Короли Вероны - Бликст Дэвид. Страница 10

Одна собака явно чувствовала себя главной. Это был гибкий, жилистый зверь с характерной длинной узкой мордой и изогнутыми клыками. Кангранде кинул псу подачку, и тот поймал лакомый кусок прямо на лету. Когда пес снова улегся у ног хозяина и принялся глодать кость, Пьетро разглядел, что на попонке у него вышиты серебром лестница и орел – знаки семейства делла Скала. Длинная шерсть на спине несколько свалялась под попонкой – признак, что пес был veltro, то есть из породы борзых. Слово veltro являлось синонимом к слову «полукровка». Кангранде носил кличку Il Veltro, дававшую его врагам пищу для острот.

По левую руку от Капитана, на почетном месте, сидел отец Пьетро. При рождении он получил имя Дуранте Алигьери ди Флоренца, однако теперь был известен цивилизованному миру как поэт Данте. Будучи на полторы головы ниже молодого правителя Вероны, Данте сильно проигрывал в сравнении с ним. Жесты его отличались порывистостью и какой-то незаконченностью, он страдал одышкой. Данте носил гонеллу – длинное одеяние, популярное в среде ученых, голову его скрывал остроконечный cappuccio. В одежде великий поэт отдавал предпочтение черному и алому цветам и выглядел почти зловеще. Пьетро унаследовал от отца большие глаза и римский профиль – орлиный нос, высокий лоб, тяжелую нижнюю челюсть и выдающуюся нижнюю губу. Только волосы у Данте были жесткие, черные и блестящие, а у Пьетро – мягкие, каштановые.

Не успели Марьотто и Пьетро появиться в дверном проеме, как к ним бросились слуги с чашами для мытья рук. Пьетро понял, почему их заставили надеть мягкие туфли: пол в палаццо был из чистого мрамора, выстилание тростником здесь не практиковали. Хозяин чрезвычайно заботился о том, чтобы в покои не попала грязь с улицы.

«Слуги, наверно, до смерти боятся собак», – подумал Пьетро.

Пока им помогали умыться, Марьотто шептал:

– Вон там, в темно-зеленом – Пассерино Бонаццолси, подеста Мантуи. Говорят, он лучший друг Кангранде, но кто знает, останутся ли они друзьями, если политический ветер сменит направление? Рядом с ним, в мехах, Гульермо да Кастельбарко Завяз-в-Грязи. Он недавно произведен в хранители оружия армии Кангранде, а это очень теплое местечко. Человек, который вертит в руках нож для хлеба, – Федериго делла Скала, дальний родственник. С виду застенчивый, но этим летом отличился при защите города. А за спиной Капитана – Николо да Лоццо. Кангранде зовет его просто Нико. Молод, чуть старше Кангранде, а уже второй человек в армии. В заместители Капитана его произвели за то, что он предал Падую, откуда сам родом, и перешел на сторону Вероны.

Марьотто продолжал в том же духе. Пьетро с интересом рассматривал каждого, о ком рассказывал приятель, понимая, что не запомнит и половины имен. О Бонаццолси он слышал, о Лоццо тоже. Казались знакомыми и некоторые другие имена. Синьоры, которым не нашлось места на кушетках, либо теснились за спиной Кангранде, либо сидели на покрытых подушками скамьях.

Марьотто смерил взглядом широкоплечего мужчину с длинными, заплетенными в косу волосами. Ярко-синяя лента, перехватывающая косу, отвлекала внимание от серебристых и белых нитей, тронувших темно-каштановую гриву. Марьотто думал целую минуту и наконец признался:

– Понятия не имею, кто это.

– Это Угуччоне делла Фаджоула, покровитель моего отца, – скромно промолвил Пьетро. – Он привез нас в Верону, чтобы заново представить отца Скалигеру. Хотя, по-моему, мы ему нужны, чтобы произвести впечатление на Кангранде. Угуччоне нелегко приходится без союзника на севере.

Марьотто кивнул с умным видом.

– А еще он подарил мне шляпу. Ту самую, которой больше нет.

Марьотто усмехнулся.

