Короли Вероны - Бликст Дэвид. Страница 47

«9 декабря 1314 года от Рождества Христова

Mia Sorellina! [40]

Пишу тебе из Лукки. Завтра утром мы уезжаем. Уже и вещи уложили. Ты спросишь, в чем причина отъезда? Помнишь, я писал тебе в октябре (а может, ты не получала того письма?), что правитель Вероны предложил отцу свое покровительство? Предложение не только лестное, но и выгодное – кров, изрядный доход, а также обещание публичных выступлений и публикаций в обмен на постоянное присутствие при дворе.

Как ты понимаешь, именно пункт о „постоянном присутствии“ смутил отца. Он не публичный человек – он предпочитает в мрачном уединении отдаваться течению своих мыслей. В то же время он любит быть в центре внимания, а значит, не станет довольствоваться дружеской компанией и беседой на равных.

Однако, взвесив все „за“ и „против“, отец сделал выбор в пользу веронского двора, и вот мы наконец уезжаем. Отец говорит, что идет служить к Скалигеру ради того, чтобы тот посвятил меня в рыцари, но я думаю, что отец восхищается Кангранде не меньше, чем твой любящий брат. Скалигер воинствен, но прекрасно образован, мудр и вместе с тем скор на решения. Знаю, многие достойные флорентинцы осуждают его, однако он действительно заслуживает восхищения. Они очень добры ко мне, Кангранде и его сестра.

Как бы то ни было, нам не следует дольше оставаться в Лукке. Горожане недовольны нашим присутствием. Думаю, они наконец догадались, что имел в виду отец, когда писал о Пизе; правда, не представляю, как они сразу не поняли. Не удивлюсь, если однажды ночью они подожгут наше жилище. Вот я и радуюсь, что мы наконец уезжаем.

Покровитель отца Угуччоне крайне недоволен. Наверно, не хочет терять придворного поэта. Теперь, когда отец снискал мировую славу, Угуччоне, видимо, решил распространить свое навязчивое покровительство на самые небеса. Возможно, это подняло бы его в глазах подданных. Эти самые подданные считают Угуччоне властным и скупым тираном. А ему, наверно, хочется слыть покровителем искусств. Удивительно, как человек, ненавидящий книги и едва умеющий поставить подпись, может гордиться тем, что „держит“ настоящего поэта, словно речь идет о породистом скакуне.

По крайней мере, Угуччоне не осуждает выбора отца. К Вероне он испытывает более теплые чувства, чем к Поленте. Да-да, Гвидо Новелло тоже просил нас принять его покровительство. Синьор Фаджоула называет Новелло щеголем, который войне предпочитает живопись и поэзию, – характеристика верная, однако, по-моему, в понимании нашего покровителя, ничего не может быть постыднее. С другой стороны, Угуччоне не жалеет похвал в адрес Кангранде. Он говорит, что если когда-нибудь оставит службу Пизе, то поселится только в Вероне.

(Кстати, это может произойти скорее, чем кажется. Как я уже упоминал, жители Лукки недовольны своим правителем. Последние волнения были связаны с какими-то делами, что Угуччоне ведет с банкирами и с Англией. Я не вполне понял, в чем суть.)

Однако насчет Кангранде Угуччоне абсолютно прав. Кангранде – словно факел. Клянусь, с его появлением в любой комнате становится светлее. Никогда не встречал такого энергичного человека!

Спасибо тебе за шарф. В это время года в Вероне холодно и сыро – по крайней мере, так говорят. Сам я не был на севере с конца октября. Но и тогда уже холодало. Я говорил о погоде с лекарем донны да Ногаролы, Джузеппе Морсикато, – кажется, я писал о нем. Он врачевал мою рану в Виченце. Так вот, синьор Морсикато сказал, что сравнивал зимние температуры в прошлые годы и убежден, что в мире становится все холоднее. Он сказал также, что во времена Римской империи зимы были короче и снега столько не выпадало. Если он прав, то к чему мы идем? Отец считает, что здесь Божий промысел. Конечно, отец прав, однако никто не знает, что означает этот промысел. Если в мире становится холоднее, можно ли сказать, что человечество приближается к небесам или же, наоборот, скоро будет повержено в ад? Отец придерживается второй точки зрения, поскольку в центре девятого круга находится лед. Напиши, пожалуйста, что ты думаешь по этому поводу».

