Короли Вероны - Бликст Дэвид. Страница 38

Один только венецианец не испытывал удовольствия от ужина. Кангранде не упускал случая задеть Дандоло. Делал он это весело, шутя, с неизменной любезностью. Но беспощадно.

Наконец с ужином было покончено. Марцилио да Каррара поднялся первым, небрежно спросив у своего дяди разрешения выйти из-за стола. Он ушел из обеденной залы, не оглянувшись. Асденте и Пассерино проследовали в гостиную, чтобы продолжить вечер за игрой в кости. Дандоло и Гранде помогли Муссато подняться, после чего слуги доставили поэта прямо в его «камеру», как зловеще шутил Кангранде. Падуанцев содержали в превосходных апартаментах, ничего общего не имевших с тюрьмой. Кангранде близко к сердцу принимал выражение «любите врагов своих».

Скалигер принялся отдавать распоряжения слугам. Данте подошел к сыну.

– Как ты себя чувствуешь, мальчик мой?

– Хорошо, отец, – отвечал Пьетро, гоня мысли о личинках.

– Вот и славно, – нарочито небрежно произнес Данте. – Тогда я пойду спать. – Взгляд его упал на непокрытую голову сына. – А где же твоя новая шляпа?

– Потерялась в дороге, – сказал Пьетро.

– Так-так. – И с довольной улыбкой Данте удалился.

Отпустив слуг, Кангранде обернулся к Пьетро.

– Ты, я смотрю, спать не хочешь? Не вернуться ли нам на террасу, к жаровне, дождю и дыму?

Когда Пьетро снова улегся на свою кушетку, а слуга принес новую жаровню, Кангранде произнес:

– Пьетро, ты молчал почти весь вечер.

– Мне нечего было добавить к тому, что говорили достойные синьоры.

– Пьетро, поверь мне на слово: лгать – дурная привычка. Тебе было что сказать. И не только доблестному Марцилио, – прищурился Кангранде.

Пьетро почувствовал, как заливается краской.

– Я там самый младший…

– Марцилио старше тебя всего года на два, манерам же его далеко до твоих. Так о чем ты думал?

– Я… я думал о звездах, что определяют людские судьбы, – промямлил Пьетро. – Вы спрашивали, где грань между свободной волей и толкованием предначертанного небом. Я думаю… – Пьетро замолк. Ему не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. Однако Скалигер терпеливо ждал. – Я думаю, эта грань не такая четкая, как кажется. Человек не может противиться предопределенному свыше – как моряк не может по своей воле остановить шторм, – однако он может сам решать, как противостоять стихии.

Кангранде мигом уловил мысль Пьетро.

– Ты хочешь сказать, что, хотя звезды и указывают моряку путь, он сам решает, следовать их совету или не следовать?

Пьетро кивнул.

– Но я говорю не только о карте. Судьба ставит у нас на пути препятствие. Мы же сами решаем, повернуть назад, обойти его или взять штурмом. В этом проявляется свободная воля. Мы не можем помешать судьбе принять решение, однако можем не согласиться с ее решением.

Пьетро осекся, сообразив, как глупы его слова. Кангранде, однако, мысленно поворачивал их так и эдак, словно они были достойны подобных размышлений. Наконец Кангранде проговорил:

– Человек, стало быть, отвечает за свои поступки, но не за свою судьбу.

– Это только предположение, мой господин, – поспешно произнес Пьетро.

Задумчивости Скалигера как не бывало.

– Это блестящее предположение, синьор Алагьери! Жаль, что ты не высказал его за ужином. Всем этим воинам, дипломатам и поэтам, вместе взятым, не измыслить ничего подобного. В тебе, мальчик, мудрость старика.

– Тебя это удивляет? – зазвенел насмешливый женский голос. Пьетро резко обернулся.

– А, донна Катерина! – Появления сестры было достаточно, чтобы к Кангранде вернулась обычная язвительность. – Разумеется, этот юноша проявляет мудрость во всем, кроме одного – ему до сих пор хочется, чтобы я оставался в живых.

– С возрастом это пройдет, – заметила донна Катерина. Распущенные волосы ее, перехваченные единственной черной лентой, покрывали спину, как плащ.

Пьетро неуклюже поднялся. Его усилия были вознаграждены беглым кивком; затем донна да Ногарола снова перевела взгляд на брата.

