Золотой город - Осояну Наталия. Страница 7

Еще немного, и остров Ведьмы удостоился бы чести принять второгокапитана «Нимфы» в качестве постояльца на неопределенный срок. Должно быть, Джон Руби на том свете смеялся над своим обидчиком: «От мятежа до мятежа, дружище Фрэнсис, от мятежа до мятежа!»

В конце концов, Холфорд откупился от команды, дав своим людям честное слово найти сокровища и пообещав выпивку в первый день по возвращении в Нассау. За егосчет, разумеется. Все еще сердитые, пираты разбрелись кто куда, а сам он ушел к себе в каюту. Впереди была бессонная ночь, полная бесплодных размышлений.

На острове, раскопав три неглубокие ямы, они нашли истлевшие скелеты давно умерших людей, и только после этого имена тех, кто решил последовать за Руби, всплыли в памяти у Холфорда: Вилли Пирс, Джон Бишоп и Джек Блейк. Последний так и вовсе был одним из лучших друзей капитана, они несколько раз спасали друг другу жизнь. Двоих Холфорд сумел опознать — Пирса и Бишопа. Первый был самым низкорослым из всей четверки, настоящим коротышкой; его скелет оказался совершенно целым, и причину смерти никто не понял. Бишоп еще до того, как Фрэнсис Холфорд попал на «Нимфу», потерял в портовой драке два пальца на левой руке, мизинец и безымянный. Перед смертью он лишился и правой ноги ниже колена — должно быть, решил поплавать и встретился с акулой.

У третьего покойника был разбит череп, и Холфорд не знал, кто это такой: Руби или Блейк. Оба были темноволосыми, примерно одного роста и одинакового телосложения, а все особые приметы мертвеца давно уничтожили могильные черви.

Один из брошенных на острове Ведьмы моряков словно растворился в воздухе, и Холфорд видел лишь три обстоятельства, которые могли послужить тому причиной.

Во-первых, он мог сойти с ума и утопиться, оказавшись в полном одиночестве после гибели товарищей. Это было вероятнее всего, и именно такую версию предложил Ловкач, с которым согласились остальные пираты.

Во-вторых, его мог взять на борт проходивший мимо корабль, хотя Холфорду все-таки казалось сомнительным, что капитан этого корабля отважился бы послать шлюпку к берегам проклятого острова, не зная наверняка, кто и зачем подает сигнал бедствия.

В-третьих, о кокосовой скорлупе он так никому и не рассказал…

«Зря мы сюда явились, — пробурчал Джереми, когда они, подавленные и злые, плелись к шлюпке, возле которой сгорал от нетерпения Тобиас. — Этот остров принадлежит ведьме вместе со всем, что на нем есть. Теперь она нам обязательно отомстит за то, что мы явились без приглашения».

Холфорду наконец-то представилась возможность выместить на ком-то свое раздражение и злость. Он остановился и коротким, резким движением ударил матроса под дых. Рыжий упал на песок, скорчившись и хватая воздух ртом, словно рыба, которую вытащили из воды и бросили на палубу. Ловкач, сам недавно присоединившийся к пиратам, шагнул было вперед, чтобы вступиться за приятеля, но остановился, заметив, что Билл Рэнсом неодобрительно качает головой. Слова Джереми могли спугнуть удачу. Рэнсом, как и многие другие пираты, на месте капитана сделал бы то же самое. Джереми и сам это понял: он молча поднялся на ноги и за весь вечер после этого не произнес ни слова.

Обезьянье послание не шло у Холфорда из головы, он мерил каюту шагами, повторяя про себя: «Руби или Блейк? Руби или Блейк? О-о, господи, я же так с ума сойду…»

«Нимфа» между тем медленно погружалась в сон. По вечерам пираты обычно доставали кости, карты или развлекались как-то иначе, но поблизости от острова Ведьмы, чья безмятежная красота теперь казалась зловещей, ни у кого не было подходящего настроения для таких занятий. Ночная темнота окутала бриг, будто густой туман. Свет палубных фонарей сделался каким-то тусклым, несмелым, а через некоторое время один из них и вовсе погас. Скала, в тридцати футах от которой находилась «Нимфа», потерялась во мгле, и только человек, обладающий зрением совы, заметил бы тень, отделившуюся от уступа.

