Греция. Лето на острове Патмос - Стоун Том. Страница 8

— Нет, — отрезал он, — Мелье я таверну не сдам.

Он не желал объяснять причины своего отказа, просто сказав, что она для этого не подходит. На самом деле все и так казалось понятным: во-первых, она была женщиной, во-вторых — женщиной богатой, в третьих — глупой дилетанткой, а в-четвертых — чужаком, кс ени, афинянкой.

Впрочем, ничего этого Теологос не сказал. Он предоставил мне возможность додумать все самому.

На отказ Теологоса я ответил, что Мелья — моя подруга, я ей доверяю, и мне нужна ее помощь.

— Не вопрос, — ответил Теологос. — Вот вдвоем и найдете себе таверну в аренду, а на мою можете не рассчитывать.

Ледяной тон Теологоса и нежелание идти на уступки меня сильно озадачили. За долгие годы мы с Мельей и с ним провели бесчисленное множество дней и вечеров, вместе пили и смеялись: она — женщина из высшего афинского общества, он — ливадийский крестьянин, я — американский писатель. Нас всех объединяла атмосфера свободы, столь свойственной островам Эгейского моря, нивелировавшей различия между нами.

Повисла пауза. Я не знал, что и сказать.

— Слушай, — прервал наконец молчание Теологос, — если тебе не хватает денег, если тебе нужен компаньон, эту незадачу можно решить.

— Каким образом?

— Твоим компаньоном могу стать я.

— Но мне показалось, что ты не хочешь…

— Не хочу. Это чересчур. Слишком много работы для человека моего возраста.

Ему уже было под шестьдесят, но он не выглядел на свой возраст. Некоторых мужчин-греков природа щедро одаривает, и они кажутся гораздо моложе своих ровесниц-женщин.

— Я могу делать закупки, — продолжил он, — у меня есть лодка, если что — даже в Афины сгоняю. В других заведениях вечно чего-нибудь не хватает — то вино кончится, то пиво. Сам знаешь. У нас так не будет.

Я помнил, причем очень хорошо. Время от времени иностранцев охватывал особый род жажды, и они, гонимые ею (я в том числе), нанимали рыбацкие лодки и отправлялись на соседние острова в отчаянной попытке отыскать спиртное. Патмос, как и сама Греция в целом, никогда не был самодостаточным. В указе эпохи Византийской империи, по которому остров передавался монастырю, Патмос описывался как «место нехоженное, впавшее в запустение, поросшее ежевикой и терновником и, в силу сухости, абсолютно безжизненное и мертвое». Несмотря на все современные атрибуты и даже на новенький пирс, который уже успели к моменту нашего разговора закончить, Патмос с тех пор ничуть не изменился. Во время нацистской оккупации, когда остров был отрезан от внешнего мира на протяжении почти двух лет, многие жители Патмоса умерли от голода, а выжившие в лихую годину довольствовались животной пищей и различными видами хорты — часто встречающимся видом горькой дикорастущей зелени, которая до сих пор входит в меню, являясь отличительной особенностью местных блюд. То страшное время осталось в коллективной памяти жителей острова под названием и мег али п ина— великий голод, и некоторые из старожилов, переживших войну, до сих пор столь трепетно берегут и экономят каждую мелочь в своем хозяйстве, вплоть до клочка бечевки, что у человека со стороны просто сердце кровью обливается.

— У нас будет все что нужно, — продолжил Теологос. — Я сам буду возить продукты с большой земли. У тебя будет одна задача — работать в таверне с Деметрой и моими сыновьями. Они помогут тебе готовить и обслуживать клиентов. Возьмешь меня в долю, я тебе уступлю половину аренды — сто пятьдесят тысяч драхм. Договорились?

Удивительно, как он быстро нашел выход из положения. Такое впечатление, что он все продумал заранее, еще до того, как предложил мне взять в аренду таверну самому.

