Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович. Страница 59

Но князь Александр, не поворачиваясь, протянул руку. Иосиф тут же вложил в нее кремневую пищаль. Базилей тщательно прицелился, спустил курок, и бежавший во главе нападающих ага, взмахнув руками, повалился в белую пыль вырубленной в камне дороги.

Это был сигнал, гора ожила. Запавшие в складках камня, завешанные полосами вьющихся растений бойницы изрыгнули огонь; огрызнулись пламенем казематы, вырубленные в толще скалы боевые пещеры мангупских катакомб. Из скрытых доселе амбразур на наступающих посыпались пули, стрелы и камни, полился кипяток и горячая смола. Пространство, на котором скопились идущие на приступ, оказалось под огнем со стен и со скалы. Убийственный ветер, которым дохнул Мангуп, валил ближних и дальних джамлиев и янычар, спахиев и татар.

Осман, однако, этот огненный смерч не испугал. Бывалые мудхажиды сомкнули щиты и продолжали наступление. Первые ряды вскоре приблизились к воротам; перед ними выдвинулась окованная сталью голова большого тарана, и раздался первый удар. Но со стен и из скальных казематов заговорили пушки Мангупа, и кровавые длинные плешины стали появляться там, куда попадали чугунные и каменные ядра. Ливень камней и стрел с трех сторон обрушился на острие колонны, и стальная голова тарана с глухим стуком уткнулась в землю, вместе с теми, кто только что раскачивал его.

Турки все еще стремились вперед, грозное «алла!» время от времени гремело над колоннами. Но тут запели трубы, а бубны смолкли. И штурмовые полки осман в том же порядке, прикрываясь щитами, двинулись обратно: сераскер понял, что успеха здесь не достичь, и отозвал своих людей. Гедик-Мехмед с ледяным спокойствием смотрел, как отступают его солдаты. Ничего, злее будут потом.

Оттоманские воины унесли раненых, убитых и все брошенное ими оружие. Только таран, отрезанный от хозяев сплошной завесой пуль и стрел, остался у ворот Мангупа. Несколько феодоритов, приоткрыв тяжелые створки, мигом втащили в свой город этот первый трофей.

На стенах и башнях крепости теперь царило всеобщее ликование, и лишь лицо князя оставалось бесстрастным: базилей понимал, как незначителен этот первый успех. Но вскоре все примолкли: за линией турецких пушек поднялся в небо высокий кол с насаженным на него извивающимся человеком. Это корчился в муках ага отряда, оставившего врагу злополучный таран.

Войку Чербул вел свой первый бой на одной из башен. Стоя на широком и крепком деревянном помосте, привычный к схваткам в чистом поле, он не сразу пустил из укрытия первую стрелу, не прятался. Тяжелый дротик, пущенный из турецкого самострела, однако, скоро напомнил ему об опасности, а могучая рука старого Дрэгоя с размаху прижала юношу к спасительному камню. Чербул стал осторожнее и начал пускать из-за своего зубца стрелу за стрелой. Когда стоявший у ноги кувшин, заменявший колчан, опустел, стоящий рядом Теодорих подвинул ему свой.

— Стреляй, Войко! — улыбнулся феодорит. — Клянусь Тором, у тебя убивает каждая!

И подняв с настила тяжелый камень, метнул его в наседавшую массу янычар.

После недолгой передышки турецкие барабаны объявили новый приступ. Газии Гедик-Мехмеда ударили также в центре укреплений, и было видно, что самые мощные колонны янычар и джамлиев устремились именно туда. Орудия осман больше не стреляли: возле них саинджи сколачивали какие-то сооружения из бревен. А к воротам снова двинулись янычары. Теперь эти отборные воины старательно укрывались за большими щитами из толстых досок, которые несли перед строем.

Паша знал своих людей, на сей раз они вправду были злее. Теперь в месте главного удара турки наступали по пологим, хотя и трудным для подъема каменным осыпям. Подойдя к стене, османы приставили лестницы и полезли по ним, прикрываясь круглыми щитами; пока одни упорно карабкались к зубцам, другие, тщательно целясь, стремились поразить защитников из арбалетов, пищалей и луков. Стреляли метко: то один, то другой из осажденных со стоном отшатывался от амбразуры.

