Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 15

— Бабьи толки, боевой товарищ, — промолвил своим густым басом русый гигант-литвин. — Завтра вы увидите господаря в деле и поймете, каков он. К тому же, вы должны знать, что воевода Штефан — один из образованнейших князей нашего времени. Ведь его воспитывал при дворе сам Янош Хуньяди, отец мадьярского короля Матьяша.

После этой перепалки беседа воинов стала откровеннее и дружественней. Гости говорили о том, что король польский и великий князь литовский Казимир увяз в бесплодных попытках обуздать своеволие магнатов и до того утомлен их распрями, что готов отказаться от двудержавного престола и возвратиться в Литву, вою родовую вотчину. Что Матьяш Корвин увлечен юной невестой и старыми интригами — попытками подчинить Богемию, вмешательством в австрийские и польские дела. Что Иван Васильевич, великий князь московский, отдает силы в борьбе с соседними татарскими ханствами — Казанью и Астраханью, а главное — со слабеющей Золотой Ордой, одновременно втягиваясь в великую схватку с Литвою и Польшей за древние русские земли, захваченные западными соседями, и будь у него даже для этого войско, приход его был бы сомнительным за великой далью от Молдовы до Москвы, за отдаляющими их польскими и татарскими владениями. В будущем, может быть, московская помощь придет, а покамест рассчитывать на нее нельзя. Вот и получилось, что князь Штефан стоит перед великим врагом христианства один, с малой ратью, готовясь принять удар несметных басурманских полчищ.

Потом собеседники, словно по уговору, оставили в стороне наскучившие язвы века. Мессер Гастон с комичной печалью в голосе начал жаловаться на затворничество молдавских дам. Могош и Фанци вполголоса стали обсуждать старания баронов, бояр и князей прибрать к рукам дела последних из крестьянских вольных общин, а заодно — и землю. Чара за чарой делало свое дело волшебное котнарское вино, живительный напиток дружбы и воинского совета. И никто не вздумал обижаться, когда ла Брюйер поведал о достигших самых дальних берегов Европы разбойничьей славе молдаван, о которых молва на всем континенте твердила: бьются-де они гораздо лучше чем работают.

— О! — воскликнул тут пан Германн. — Даже мои родичи, трудолюбивые трансильванские сасы, вряд ли стали бы утомлять себя работой на такой благословенной земле. Ведь она сама родит все, что ни пожелает человек. Только требуется ей защита. О, как надо защищать такую щедрую и добрую землю!

Войку, по-прежнему молчавший в своем углу, так заслушался речами прославленных витязей, что прикосновение чьей-то руки заставило его вздрогнуть. Рядом с юношей, положив ладонь на его плечо, стоял неслышно пробравшийся в шатер московитин Володимер.

— Выйдем, — шепнул он, кивая на выход. — Есть дело.

Отпросившись взглядом у занятого чаркой пана Молодца, своего начальника, Войку Чербул торопливо накинул подбитый мехом плащ и тихо вышел в ночную тьму.

9

За несколько месяцев их разлуки Володимер словно стал на пядь выше. Румяный, с обозначившимися на щеках ямочками, плечистый и стройный, он щеголял в воинской высокой шапке, в подбитом мехом темном плаще, какие носили витязи из личной четы господаря. Однако на поясе молодца висела все та же сабля, которую подарил ему в Белгороде пан Тудор Боур. Оба молодых воина молча оглядели друг друга и остались довольны. Потом Влад махнул рукой, приглашая приятеля за собой.

— Куда? — спросил Войку.

— Скоро увидишь, — загадочно ответил москвитин.

Увидеть, собственно говоря, пока можно было очень мало. Уже три дня как на покрытую глубокими снегами землю опустилась небывалая оттепель. Был канун крещения, по божьему календарю полагались морозы; но по всем долинам и лесам Молдовы встали плотные теплые туманы, под которыми лежали распаренные, насквозь промокшие снежные покровы, укутавшие глубоко раскисшую жирную землю. Снега стали холодными белыми болотами, — болота — безднами пострашнее морских. Под рыхлыми снежными саванами, взломав втайне лед, широко и невидимо разлились по долинам и балкам реки, ручьи и речушки. Словно настал скрытный и холодный, предательский для всего, что движется, потоп.