При всем при этом мне предстояло принять непростое решение. Что я скажу Мелье? С другой стороны, мною полностью овладела эта затея с таверной. Я уже представлял себя у плиты с кухонным комбайном, который уже собрался приобрести. Воображение рисовало, как я тоненько-тоненько режу огурцы для курятины по-китайски. Отказаться сейчас из-за какого-то дурацкого принципа, из нежелания расстраивать Мелью? Это мне уже было не по силам. Однако Мелья все-таки считалась нашей подругой. Она наверняка меня поймет.

Реакция Мельи оказалась еще более холодной. Ей показалось, что я ее предал. Я пытался объяснить, сколь сильно хочу воспользоваться представившимся мне шансом и как упорно Теологос настаивал на том, чтобы войти со мной в долю.

— Уперся и ни с места, — сказал я. — Мне кажется, он тебя боится.

— Разумеется.

— Извини, — вздохнул я, — но я не могу махнуть рукой на эту затею.

Повисла долгая пауза.

— Ладно, Томаки, — наконец произнесла она, и я услышал, что ее голос несколько смягчился. — Не забывай, что говорят о данайцах, дары приносящих.

— Вы с Даниэллой великолепно справляетесь с ролью Кассандры, — отозвался я.

— Те слова о данайцах, приносящих дары, произнес Лаокоон. Впрочем, Кассандра тоже не молчала. Беда в том, Тома, что ни ей, ни ему никто так и не поверил.

— Я буду помнить о твоем предупреждении.

— Надеюсь.

Греки издревле не доверяют друг другу. Истоки этого взаимного недоверия, которое еще больше укрепилось во время грызни и борьбы за выживание во время турецкой оккупации, уходят в глубину веков. Речь идет о своего рода менталитете заключенного, который доверяет лишь близким родственникам и лучшим друзьям, а порой даже их считает ненадежными. Кроме того, греки усвоили для себя один важный урок — история всегда неизменно повторяется. Троянская война постоянно возвращается к грекам в той или иной форме со II века н. э. В последний раз это случилось во время войны в Косово — помощь, оказанная греками сербам, удивила лишь тех, кто не понимал, что настоящая война ведется для того, чтобы не допустить в Европу ислам и турков (в прошлом троянцев).

Таким образом, паранойя играет существенную роль в искусстве выживания, оттачивавшемся на протяжении сотен лет. У греков выработалась привычка видеть интриги и заговоры мирового закулисья или варваров с востока в самых что ни на есть невинных событиях и делах.

Именно по этой причине я никогда бы не смог убедить Мелью в том, что я не строю у нее за спиной козни, грозящие ужасными последствиями.

С другой стороны, я твердо решил приложить все усилия не дать подобным подозрениям поставить крест на моей затее еще до того, как я собственно приступил к делу.

В связи с этим, несмотря на то что я ясно помнил, что именно говорили Кассандра и Лаокоон о данайцах, дары приносящих, я не мог забыть чудесное, полное безумств время, которое провел с Теологосом в «Прекрасной Елене».

Больше всего мне запомнилась пирушка, где мы впервые сошлись с Даниэллой, после того как на протяжении всего лета с опаской держались на расстоянии друг от друга. С того дня Теологос не упускал возможности всякий раз с гордостью напомнить о роли, которую он сыграл во всем этом деле, — будто из-за того лишь, что он владел таверной, где завязался наш роман, он становился едва ли не кумб арос(шафером) на нашей свадьбе.

В октябре нам забили годовалого поросенка, мясо которого мы разделили. Это не только освятило (настоящей кровью) связь, с каждым днем крепнущую между нами, но и позволило мне наконец приготовить в Ливади особое блюдо — спагетти алла карбонара, о котором я рассказывал Даниэлле с момента нашего знакомства. Те из читателей, которые сами любят готовить, поймут, насколько для меня это было важно. Особенно учитывая тот факт, что с этим событием было сопряжено обещание, данное мной женщине, которую я любил.

Поросенок Теологоса

В том случае, если приготовление пищи можно сравнить с любовной игрой (а мне всегда казалось, что дела обстоят именно так), можно утверждать, что первый шаг в новых отношениях я начинал со спагетти алла карбонара— в силу своей остроты и нежности (по крайней мере в моем варианте приготовления) это блюдо вместе с липкими консервированными личи-орешками представлялось самым сексуальным ка свете.