Воины Мангупа яростно отстреливались, бросали камни, лили на чалмы и шлемы турок кипяток и смолу. Когда очередная лестница доверху заполнялась газиями, а передний был уже готов прыгнуть за парапет, защитники Мангупа поддевали ее особым крюком, наваливались на длинное древко. И высокая лестница со всеми, кто был на ней, валилась на теснящихся внизу янычар или джамлиев, обреченно принимавших на головы вопящий и проклинающий груз.

Бой длился три часа. Не добившись и на сей раз успеха, по зову труб османы отошли, как прежде, в полном порядке. Даже сломанные лестницы, даже подожженные стрелами большие дощатые щиты, и те были унесены: турки запомнили урок, преподанный им суровым пашой.

В этой схватке погибло уже десятка два феодоритов. Войку остался невредим, хотя бился храбро, и лишь потом заметил, что вражья пуля начисто состригла у самой шеи прядь его черных кудрей. Мессеру Христофоро турецкая пуля оцарапала щеку. А еще одна срезала золотой крест с остроконечного шлема Палеолога, подаренного базилею епископом. И пошли вокруг суеверные толки, что это знамение сулит князю гибель, может быть, даже — перемену веры.

День боевой страды, однако, еще не закончился. Гедик-Мехмед наверняка затевал новый ход, и князь Александр оставался начеку. Обдумывая дальнейшие действия, каждый военачальник нет-нет да и бросал пытливый взгляд в то место, где стоял другой.

Каждая встреча враждующих армий, наверно, сопровождается таким разговором на расстоянии, реальным и в то же время призрачным диалогом двух полководцев. Так было и сейчас. «Теперь ты знаешь, что ворота и средние укрепления с ходу не взять, — обратился мысленно к противнику Палеолог. — Чего же ты ждешь, мой паша? Попробуешь ударить в третьем направлении?» «Наверно, с третьей стороны тебя тоже трудно взять, о князь кяфиров, — рассуждал Гедик-Мехмед. — Надо прикинуть, есть ли смысл положить там еще две сотни моих людей». «Сегодня, — думал князь, — ты еще не остыл от побед над итальянцами в Солдайе и Каффе. Для тебя не настало время терпения, ты непременно полезешь». «Мы одолели этих генуэзских латронес [16] на берегу, слава мадонне, то есть — слава Аллаху! — вспоминал паша. [17] — Мое войско — словно конь, брошенный в галоп: остановка ему вредна. Надо продолжать битву, даже если успеха нынче не будет…»

И Гедик-Мехмед в третий раз послал своих муджахидов на приступ. Турки снова пошли на ворота и среднюю часть укрепления; небольшая часть отрядов, выделенных для штурма, навалилась на внешнюю стену, закрывающую вход в ущелье, где жили мангупские кожевники. Битва длилась почти до вечера. Но мастеровые-евреи, среди которых появился сам базилей, отстояли свой квартал. Не добились победы и в иных местах.

Паша велел трубить отбой и возвращение в лагерь.

Люди Мангупа ликовали недолго. К вечеру огромный столб дыма поднялся над побережьем в том месте, где стояла Каламита; когда же стемнело, все увидели пламя большого пожара. Стало ясно, что твердыня пала. Событие вызвало среди феодоритов уныние, жуткие пророчества; и вой юродивой на базилеевом подворье смущал воинов, женщин и старцев Мангупа. Святая ежедневно впадала в неистовство, и в молодой свите князя начали раздаваться голоса, советовавшие послать к ней палача.

Базилей, однако, им не внял. Князь повелел только забрать решеткой зловонную дыру юродивой, чтобы она не вылезала более во двор.

— Мнящим себя разумным людям, — невесело сказал он консулу ди Негроне, — полезно время от времени слушать речи безумцев. Ибо эти часто видят дальше: здравый смысл не застит им вещего зрения души.

Так миновал второй день осады Мангупа — в волнениях, но без штурма; паша, видимо, решил дать своим людям отдых. Вечером Войку с сотней дежурил на стенах. А в лунную полночь, когда молдаван сменила сотня готов, легкая фигурка в темной шали прегратила Чербулу путь у самой казармы. Молодые люди отступили в тень большого ореха.