Короли Вероны - Бликст Дэвид. Страница 6

И здания, и флаги, и стройные ряды аристократов были великолепны, но Пьетро глаз не мог отвести от знамени, развевавшегося на центральной колонне. В свете факелов юноша различил вышитую на знамени лестницу о пяти ступенях. На верхней ступени восседал орел с лавровым венком в царственном клюве. У подножия лестницы скалила зубы борзая собака.

Il Veltro. Большой Пес.

Толпа расступилась, и взорам приехавших предстал человек, более похожий на бога, спустившегося с небес. Он был очень высок, чрезвычайно широкоплеч и невероятно тонок и гибок в поясе, словно хлыст. Одежда его, несомненно дорогая, отличалась изысканной простотой – светлая камича [8] тонкого сукна с большим воротником, представлявшим собой два треугольника, сверху фарсетто [9] из кожи оттенка бургундского вина. Спереди на фарсетто вместо традиционной шнуровки поблескивали шесть металлических пряжек. Кольцони [10] были в тон фарсетто, только темнее, почти черные. Сапоги из мягкой кожи доходили до колен; дважды отвернутые голенища образовали изящные валики вокруг стройных икр. На непокрытой голове красовалась грива каштановых волос с несколькими светлыми прядями; казалось, волосы повторяют танец пламени.

Более всего Пьетро поразили глаза Большого Пса. Взгляд, острый, зоркий, ястребиный, не мог принадлежать простому смертному. Даже в темноте глаза Кангранде пронзали синевой, какой не каждый день способны похвастаться небеса. В глубине этой синевы, подобно ангелам перед рассветом, затаился смех.

Кангранде делла Скала со своими приближенными, родичами, союзниками вышел, чтобы поприветствовать величайшего из бедняков вселенной, человека, владевшего только одним богатством – словом.

Данте отпустил руку Пьетро и прошествовал на середину площади. Там он снял свой шаперон [11] и положил его на нижний обрез стены, как делал сотню раз с момента изгнания. Каждый раз от него ожидали речи. Однако поэт знал, когда жесты красноречивее слов.

С облегчением Пьетро наблюдал, как Кангранде наклоняется за немодным шапероном. Тогда-то Пьетро в первый раз увидел знаменитую улыбку Большого Пса, allegria; правитель Вероны снисходительно повертел в руках головной убор Данте.

– Рад приветствовать тебя в Вероне, поэт.

– И я рад, что я наконец в Вероне, – отвечал Данте.

Кангранде откинул голову и разразился хохотом. По его знаку заиграли музыканты.

– Я счастлив видеть тебя, мой господин. Напрасно ты устроил такой пышный прием. Право, не стоило. – И Данте обвел рукой флаги и факелы.

– Должен признаться, это просто совпадение. Гирлянды и флаги приготовлены к свадьбе, которая состоится завтра. Хотя твой приезд – гораздо более знаменательное событие.

– Твои речи, мой господин, по-прежнему льются бальзамом. Но кто же завтра женится?

– Мой племянник. – Кангранде указал на светловолосого молодого человека, уже изрядно навеселе. – Сегодня он отправится на свою последнюю холостяцкую охоту!

– И на кого же твой племянник будет охотиться? – Данте возвысил голос в тон Кангранде.

– Конечно, на оленей!

Акустика круглой площади удвоила хохот. «Не является ли слово „олени“ эвфемизмом?» – думал Пьетро.

Может быть, имеются в виду девушки? Но тут он заметил красивого юношу, темноволосого, великолепно одетого, с маленьким ястребом на перчатке. Значит, под оленями подразумевались олени. Пьетро почувствовал одновременно облегчение и разочарование. Ему было семнадцать.

Данте обернулся.

– Мои сыновья. Пьетро. Джакопо.

Джакопо пытался пригладить волосы. Пьетро поспешно шагнул вперед и уже собрался отвесить изящнейший поклон. Но отец предвосхитил его великолепное движение.

– Пойди распорядись насчет багажа.

И удалился об руку с Кангранде.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Виченца

Утро следующего дня

Граф Сан-Бонифачо, сидя верхом на коне, с холма обозревал стены Сан-Пьетро, пригорода Виченцы. Под панцирем, словно желваки, ходили мускулы старого вояки. Кисти рук, крупные, как окорока, загрубели от постоянного ношения ратных рукавиц, от огня и железа. Крепкие ноги привыкли к тяжести щита, меча и кольчуги. Тяжеловесный граф легко потел и сейчас вытирал платком лицо – румяное, добродушное лицо. Такие лица бывают у лубочных монахов и трубадуров и недвусмысленно намекают на любовь к немецкому пиву. На могучих плечах круглое лицо смотрелось комично и даже нелепо.

По правую руку от графа стены Сан-Пьетро обозревал подеста Падуи, Понцино де Понцони, не только жертва аллитерации, но и вообще жертва. В данный момент подеста был удручен картиной собственного фиаско.

– Неужели ничего нельзя сделать? – в отчаянии пробормотал Понцони.

Граф покачал головой и отер лицо.

– Ровным счетом ничего – пока они сами не обессилят. Попытайся мы сейчас вмешаться – и они заколют нас копьями, а потом заберут наше оружие.

День, начавшийся столь обнадеживающе, обещал закончиться весьма скверно и уже приступил к исполнению своего обещания.

«Образованный не в меру этот Понцони, – думал граф. – И слишком предан рыцарским идеалам. А они свое отжили».

Действительно, сегодняшнее фиаско было для Понцони не первым. Все лето он, вместо того чтобы начать наступление на земли врага, выжидал да раздумывал. Против кого другого эта тактика, возможно, и оказалась бы эффективной, но Понцони не учел, что за последние четыре года враг его расширил свои владения на север, на юг и на запад. Ему, Понцони, оставался только восток. А так как Падуя являлась ключом к восточным землям, городской совет старейшин заставил Понцони атаковать противника, устроить набег, предпринять хоть что-нибудь.

Не то что бы графа Сан-Бонифачо волновала судьба Падуи. От него не требовалось ни заботиться о падуанцах, ни сочувствовать их трижды проклятому patavinitas, сугубо падуанскому кодексу чести, пышным цветом расцветшему на благодатной почве падуанского невежества. Похоже, падуанцы без этого кодекса уже и шагу ступить не могут. Граф для них был чужаком, гостем, советчиком, наблюдателем. