Старый патагонский экспресс - Теру Пол. Страница 33

Последний кусок пейзажа, который я смог разглядеть в угасающем свете дня, был украшен цепочкой вулканов, как будто ребенок нарисовал на горизонте горы с одинаковыми отвесными склонами. На подъезде к городу Гватемала не осталось ни одного сколько-нибудь примечательного пейзажа. Одни поля сахарного тростника, да еще фары машин на дорогах и редкие прожекторы на колокольнях деревенских церквушек в горах. Город располагался на высокогорном плато, и воздух стал довольно прохладным. За окном мелькали предместья, дома становились все выше, появились уличные фонари. Мы пересекли центральную улицу по мосту. Пассажиры, приехавшие сюда с побережья, уставились на толпу под мостом с выражением, весьма напоминавшим тревогу.

Город Гватемала — чрезвычайно горизонтальное место, как будто этот город опрокинули на спину. Он откровенно некрасив и даже мрачен (землетрясения покрыли зловещими трещинами фасады его низких неуклюжих домов), причем самые уродливые улицы находятся там, где за последними строениями торчат синеватые конусы вулканов. Эти же вулканы я мог видеть из окна моей комнаты в отеле. Я попал на третий этаж — он же самый верхний. Вулканы выглядели очень высокими и способными залить лавой все плато. Невозможно было не залюбоваться их красотой, однако это была красота ведьмы. Грохот, доносившийся из их жерл, заставлял город замирать от страха.

Первая столица была смыта с лица земли селевыми потоками. После чего в середине XVI века ее перенесли на три мили в сторону Антигуа. В 1773 году очередное землетрясение сделало Антигуа совсем плоской равниной, и было выбрано это относительно безопасное место (по крайней мере, в удалении от самых больших вулканов) в долине Эрмитажа, на месте бывшей индейской деревни. Первым делом, как это принято у испанцев, было построено около десятка церквей с характерными острыми колокольнями, портиками и шпилями. Земля содрогалась — не очень сильно, но достаточно, чтобы разрушить их. Толчки оставили трещины и на стеклянных витражах, отчего пастыри оказались отделены от своего стада, святые — от золоченых посохов, а мученики — от своих гонителей. Изображения Христа отделились от своих крестов, пострадала также и анатомия скульптур Святых Дев, украшавших храм: фарфоровая глазурь на лицах потрескалась, пальцы обломались и продолжали крошиться буквально на глазах удрученных прихожан. Окна, статуи, кладка стен — все покрывали трещины, и даже алтарь был скреплен толстыми золочеными полосами металла. Каким-то чудом сами церкви еще стоят, однако землетрясения происходят здесь постоянно. Это неизбежное неудобство в Гватемале. А в 1917 году толчки были столь сильными, что на улицы высыпало все население города — и из храмов, и из домов, и из борделей. Погибли тысячи людей, и удар жестокой стихии был воспринят как божья кара. Многие горожане бежали в страхе на Карибское побережье, где в то время обитали одни дикари.

Гватемальцы, замкнутые по своей природе, демонстрируют странное смирение — едва ли не чувство вины, — когда речь заходит о землетрясениях. Чарльз Дарвин чрезвычайно талантливо описал панику и ужас, испытываемые человеком во время подземных толчков. Его самого некогда застало землетрясение на борту «Бигля», стоявшего на якоре возле побережья Чили. «Сильное землетрясение, — писал Дарвин, — сразу разрушает наиболее привычные наши ассоциации; земля — самый символ незыблемости — движется у нас под ногами подобно тонкой корке на жидкости, и этот миг порождает в нашем сознании какое-то необычное ощущение неуверенности, которого не могли бы вызвать целые часы размышлений» [20].

И если гватемалец заговорит о землетрясении, то, скорее всего, в его речи будет содержаться скрытый намек на то, что это заслуженная кара. Это Божий суд, и он был предсказан в шестой главе Откровения святого Иоанна, посвященной Шестой печати: «Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор».

