видел он прошлой ночью в залитом кровью ските отшельничьем при мрачном свете смоляного факела? Но вот странная мысль: хуже ли это людоедское племя тех людей в кафтанах, шитых золотом и серебром, кои покупают в рабы двуногих собратьев своих целыми селами да деревнями и замучивают их до смерти в каменоломнях да на торфяниках и смолокурнях, на нивах хлебных да на градостроительстве и прокладке шляхов княжеских? И виноваты ли злосчастные людоеды в том, что знать боярская лишила их скота и пастбищ, загнала в волчьи урманы, обрекла на житие звериное, и люди стали подобны волкам. И как Руси-то не одичать?! А вот те, бояре, что в городах, воздвигнутых на чужом золоте и чужой крови, они устояли бы в таких условиях, не выродились в полузверей?
Думками мрачными поглощенный, не заметил Степан как на свет Божий вышел, кряхтя и покашливая, селянин михайловский. Лишь когда тот уселся рядом на чурбак, поднял Степан тяжелую голову.
- Что, братец, отошел от страхов лесных? Как же тебя угораздило в лапы людоедов попасть? – спросил Степан.
- Вот так и попал, - пробурчал селянин. – Наши-то кучно шли, а я крайний был. Да остановился нужду справить малую. Только за дерево встал, меня ровно котенка ухватили и в кущари зашвырнули. Я и пикнуть-то не успел… А тама связали по рукам и ногам да в ручей-то и сунули, камень к поясу подвязав. Лишь рот да нос снаружи осталися… Я как морды их плоские увидал, так, словно паралик меня разбил – всяку волю утратил… Мешок с отрубями стал, а не воин… - Мужик вдруг надсадно закашлялся…
- Э, да ты, братец, не захворал ли, в ручье студеном застудившись? – Степан встал. – Ну-ко, пойдем в тепло. Печурку я зараз растоплю да отваром грудным напою тебя от хвори.
Степан отворил поддувало – в печи еще тлели угольки. Он наколол лучины и бросил в печь. Когда лучина полыхнула ровным пламенем, заложил в топку несколько чурок и занялся приготовлением отвара. Пока отвар настаивался, растер грудь хворого жиром барсучьим, с мертвыми пчелами, в порошок растертыми, смешанным.
Мужика уложили на полати, набросав на него сверху все тулупы хозяйские. Тело его пылало жаром, кашель рвал грудь…
«Эх, нет рядом Мефодия, - с горечью подумал Степан, - я ить не столь разумею в травах да мазях, как Старец. А ну, как помреть мужик?»
Несколько дней не отходил от хворого Степан, растирая его мазями, и отварами отпаивая. Лихоманка била мужика, горячка трусила. Имя-то его в горячечном бреду узнали. А до того недосуг было и имя спросить у хворого. А в горячке он несколько раз Демьяном себя звал…
Как забывался Демьян в тревожном сне, уходил Степан в лес, мужика на попечение Никиты оставляя. Ибо волка, от потери крови ослабшего, кормить надо было. Подбив из лука зайца иль косулю, тащил Степан добычу волку, который хоть и медленно, но поправлялся…
Уж месяц листопад начался, принеся с собою ненастную сырость и морозные утра. Вскорости и снег выпал первый. А стаяв, призвал за собой настоящий снегопад, враз преобразивший все вокруг скита отшельничьего… Дерева одев в наряд белый да пушистый, землю преобразив до неузнаваемости…
По снегу поднялся на ноги волк – тощий да слабый, ветром легким шатаемый. Но волк скоро на поправку пошел и удалился в лес – долечивать себя ему одному ведомыми способами.
