Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 178

— Вы порадовали мое сердце, мудрейшие и храбрейшие, — заключил он совет. — Ваши смелые речи — журчание жемчужного ручья у престола всевышнего. А теперь я вас поведу за пределы нашего стана — место, которое наполнит наши сердца радостью, если будет на то изволение всемогущего аллаха.

Сановники и военачальники, недоумевая, потянулись из шатра и начали садиться на уже приготовленных коней. Султану подвели любимого аргамака.

Первыми из лагеря стремительно вышли янычары. Пешие алаи, тысяча за тысячей, быстрым шагом добрались до большого леса, длинным языком выдававшегося в сторону реки. Густые цепи белоколпачников углубились в кодры, прочесывая массив, осматривая дерево за деревом, куст за кустом. Приставленные к каждому полку мунтяне-проводники сразу убедились, что молдаване были здесь совсем еще недавно, но исчезли. Прочесав чащобу, янычары остановились и встали тесным полукругом, настоящей живой стеной на противоположном склоне лесистого холма. Затем в лес вступили саинджи, расчистившие от кустарника напоенную ароматом цветов поляну и поставившие на ней большой шатер из полупрозрачного шелка. На краю этого чарующего уголка заняла место с цимбалами и бубнами многочисленная метерхане, распугавшая здешних пернатых пронзительным визгом своих инструментов. Наконец, вместе с пышной свитой под сень молдавского леса вступил падишах Мухаммед. Старшие сановники и воины вошли с ним в шатер, младшие расположились под легкими полотняными навесами, поставленными на лужайке на позолоченных шестах. Никогда еще лесную чащу на Молдове не озаряло великолепием и блеском столько золота, драгоценных каменьев, парчи, никогда она не внимала таким несогласным, не слышавшим, казалось, друг друга, дудевшим каждый о своем музыкантам. На проворно расстеленных скатертях появились извлеченные из последних запасов армии изысканные яства. Христианам в кубки наливали вина, правоверным — крепкие меды; о медах, какие варились и настаивались в землях северных кяфиров, в Коране не было ни слова.

Мухаммед словно преобразился. Он был весел, милостиво шутил, с ласковой улыбкой слушал речи придворных и воителей. Не обращая внимания на предостерегающий взгляд своего главного хакима, даже султан пригубил чарку меда, отвечая на здравицу, поднятую в его честь мунтянским князем Басарабом. Султан не любил чернявого мунтянского князя и его крикливых и льстивых, то заносчивых, то валяющихся в пыли бояр. Мухаммед охотно отдал бы их всех своему Кара-Али и его подручным. Но мунтяне были нужны, они знали здешние места и, не годясь для того, чтобы сражаться в первых рядах, неплохо служили в дозорах и караулах, в разъездах, собиравших добычу и полон.

— Храбрейшие мои и вернейшие! — твердым и звучным голосом, гремевшим на полях многих битв, ответствовал султан. — Правоверные и вы, пребывающие в заблуждении, но дружественные и верные нашему знамени высокородные беи и бояре Земли Мунтянской. Эта война — плод безумия нечестивого Штефана Молдавского — последняя война, в коей наше соединенное оружие, встретив щит вражеского коварства, не принесла полного и скорого уничтожения непокорных. Безумный здешний бей, не смея снова встретиться с нами в открытом бою, множит козни и предательские удары в спину османам и их друзьям. Сегодня, однако, с чистым сердцем могу сказать вам: победа близка, мои верные и отважные! Об этом глаголет мне мир, ниспосланный душе всевышним, об этом — вещие знамения, начертанные среди звезд священной рукой пророка — да благословит его аллах и приветствует!

Сдержанный гул почтительного одобрения наполнил легкий шатер падишаха.

— Это последняя война, которую можно так назвать, — продолжал султан, чуть наклонившись вперед на невысоком переносном престоле из позолоченного бамбука, разглядывая соратников вселявшими во всех ужас светлыми выпуклыми глазами. — Ибо за пределами сей земли нашему могуществу не будет больше преград, аллах всесильный и вечный отдаст нам окрестные земли во славу ислама. Я говорю вам: сражайтесь и верьте, будьте стойки в последних сих невзгодах и горестях, ибо склоняет уже аллах всеведущий рубиновую чашу весов победы на сторону верных. Когда же рухнет страна бея Штефана, когда вслед за нею, оставшись без сего зерцала, падут Польша и Венгрия и сдастся на нашу милость Венеция, столь долго не покоряющаяся своей немилосердной судьбе, — тогда и прочие земли Мира тьмы не устоят пред светом ислама. И на земле воцарится вечный мир, до самого Западного моря, у коего нет уже другого берега.

