Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам. Страница 9

Так продолжается уже семьсот девяносто лет. Приют по сей день сохраняет свой устав и располагается все в тех же старинных зданиях — древние стены по-прежнему защищают бедную братию Сент-Кросса. И, как и сто лет назад, любой бродяга с Королевской дороги может рассчитывать на свое законное подаяние.

Сент-Кросс — старейший в Англии дом призрения.

Подобные места живут своей особой жизнью с ее простым, неспешным укладом. Это настолько непривычно, что порой кажется, будто попал совсем в иной мир. Вся суета, все наши беды и проблемы остаются за воротами. Внутри царят мир и благодать — под стать безмятежной лужайке, раскинувшейся посреди двора. В западной части двора располагаются жилые помещения братии. Это маленькие домики с высокими дымоходами. Внутри все устроено на манер картезианского монастыря: две скромные комнатки, кладовая и крохотный садик. По двору расхаживают братья, все в длинных сутанах с серебряным крестом на груди. Когда кто-нибудь из братьев умирает, крест аккуратно вырезают из его одеяния и помещают на алую подушечку, которую на время панихиды кладут покойнику на грудь. Перед погребением настоятель Сент-Кросса изымает крест и прикрепляет его на грудь очередному послушнику, что равносильно приему в братство.

— У нас знаете сколько желающих? — с гордой улыбкой спросил один из ветеранов Сент-Кросса. — Список длиной с вашу руку. Это огромное везение — жить и умереть в нашем приюте. Вам, наверное, будет интересно осмотреть церковь?

Он проводил меня в норманнскую церковь переходного периода — одну из лучших, какую мне доводилось видеть, — величественную, спокойную, с безупречными пропорциями, неф которой украшали огромные колонны, смахивающие на стволы гигантских дубов. Во время последней реставрации в 1866 году на каменных поверхностях обнаружили остатки росписи, которую было решено восстановить. В результате все внутреннее пространство церкви заполнилось узорами в красных, желтых и синих тонах — они в точности воспроизводят те, что скрывались под прежней побелкой. По словам моего провожатого, многие не одобряют такого разноцветья, а мне понравилось. На мой взгляд, эти жизнерадостные краски привнесли в храм дыхание жизни, изгнав прежние холод и сдержанность.

Зал братии — это помещение, где на протяжении столетий собирались обитатели приюта, дабы вкусить трапезу, сдобренную элем. Если бы этому месту потребовался девиз, то лучшего слова, чем «милосердие», не подыскать. Вообще, было бы крайне интересно и поучительно проследить историю благотворительности в веках. Мы бы увидели, как в разные времена рядом с беспримерной жестокостью уживалась искренняя и благочестивая любовь к нашим «сирым братьям во Христе». В центре зала располагается рельефный очаг, который топится углем, — холодными вечерами вокруг него собираются все монахи. В одном конце комнаты имеется прелестная галерея: по особым случаям здесь исполняли — и исполняют — свои произведения менестрели.

Покидая территорию приюта, я остановился у сторожки поболтать с привратником. Он сообщил мне, что ежедневное «подаяние странникам» составляет два галлона пива и две большие буханки хлеба, которые обычно делятся на тридцать две порции.

— Это, конечно, немного, — сказал он, — так, легкий перекус. Но такова традиция. Она очень древняя — уходит корнями в прошлое на семьсот лет.

Итак, примерно тридцать странников — большей частью городских бродяг, любителей дармового пива — каждый день приходят сюда за подаянием.

В переулке мне повстречался еще один такой «путник» — с озабоченным лицом он спешил к воротам приюта.

— Все в порядке! — крикнул я ему вслед. — Вы как раз вовремя!

И мне представилась странная процессия: тысячи мужчин и женщин с пустыми желудками, которые за последние восемь столетий проделали этот путь по короткому переулку к вратам гостеприимного Сент-Кросса.