«Наши вещи уложены, и мы готовы в путь, в новый дом, в родовой замок Скалигеров, где это семейство жило еще до того, как Мастино, первый из рода Скалигеров правитель Вероны, выстроил новый великолепный дворец. Я несколько раз там бывал еще в октябре, после сражения. Дворец просто огромный, даже не знаю, с чем его сравнить. Подвал – настоящие римские бани, отстроенные заново, знаменитая же пьяцца дель Синьория расположена над останками старого римского Форума. Я еще не видел этих бань – мне как-то не по себе при мысли о подвале, заполненном водой. А вот отец часто туда наведывался, когда мы в последний раз гостили у Скалигера. Какой контраст по сравнению с сараями и дровяными навесами, где ему приходилось ночевать бок о бок с нищими студентами и всякими бродягами. Я пришел к выводу, что лучше иметь деньги, чем не иметь.

Думаю, не стоит говорить, в каком восторге от Вероны наш Поко. Кстати, этот кошмарный кусок меха – его тебе подарок на Рождество. Поко ужасно горд – он сам подстрелил и ободрал несчастную зверюгу.

„Я пошлю мех Империи“, – сказал он.

Ты никогда не говорила, почему Поко называет тебя Империей. (Похоже, у меня единственного в семье нет для тебя прозвища.) Как бы то ни было, мех – от Поко. Не сомневаюсь, ты сумеешь сделать из отвратительной шкуры что-нибудь приемлемое. Поко добыл ее на охоте, накануне нашего отъезда из Вероны. Удивительно, что охота была в мою честь. В знак своего расположения Кангранде подарил мне лучшего щенка из помета, от своего любимого пса по кличке Юпитер. Щенка я назвал Меркурио.

На прошлой неделе в Лукку навестить меня приезжали Мари и Антонио. Мы пошли прогуляться по городу и увидели группку пожилых женщин. Они остановились, стали показывать на меня и шептаться. Антонио и Мари принялись отпускать разные шуточки, но я заверил их, что сводничество здесь ни при чем – просто женщины принимают меня за моего отца. Мари сказал, что это нелепое предположение, и заметил, что я совсем не похож на отца – разве только формой носа и лба.

„Вдобавок твой отец носит бороду!“ – заявил он.

Ты очень давно не видела отца, поэтому можешь об этом и не знать, однако Мари прав – отец действительно уже несколько лет носит бороду. Он бреется только тогда, когда с него пишут очередной портрет – чтобы больше походить на Вергилия или Цицерона, в общем, на какого-нибудь римлянина. Отцу хочется, чтобы его воспринимали как преемника великих римских философов и поэтов, а поскольку на портретах все они гладко выбриты, он следует их примеру. Получается, что я более похожу на портрет отца, чем он сам. Вот люди и смотрят.

„Так они спутали тебя с твоим отцом?“ – удивился Антонио.

Я сказал: „Не верите – пойдите и сами спросите“.

Они действительно пошли, да еще по дороге оглядывались на меня, словно я сумасшедший. Поговорив несколько минут с кумушками, Мари и Антонио расхохотались. Ухмыляясь от уха до уха, они передали мне разговор.

„Видите того человека, что отбрасывает на нас тень? – спросила одна из кумушек. – Это он спускался в ад и вернулся оттуда, да еще рассказывает истории о своих друзьях, что там маются“.

Антонио полюбопытствовал, почему они решили, что это именно я. Кумушки ответили, что у меня шляпа точь-в-точь как у дьявола.

Подозреваю, что самые смешные детали разговора Мари и Антонио от меня утаили. Однако я задумался. Ведь и правда, такова наша судьба – о нас будут знать только благодаря нашему отцу. На детях гениев природа отдыхает.

Не знаю, что еще написать. Скажи матушке, чтобы не беспокоилась обо мне. Моя рана заживает. Благодарю вас обеих за ваши молитвы. Кажется, они подействовали».