Угуччоне поднялся и ласково кивнул сыну Данте. Пьетро уже поднял руку, чтобы приветствовать его, но подле правителя Пизы заметил отца. Данте смотрел на сына взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и Пьетро инстинктивно отдернул руку, словно самый воздух ее обжег. Данте начал осмотр снизу; когда взгляд его добрался до макушки сына, щека великого поэта задергалась. Сердце у Пьетро ушло в пятки.

Юноша изо всех сил старался различить среди голосов, долетавших до галереи, голоса отца и Кангранде. Ему это удалось. Данте и правитель Вероны спорили с молодым аббатом в заношенной, подметавшей пол гонелле, и со смуглым носатым карликом. Этот последний носил на манжетах бубенцы; вообще его наряд казался пародией на стиль одежды веронской знати.

– Климент умер, – говорил аббат. – Церкви следует просить Филиппа [12] назначить нового папу.

– Какое значение для вас имеет национальность папы? – напрямую спрашивал пестрый карлик.

Данте и Кангранде отвечали с разной степенью горячности, но выражали одно мнение. У Данте, конечно, лучше получалось его выражать:

– Дорогой мой, вы заблудились в собственном красноречии! Обратив в христианство знатных язычников Рима, Господь тем самым избрал Италию Своим оплотом. Рим – обитель папства, а самый институт папства принадлежит итальянцам. Вы иудей. Сопоставьте перемещение папского престола во Францию с господством Вавилона – и вам, возможно, откроется истинный смысл событий.

– Италия – миф, – не унимался шут. – Италия – плод тщеславного воображения так называемых ученых. Фантазия философа. Или поэта.

– Мечта об истине – это вам не фантазия.

– Почему же тогда последний итальянский папа вас, мягко говоря, недолюбливал?

– Верно, шут. Он меня недолюбливал. Зато французский папа вообще никого не любит.

Марьотто дернул Пьетро за рукав, и вместе они приблизились к группе молодых людей, до хрипоты споривших о войне. Солировал жених: он отвечал на вопросы, которые ему подбрасывал крупный щекастый парень с целой копной непослушных соломенно-желтых волос. Впрочем, большинство приятелей жениха были заняты в основном тем, что подливали ему в кубок с целью раскачать на любовное стихотворение.

– Ах, Констанца! – вздыхал жених под радостные вопли молодежи. Пьетро и Марьотто не замедлили присоединить к ним свои голоса.

– Повезло же тебе! – ворчал молодой человек лет двадцати, широкоплечий, мускулистый, с изящной бородкой. Поигрывая шнуровкой, он скроил печальную мину: – Я вот никогда не женюсь.

– Конечно, Бонавентура, где уж тебе! – немедленно отреагировал жених. – Ты умудрился поссориться со всеми почтенными отцами Вероны!

– Знаю, знаю, – печально молвил Бонавентура, и плечи его поникли, а пальцы отпустили шнуровку.

– С тех самых пор, как твой отец, упокой, Господи, его душу, сыграл в ящик, ты только и делал, что пил, с девками путался да песни пел! – вступил в разговор третий голос.

– Не так уж много он и пел, – уточнил жених. – В основном пил да путался.

– Не забудь, он еще держит сотню соколов!

– Если я не женюсь в ближайшее время, я разорюсь, – констатировал Бонавентура.

– В таком случае поищи себе невесту за стенами Вероны, – посоветовал жених.

– Вне стен Вероны жизни нет нигде! [13]

– Не давай умереть надежде, иначе сам умрешь холостяком! – Жених уже опьянел, глаза его масляно поблескивали. – Как знать, может, мы выиграем войну с Падуей. Ты, Бонавентура, сможешь тогда похитить единственную дочь какого-нибудь богатого падуанца.

Бонавентура снова занялся своей шнуровкой.

– Единственная дочь богатого падуанца… Стоит подумать.

– Думай-думай. У женщин в Падуе самые большие… – Не договорив, жених вздохнул. – Ох, я же теперь женатый человек. Ах, Констанца!..

И остроты пошли по второму кругу.

На плечо Марьотто опустилась тяжелая рука.

– Сынок, не уделишь ли ты мне одну минуту своего драгоценного времени?

Синьор Монтекки говорил вкрадчивым тоном, слишком хорошо известным юному Алагьери.

Пьетро решил присоединиться к отцу, послушать его умные речи – просто в целях безопасности – и подошел поближе.

Аббат горячился. Тема папства была забыта: объектом праведного аббатова гнева стал сам Данте.