Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 115

— В любом деле я ваш, — ответил Войку, сердечной улыбкой стараясь успокоить старика.

— Говорю тебе, близится час, — повторил Армориус. — Радостно мне и страшно думать о нем; никто ведь еще не видел, как этот камень действует. Может быть, он

превращает в золото не только свинец, но и любой камень. Может быть, рожденное им золото тоже обретает его свойства и в свою очередь обращает в драгоценный металл все, с чем соприкасается. Возможно — и живое. И предела цепи превращений нельзя положить. Золотом становится рука, держащая его, все тело добывшего его счастливца, пол, на котором он стоит… комната, здание, земля вокруг… Город, провинция, страна, все земное яблоко… Все — золото, и все — мертво!

— Такого нельзя представить, отец мой, даже в страшном сне.

— А я представляю! — шепотом признался Армориус. — Даже вижу это — золотые мертвые горы, моря… Ведь никто еще во вселенной, пойми, не получал такой камень и не видел, какие превращения он может вызвать.

— Тогда не следует его создавать, — сказал Войку. — Надо остановиться.

— Разве может остановиться человек, творящий новое состояние сущего! — воскликнул магистр со страдальческой улыбкой. — Ведь он создан по образу и подобию высшего творца. Тот же не останавливается никогда! Иди, юноша, иди. Если ты мне будешь нужен — позову, если я тебе — приду сам.

67

Влад Цепеш понимал, что время не на его стороне в незримом поединке с Войку Чербулом. А потому удваивал усилия, чтобы добиться своего. Теперь он проводил в покоях Роксаны целые дни. Времени у князя оставалось мало и по причинам иного порядка: отовсюду поступали тревожные вести. Стефан Баторий, воевода Семиградья, готовил войско в помощь Штефану, воеводе Молдавии, на которую неумолимо надвигалась тень оттоманского нашествия. Венгры взяли турецкую крепость на северной, карпатской границе Мунтении. Армии короля Матьяша собирались в новый поход в пределы Силезии и Богемии. Его князь Влад хотел принять участие в назревавших событиях, если он не собирался упустить благоприятный случай вернуть себе престол, он не мог отсиживаться в замке Дракулы близ Брашова.

— Вы не удостоили даже взглядом мой сегодняшний скромный дар, княгиня, — говорил он с легким укором, поднимая на руке чудесный золотой ларец, украшенный крупными самоцветами.

— Спасибо, но вы знаете, я не могу его принять, — отвечала Роксана. — Вы любите красивые вещи, князь?

— Живую красу — еще больше, — вздохнул Цепеш. — Но создания искусных рук для меня не вещи, княгиня, в каждом из них своя жизнь, своя, вложенная мастером душа. Взгляните хотя бы на этот пояс! — Князь подошел к столу, на котором скопились его непринятые дары. — С каким изяществом золотые звери стелются в прыжках по серебряному полю! Я купил его у славного мастера Гортензиуса в вольном городе Данциге два года назад. А это ожерелье! — Цепеш поднял на пальцах живой ручеек изумрудов и, поднеся к одинокому солнечному лучу, падавшему в комнату, заставил вспыхнуть зеленым пламенем. — Я люблю такие камни больше всех прочих. Десять лет назад, когда я гостил у баварского курфюрста, их огранил и оправил в золото для меня сам старшина ювелирного цеха города Нюрнберга, прославленный Дорнер. Смотрите, какая тончайшая резная оправа у каждого измруда, до самых маленьких, как они в ней играют!

— И они хранились у вас десять лет?

— Ждали достойную, — с приличествующей случаю скромностью заявил князь. — Ждали вместе со мной…

Влад Цепеш знал толк в драгоценностях, умел о них рассказывать. Он поднимал один за другим свои подарки и к каждому преподносил Роксане маленькую повесть о замысле мастера-художника, о том, кем был сам ювелир, чем отличались его произведения. Рассказывал об увиденных им в чужих краях шедеврах других искусств — живописи, зодчества, ваяния, — в которых тоже прекрасно разбирался.

Князь Влад хорошо помнил, в каком месте были созданы называемые им шедевры — дворцы и церкви, картины и фрески, статуи и алтари. Рассказывал о том, как выглядели те города, чем еще торговали и были известны, кто их населял. В конце пленница узнавала, при каких обстоятельствах, нередко — романтических, в том или ином городе побывал сам князь.