А мужик тяжело хворал и все никак выдюжить не мог, сколь ни бился над ним Степан. Однако же, снег ли с морозцем здоровым подействовал, сырость лесную осеннюю прибрав, снадобья ли, Степаном применяемые с пользой, но встал мужик…
Рано, до зари проснулся однова Степан и не увидел на полатях соседа. Рывком сбросил Степан свое крепкое тело на пол и, не обувая лаптей, на порог выскочил, едва не сбив с ног Демьяна. Тот стоял, крепко за опору навеса ухватившись, и надышаться не мог свежестью утра морозного. Улыбка размазала бороду его, до глаз проросшую, да глаза лучились встреч солнышку, из-за леса край свой ярко-алый показавшему.
- Ты что, Демьян, вскочил-то? – сурово Степан спросил. – Рановато тебе ишо на снег-то да мороз!
- Кланяюся тебе, добр человек! – ответил мужик. – Выходил, стало быть, меня. С того свету воротил, куда уж я двомя ногами ступил. Век не забуду! – Демьян и впрямь попытался склониться в глубоком поклоне, однако шатнуло его, повело тело слабое в сторону и, кабы не подхватил его Степан, свалился бы с крыльца…
- Пойдем, пойдем, Демьян, - Степан заботливо уложил хворого на полати, сверху тулуп накинув. – Вылежаться тебе ишо надобно. Не спеши. Время не вышло, тебе на двор ходить, морозом дыхать…
Скоро Демьян ровно задышал, уснув.
- Дядя Степан, - молвил Никита, проснувшийся от их движения. – Ить его откармливать надобно, - отрок подбородком кивнул в сторону Демьяна. – А ягодами сушеными да морсом клюквенным мы его не выходим. На ноги не поставим…
- А ведь прав ты, Никитушко, - Степан задумчиво почесал голову. – Как есть, прав. Мясо надобно Демьяну, чтоб сил набраться. А только Мефодий-то не одобрит, коль прознает, что я его мясом кормил…
- Одобрит, дядя Степан, - ответил Никита, - Сам же он знает, что опосля хвори такой тяжкой человеку силов набираться надобно. А от пищи скудной, коей мы питаемся, не прибудет у него сил-то.
- И то правда, Никитка, - Степан встал и начал собираться в лес. – Кабана бы заполевать, вепря дикого. Вот, как раз и достало бы мяса, чтоб Демьяна на ноги поставить…
А ты, малец, справно разговариваешь... Чего ж молчал столько лет?
- От испуга великого я замолчал, от него же и заговорил...
Степан накинул полушубок, захлестнул стан свой кушаком широким и сунул за него сзади топор свой, а сбоку нож татарский привесил. Через плечо перекинул саадак с луком и стрелами и, кивнув на прощанье Никите, шагнул за порог…
Глава 5
Лес встретил Степана настороженной мертвой тишиной…
Легкий морозец приятно холодил лицо, и Степан с наслаждением вдыхал целебный дух хвои. Он шел к верховому болотному озерцу, из коего, весело журча, выбегал прозрачный ручей, спускавшийся в урман. Лесистым логом звери выходили к пашням, чтоб полакомиться на хлебных да просяных полях. Этим же логом они легко уходили обратно в большие дебри от всякой опасности. Урман был недоступен для человека – в нем об любую пору года хозяйничали вепри да рыси.
Степан углубился в чащу, созерцая мир лесной, тишиною да покоем полненный. За медно-зеленым сосняком весело рябили бородавчатые березы, дымчато плыл и таял средь белизны снежной и берез сизый осинник…Чистейший, девственно белый снег был мелко прострочен мышиными следами, там и тут – более крупные стежки соболя и горностая. Кусты малины и волчьего лыка густо опушены инеем, а под ними наброды то ли лесной куропатки, то ли тетеревов…
Степан, подходя к урману, наложил стрелу с тяжелым кованым наконечником на боевой упор лука и, пригибаясь под ветками, двинулся вдоль обреза лога, где снег сдувало легким ветерком, и он не мог выдать охотника своим скрипом под ногами. Ужо слышно было журчание ручья, вытекающего из теплого болота. Степан опробовал тугую тетиву лука и пошел, сторожко вглядываясь в густо поросший лещиной край озерца, куда звери ходили на водопой на чистую воду.