– Если тебе уже надоело упиваться собственным философским настроем, могу сообщить новость.

– Все готово?

– Да. Хочешь, я поеду?

– Чтобы ты в такую погоду тряслась по дороге, а потом, чего доброго, умерла от простуды? – Кангранде сделал страшные глаза. – Дани за что! Баилардино мне этого не простит.

– Тогда я одолжу тебе свое здоровье в обмен на нежные чувства к моему мужу.

– Он меня вырастил. Лишь благодаря ему я стал тем, что я есть.

– Пожалуй, на каждый твой день рождения нужно преподносить ему подарок. Что бы такое выбрать?

– Может, кинжал?

На ослепительную улыбку Кангранде Катерина ответила не менее ослепительной улыбкой.

– Милый брат, ты читаешь мои мысли. Однако кинжал, который убьет моего мужа, должен быть заострен с обеих сторон, чтобы заодно пронзить и мое сердце.

Как и прежде, Пьетро не мог уловить сути разговора. Перебрасываясь загадочными фразами, брат и сестра словно чистили луковицу – под одним слоем непременно открывался другой. Постороннему ни за что было не догадаться, что окажется в самой середине. Наверняка что-нибудь скверное, если не сказать грязное.

– Значит, снова сидеть дома, – вздохнула Катерина. – Похоже, я у тебя впала в немилость.

– Дорогая моя, не надо бы тебе этого говорить… Ты же знаешь, я люблю тебя больше всех на свете.

– Итак, кого ты решил отправить в опасный путь?

– Никого.

Донна Катерина нахмурилась.

– Ты передумал?

– Вовсе нет. Я не собираюсь никого отправлять – я поеду сам.

Катерина не скрывала неодобрения.

– Тебя хватятся.

– Могу же я напиться пьяным. Могу же я уединиться в часовне для молитвы – или для оргии. Придумай что-нибудь сама. У тебя ведь богатое воображение.

– Моему воображению уже не угнаться за твоей взбалмошностью. Хорошо, я стану пауком и сплету для тебя паутину лжи. Но тебе нельзя ехать одному.

– Нельзя или можно, это я сам решу.

– И меня не послушаешь?

– Не послушаю.

Взгляды их столкнулись, но выдержали столкновение.

Пьетро не знал ни куда собрался Кангранде, ни почему донна Катерина сама хотела поехать. Он знал только одно: как велико его желание быть им полезным. И, не успев сообразить, что делает, Пьетро произнес:

– Я поеду с вами, мой господин.

Брат и сестра обернулись. У Пьетро от их взглядов мурашки побежали по спине. Тем не менее он продолжал:

– Я вполне здоров, а в постели лежать больше не могу. Бездействие сводит меня с ума. Я хочу что-нибудь сделать.

Кангранде и Катерина переглянулись.

– Я буду рад попутчику, – произнес Кангранде. – Однако я не хочу, чтобы ты тряской разбередил рану или простудился под дождем. Предстоит долгий путь. Мы вернемся в лучшем случае утром. Если вообще вернемся, – зловеще добавил он.

– Для меня честь быть вам полезным, мой господин.

– Ты не ответил на мой вопрос, Пьетро, – сказал Кангранде.

– Чтобы получить ответ на вопрос, следует задать вопрос, – строго произнесла Катерина. Она приблизилась к Пьетро и положила ему на плечо свою легкую ладонь. Ее дыхание слегка отдавало разогретой с пряностями мальвазией; этот запах смешивался с тонким ароматом лаванды. Перспектива всю ночь мокнуть под холодным дождем тотчас показалась юноше весьма радужной. – Синьор Алагьери, мы хотели знать, вполне ли вы здоровы.

– Вполне, донна да Ногарола.

– Эта поездка – тайна, хотя последствия ее станут известны всем. Все, что вы здесь слышали и еще услышите, должно оставаться sub rosa. [36]

– Или, как говорили греки, herkos odonton, то есть за зубами, – добавил Кангранде.

Катерина с тревогой смотрела на брата.

– Хлебом тебя не корми, дай пустить пыль в глаза. Вспоминается Амур, предлагающий дураку розу любви в обмен на молчание.

– Ну, если ты под Амуром разумеешь меня, тогда все сходится. За одним исключением: Пьетро – далеко не дурак.

– Конечно нет. – Катерина взглянула юноше прямо в глаза. – Пьетро, мы ведь можем доверить тебе тайну?