Вот уж о чем я меньше всего думал, когда бодро катил вниз по склону холма, так это о прекрасных дамах. Все мои мысли крутились вокруг запасных шин и качества дорожного покрытия. Внезапно прямо по курсу я увидел небольшой каменный мост, на котором стояла девушка — перегнувшись через перила, она, подобно Мелизанде [9], неотрывно глядела в воду. Тут же, на крутом подъезде к мосту, стояла маленькая, но, судя по всему, строптивая машинка — она кашляла, чихала и вообще всячески выражала свое неудовольствие. А должен сказать вам, дорогой читатель, что утро выдалось совершенно волшебное: дождик окончился, выглянуло яркое солнышко, птички вовсю распевали в ветвях деревьев — на всем лежала печать счастья и всеобъемлющей любви.

У меня оставались считанные секунды, чтобы принять решение. Я мог бы привлечь внимание девушки к бедственному положению ее автомобиля и предложить свою помощь. Но, возможно, ей просто нравилось вот так стоять на мосту и наблюдать за неспешным течением реки. Тогда мое грубое вмешательство ее наверняка оскорбит, и она посчитает меня наглецом. Но, с другой стороны, рассуждал я, если с ее машиной действительно серьезные неполадки, то девушка должна рвать и метать от досады. Скорее всего, она ненавидит эту реку, на которую вынуждена пялиться, и возненавидит меня, если я просто проеду мимо. Да еще и сочтет неотесанным деревенщиной. Итак, что лучше: наглец или деревенщина? По счастью, мне не пришлось выбирать, поскольку девушка внезапно — ох уж этот удивительный женский талант одним махом решать маленькие жизненные проблемы — оставила свой наблюдательный пункт на мосту, выскочила на середину дороги и вскинула руку на манер дорожного полицейского.

Я остановился.

Она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ и был вознагражден еще одной улыбкой.

Мне ничего не оставалось, кроме как выключить мотор и в знак приветствия приподнять шляпу.

— Простите, вы не могли бы… — произнесла девушка, очаровательно хлопая ресницами (наверняка не один час репетировала перед зеркалом), — нельзя ли одолжить у вас полпинты бензина?

Она выглядела совершенно очаровательной, особенно когда вот так наивно и беспомощно хлопала ресницами. На ней была изящная коричневая шляпка с крошечной бриллиантовой брошкой в виде стрелы — несмотря на простоту, в этом изделии безошибочно угадывалась рука дорогого ювелира с Бонд-стрит. Всем своим обликом девушка напоминала изящную, трепетную лань. А ее одеяние лишь подчеркивало это сходство с оленьим племенем: коричневый твидовый костюм, крапчатые чулки и спортивного покроя туфли на низком каблуке. На шее, в вырезе оранжевой блузки, поблескивала тонкая нитка жемчуга.

Услышав ее просьбу, я испытал огромное облегчение. Ха, полпинты бензина! Уверен, подобные же чувства испытал бы средневековый странствующий рыцарь, встретивший на пути одинокую прекрасную деву, взывающую о помощи. Представляете, бедняга только-только изготовился к кровопролитному сражению с огромным и весьма неприятным с виду драконом, как вдруг выясняется, что никакого дракона-то и нет. Всего-то и требуется, что отцепить юбку дамы от колючего терновника или прогнать с дороги мерзкого вида жабу.

Должен сознаться, воображение мое рисовало нечто соизмеримое по своим катастрофическим последствиям с упомянутым драконом. Я уже видел себя с головой нырнувшим во внутренности маленькой, но упрямой машины. Традиционное мужское тщеславие не позволило бы мне сознаться, что я ничего в этом не понимаю, и пришлось бы с умным видом корчить из себя опытного автомеханика и тыкаться во все дырки с абсолютно бесполезным гаечным ключом. Я бы наверняка поранился, вышел из себя, ругался на чем свет стоит и в результате нанес бы непоправимый (и весьма дорогостоящий) вред маленькой строптивице.

А тут всего-навсего полпинты бензина…

—  Одолжитьполпинты бензина нельзя, — веско произнес я (девушка разочарованно ахнула — в полном соответствии с моими планами), а я продолжил: — Но я мог бы — и с удовольствием это сделаю — подаритьвам два галлона топлива.