Цепеш говорил долго. Чем дальше, тем больше воодушевления звучало в голосе князя, тем увлекательнее были рассказы этого наблюдательного, много повидавшего путешественника. Немецкие княжества, Италия, Бургундия, Брабант, Венеция, Морея, острова Леванта — целый мир путевых приключений оживал в его словах. Цепеш говорил о старом Константинополе и новом Стамбуле, о турецких городах Анатолии, в которых высились еще колонны эллинских храмов. И ему стало казаться: взор пленницы становится мягче, внимания в нем — больше.

Последний луч солнца мелькнул из-за высокой башни замка и погас. Немая рабыня, предшествуемая Чьомортани, внесла большой канделябр с пятью толстыми свечами. Перед Роксаной на столе лежала книга, и служанка постаралась поставить свечи поближе к ней. Но оступилась, и горячий воск тонким ручейком пролился на руку пленницы. Роксана от неожиданности вскрикнула, но тут же улыбнулась, показывая, что ничего страшного не случилось.

Князь Влад знаком подозвал Чьомортани, шепнул что-то ей на ухо. Обе женщины вышли, и беседа продолжалась.

Князь Влад рассказывал о книгопечатне, которую он видел во Львове, когда снизу раздался приглушенный, но страшный женский крик. Бледнея, Роксана вскочила на ноги. Князь Влад успокаивающе улыбнулся.

— Не обращайте внимания, моя государыня; моя раба обожгла вас, и теперь ее наказывают. Десяток плетей ей совсем не повредит.

А в глазах пленницы снова стоял лес кольев, увиденный в пути. Цепеш оставался Цепешем, все человеческое в нем перечеркивалось этим словом, — единственным, способным выразить его сущность.

Князь заговорил о большой охоте, которую он хочет устроить в честь Роксаны, о том, что она давно не дышала воздухом полей и лесов. Пленница уже не слышала его — только крики невольницы, терзаемой палачом…

— Все шло отлично, — в отчаянии сказал он Лайошу, вернувшись в их общие покои, — и в единый миг все мои старания пошли прахом! Она снова смотрит сквозь меня, будто перед нею — пустое место! Кто устроил бичевание рабы?

— Чьомортани, кузен, — ответил барон. — Как приказал ей ты!

— Дать плетей старой жабе тоже! Двадцать, нет двадцать пять! Так не может более продолжаться, я сойду с ума! Дай этой женщине завтра в пищу твое снадобье, раз упрямство ее не сломить честью!

Цепеш бросился в свою горницу, заперся в ней, упал в кресло. И долго сидел, снедаемый болью, яростно кусая кулаки.

Роксана спала плохо. Снилось страшное; пленница проснулась в холодном поту, часы в соседнем зале пробили десять раз. И, словно по их сигналу, дверь открылась от резкого толчка. Князь Цепеш, вбежав в опочивальню, упал перед ее ложем на колени, вслепую стал искать ее руку.

Роксана в ужасе села на постели, забилась в угол, съежилась в комок. Нашарила под подушкой нож, который прятала на всякий случай. В слабом свете лампады князя трудно было узнать. С всклокоченной шевелюрой и блуждающими глазами, постаревший вдруг лет на двадцать, Цепеш был похож на безумца.

— Помоги, моя государыня, — бредово бормотал Влад Дракула, — меня преследует рок — злейший из моих врагов. Он терзает меня мертвыми, теми, кого сам же убивал моими руками. Вот они там, — князь, вращая бельмами, шарил взглядом по углам темной опочивальни, его пальцы судорожно мяли одеяло, в которое вцепились. — Не я убивал их, это все он, безжалостный рок! Спаси меня, только ты одна это можешь! Говорят, я пью человеческую кровь, неправда! Это они — мертвые — приходят ко мне в лунном свете, отворяют жилы, сосут из самого сердца. Ты одна мое прибежище, помоги же мне! У меня нет святыни — будь же моим алтарем!

Роксана окаменела. Ужас, жалость, отвращение, милосердие набожной христианки, сознание справедливости возмездия — все смешалось в ней в эти мгновения.