Без единого постороннего звука тень преодолела расстояние, разделявшее скалу и корабль; так же тихо она поднялась по якорной цепи, а потом с ловкостью обезьяны взобралась на полубак. Вахтенные, искренне уверенные в собственной бдительности и готовности не спать до самого утра, мирно дремали, поэтому тень прокралась мимо них и, спустившись в люк, скрылась из вида. Когда пираты очнулись и продрали глаза, ничто не говорило им о присутствии на судне постороннего человека.

Да и человек ли это был?..

Толстый Томас забрался в шкаф и, стараясь не греметь посудой, вытащил из дальнего угла жестяную банку с ржаными сухарями. Это были особые сухари — свежие, не тронутые ни плесенью, ни червяками, — и предназначались они капитану.

Кок вытащил один и захрустел.

Он чувствовал себя на камбузе — да и на корабле как таковом! — вольготно, словно кот в амбаре, полном жирных, откормленных мышей. Команда его не жаловала, но задираться в открытую никто не осмеливался: пираты прекрасно знали, что у кока есть возможность отомстить. Толстому Томасу ничего не стоило выварить свои штаны вместе с похлебкой из солонины, которая варилась в большом котле чаще всего, и порой он это делал даже просто так, без повода — ведь надо было где-то стирать одежду. Капитан, чья еда готовилась отдельно и с куда большим уважением, на все жалобы матросов отвечал одинаково: «Не нравится — бросьте его за борт, только чтоб в тот же день нашли другого кока, иначе его место займет кто-нибудь из вас!» Пираты начинали обсуждать кандидатуру нового кока, но вскоре бросали это дело, потому что не могли прийти к согласию.

Томаса череда приговоров и помилований едва ли волновала.

Он спал, ел, наслаждался теплом от очага и, когда приходило время, варил в котле пойло, которое могла вызвать у человека со слабым желудком адские колики. Однажды самонадеянность сыграла с коком злую шутку — в стряпню попало что-то совсем несъедобное, и вся команда сутки напролет маялась животом. В тот раз Билл Рэнсом врезал-таки коку от всей души, чуть не выбив ему челюсть. Через несколько недель, когда все уже забылось, квартирмейстер сломал зуб — в его порции каши обнаружилась пуля. Как она туда попала, разобраться не удалось, а кок на этот раз оказался ни при чем — ведь кашу разливал юнга Кристофер, которого вся команда называла Заморыш Кит. Юнге и досталось за попадание в пищу постороннего предмета.

Толстый Томас знал, что месть — это блюдо, которое надо есть остывшим. Когда у двери камбуза раздались шаги, Томас спрятал банку под стол, но, увидев на пороге юнгу с башней деревянных тарелок в руках, расслабился. Посуда на камбузе «Нимфы» всегда была относительно чистой из-за того, что тощему Кристоферу приходилось ее постоянно мыть: Томасу нравилось издеваться над Заморышем, заставляя того иголкой вычищать объедки из каждой трещины в тарелке. Юнга иногда перемывал все по три раза, не пытаясь взбунтоваться; он лишь поглядывал на кока исподлобья, со страхом и ненавистью.

Вот и сейчас в его взгляде был страх.

— Я все хорошенько вымою, сэр! — крикнул Кит по-мальчишески звонким голосом. — Вам нет нужды сегодня за мной наблюдать.

— Ставь туда. — Кок слизнул оставшиеся на ладони крошки и попытался шлепнуть юнгу; тот с трудом увернулся, чуть не уронив свой тяжелый и хрупкий груз. — Ты сегодня трудишься без усердия, Кит. Нехорошо.

— Я стараюсь…

— Плохо, значит, стараешься! — Толстый Томас, изловчившись, поймал мальчишку за шиворот. — Я тебя учу-учу, а все без толку! Вот выложу капитану как на тарелочке твой маленький секрет, и наш добрейший мистер Холфорд выкинет тебя за борт. Рассказать?

— Не надо, — пролепетал юнга. — Я буду делать все, что прикажете!

— Не верю я тебе… — сказал кок, сально улыбаясь. — Ну-ка, иди сюда.

Мальчишка задрожал. Он сейчас больше всего на свете хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте, потому что здесь не приходилось рассчитывать на чью-то помощь, и бежать от Толстого Томаса было некуда. Шуметь он тоже не мог, поскольку, в конце концов, это привело бы к ужасным последствиям.