Мухаммед знал, что это не так; войны будут и после. Но сейчас спасительная ложь была как никогда нужна. Услышанная визирями и беками, эта благостная ложь мгновенно разнесется по стану, как будто султан говорил всем двумстам тысячам. Войны будут и после и тем охотнее пойдут на них его газии, ведомые им. Победоносным.

Несколько часов, за стеной своих янычар, наслаждался прохладой молдавских кодр всесильный турецкий царь. Бросая вызов хмурым, близким дебрям, бесновалась метерхане, стреляли в воздух бешлии охраны, словно настал день великого торжества; эта музыка более всего нравилась султану-завоевателю. Солнце начало клониться уже к закату, когда Мухаммед дал знак к подьему. Но, сев на коня, направил его не к стану войска, а в обратную сторону. Доехав по тут же расчищенной тропе до янычарского строя, он решительно двинулся в глубь леса, словно вознамерился еще больше испугать противника вторжением в его главное прибежище. Перед ним, поняв все без слов, вел сотню воинов главный янычарский ага Вели-бек.

Не прошли, однако, воины-османы и четверти версты, когда впереди что-то случилось. Вели-бек, бесстрашный, испытанный воин встал перед стременем султана.

— О великий падишах, — проговорил он с окаменевшим лицом, — не ходи дальше. Там…

— Что — там, мой Вели? — в нетерпении дернул узду Мухаммед. — Чего испугались твои храбрые барашки?

Султан бросил коня вперед, пригибаясь под низкими ветвями, выехал на новую поляну. Здесь, подвешенные за руки к деревьям, стояли двадцать тел мясного цвета, еще в изобилии сочащиеся кровью; на голову каждого чей-то насмешливой рукой был напялен янычарский белый кавук. Содранная кожа казненных валялась тут же под их ногами, перемешанная с тем, что было их одеждой. Эти люди вошли сегодня в лес вместе с ним, своим повелителем, непостижимым образом захвачены почти на глазах своих товарищей, ничего не успевших заметить. И казнены лютой казнью, пока он наслаждался лесным воздухом, на этой поляне — уже напоенном запахом крови. Бей Штефан, его люди ответили на вызов султана.

— Добейте! — коротко приказал Мухаммед, заметив, что среди замученных есть еще живые. И круто повернул коня. Но тут к нему, под самые копыта жеребца, бросился и упал на колени молодой бек.

— О заступник наш пред аллахом! — воскликнул он, воздев руки к султану. — Дай мне сотню воинов, и я вытащу злого молдавского вепря из его укрытия и приволоку к твоим ногам!

Мухаммед бросил на бека хмурый взгляд и проехал мимо. Под сердцем у султана опять возникла растущая, знакомая боль.

Султан молча вернулся в свой дворцовый шатер в пыльном, душном, голодном лагере; двух старых беков, пытавшихся помочь, Мухаммед в гневе оттолкнул. И тут же велел казнить на колесе весь белюк, из которого молдаване выкрали тех, найденных на поляне, — полсотни оставшихся в белюке янычар. А их начальника — сварить живьем в котле. «На ужин дьяволу», — пробормотал султан.

Слушая звеневшие металлом последние вопли несчастного бека, далеко разносившиеся по лагерю, притихшему, охваченному страхом, Мухаммед боролся с особо жестоким приступом болей, опоясывающих его тело огненным кушаком. Почему аллах не хранит его, не защищает от лютого страдания? Разве все его дела, все походы и войны — не во славу его, всевышнего, не ради истинной веры? И не ради них он ведет свой народ, правя им железной рукой? Или проклятия врагов — сильнее его молитв, и всевышний охотнее склоняет к ним слух? В чем согрешил султан Мухаммед перед лицом своего господа — аллаха всевеликого и милосердного?