Землетрясения в Гватемале развиваются примерно по этому предреченному сценарию.

Город был отстроен заново. Его просто больше некуда было переносить. Повторные землетрясения оставили свои следы на столице Гватемалы, но эти морщины-трещины стали чертами ее лица и казались менее уродливыми, чем стиль архитектуры, пришедший на смену испанскому. Крытые террасы, оштукатуренные дома в псевдоколониальном стиле, двухэтажные блочные здания и появившиеся в последнее время многоэтажные «американские» отели (при виде которых невольно задаешься вопросом, как скоро они рухнут) создают облик города Гватемала сегодня. Лишь некоторые церкви были восстановлены в прежнем виде.

Хотя эти храмы показались мне довольно мрачными, через несколько дней они стали моим единственным развлечением. «Население Гватемалы, в отличие от других городов, проявляет полное отсутствие интереса к каким бы то ни было публичным увеселениям, — написал в 1847 году Роберт Данлоп. — Пожалуй, единственным развлечением для местных жителей стали религиозные шествия, когда проводится крестный ход со статуями святых… и это случается не реже двух-трех раз в месяц». По историческим, религиозным и сейсмическим причинам я выбрал церковь Милосердия. Это был день почитания Нашей Милосердной Девы, которой и посвящался сей храм. Хотя и здесь были налицо разрушения, полученные во время подземных толчков, они казались не столь катастрофичными, как в городском кафедральном соборе, где было попросту опасно находиться из-за треснувших арок и потолка. Церковь Милосердия тоже пострадала, но ее рекомендовал шевалье Артур Морель, которого переводчик его трудов охарактеризовал как «французского джентльмена неопределенных занятий и обширных научных познаний». В своих путевых заметках «Путешествия по Центральной Америке» (1871) он назвал ее «симпатичной церковью, ласкающей взгляд. С точки зрения художника, ее башни могут показаться слишком массивными, однако именно они придают храму его неповторимый вид».

На площади перед церковью Милосердия собралось несколько сот человек, ожидающих возможности войти внутрь. Толпа оказалась такой большой, что мне пришлось воспользоваться боковым входом. Внутри одновременно происходили три вещи: самая большая толпа теснилась в центре, где каждый старался протолкаться как можно ближе к священнику в парчовой рясе, сжимавшему в руках толстую свечу в массивном серебряном подсвечнике размером с добрый дробовик; вторая группа была не такой сплоченной — это были семьи, которых фотографировали люди с камерами-«поляроидами»; третья группа верующих собралась у большого стола под грандиозным распятием, и они распевали гимны по тексту и давали деньги человеку за столом — насколько я понял, это была лотерея. А в самых крайних приделах, у скромных алтарей, кто молился, кто ставил свечи, а кто просто болтал с друзьями. В боковом приделе находилась Дева из Чикуинигуира, черная мадонна с эбонитовым лицом. Чернокожие гватемальцы (их в стране очень много, есть даже отдельные поселения черных возле Ливингстона на берегу Карибского залива, где говорят по-английски) простирались в молитве перед негроизированной Девой Марией, по словам того же Мореля, «увешанной самыми яркими и дорогими украшениями, демонстрирующими силу веры африканской расы».

Путешественники, настроенные не так снисходительно, как Морель — скорее всего, принадлежавшие к когорте непримиримых протестантов, — считают гватемальскую разновидность католицизма варварством. Данлоп отзывается о праздниках святых в Гватемале, как о «поводе выпустить в небо несметное количество фейерверков». Дан, оскорбленный видом церковных скульптур, описывал их, как «самые заурядные поделки в грубых и даже вульгарных нарядах». Даже Олдос Хаксли, ставший приверженцем какой-то смешной и глупой модификации буддизма (свой устаревший трансцендентализм он изложил в своем глупом романе «Остров»), глумился над карнавалами в Гватемале, пока его не потянуло в Антигуа, где нашлись новые объекты для глумления.