По этому разливу и съехались сюда, на свой бешляг — условное место сбора, — четы и стяги Молдовы. По нему добрались славные секеи. И гордые ляхи. И дружины монастырей да великих бояр княжества, да его городов.

Свой лагерь господарь Штефан разбил, по обычаю, среди лесов, окружив его валом из срубленных деревьев и рвом. Почти треть огороженного пространства занимал загон для лошадей, где устроили коновязи четы и стяги. На оставшейся части раскинулись сотни палаток и шатров, но больше все-таки простых шалашей, по привычке сплетенных бывалыми лесовиками из ветвей, да так плотно, что по способности сохранять тепло они немногим уступали татарским войлочным шатрам, в которых разместились многие бояре и куртяне. Между этими временными жилищами кое-где тускло светились костры.

Пройдя вперед, Володимер повел товарища в тумане по одной из тропинок воинского городка с той же уверенностью, с какой Войку вел его самого недавно по ночному Белгороду. Отовсюду, из угадываемых в белой тьме кибиток, от походных очагов доносились голоса, негромкие песни, звон оружия. Люди, чувствовалось, притихли в той невольной собранности, которая наступает в каждом лагере перед битвой. Людям, как всегда в канун боя, хотелось побыть наедине, не уходя от товарищей, а место для такого уединения — молчание.

— Сам по себе ходишь, — полушутя сказал Войку, в последнее время крепко привыкший к дисциплине. — Начальником верно стал.

— Хожу-то сам — да от пана к пану, — в тон ему ответил Володимер. — Три господина нынче у меня. Первый — его милость логофэт. Второй — вельможный пан Албу, капитан личной сотни.

— А третий?

— Третий — сам государь, — закончил Володимер. Молодому человеку не хотелось признаваться, что князь в последнее время приблизил его к своей особе, да Войку, может, и счел бы это похвальбой.

Но так было на самом деле. Штефан обладал завидной для вождя способностью чутьем узнавать среди своих людей преданные души. Князь, как некогда Войку, сумел увидеть честное, верное сердце в открытом синем взоре бывшего галерного гребца. Володимер оставался почти постоянно при князе, особенно во время поездок Штефана, когда выполнял обязанности личного дьяка. Почерк молодого писаря, хотя не обрел еще механической равномерности старых дьяков, вполне устраивал его господина, а умение владеть саблей он уже тоже доказал, благо и время, и характер господаря были неспокойными до крайности. Влад быстро вошел в число приближенных, но опасных недругов притом не нажил. От многой вражды уберегли пришельца скромность, молчаливый нрав и открытый, честный взгляд.

— Скажи тогда войнику, пане дьяче, — продолжал Чербул, следуя за приятелем, — правда ли, что поганые уже близко и завтра будем биться?

Но тот остановился и приложил палец к губам. Впереди на тропе слышались чьи-то осторожные шаги. Шедший перед ним человек то останавливался, прислушиваясь, то снова пробирался вперед, стараясь не шуметь. И вдруг, повернув обратно, неожиданно для себя вынырнул из тумана, оказавшись перед обоими друзьями. Незнакомец выругался. Молодые люди не ответили и не сдвинулись с места.

— Где тут стяг боярина Пырвула, братья-войники? — спросил неизвестный по-молдавски.

— Стяг боярина? — переспросил Володимер, внимательно разглядывая встречного. — Вон там, — он указал в противоположную сторону лагеря. — Что же тебя от него, милостивый пан, так далеко завело?

Незнакомец засмеялся.

— Тигечское, друзья, тигечское красное. Говорят, турки только ради него и пожаловали к нам. Дайте пройти, братья-войники. Боярин, земляк мой, давно меня ждет.

Молодые люди слегка посторонились, пропустив гуляку, от которого действительно попахивало вином.

— Боярин, значит, его земляк, — задумчиво сказал Войку. — Откуда же у человека из Фалчинского цинута такой выговор? Ты слышал, Влад, как он чуть шепелявил, как говорил, словно хотел присвистнуть?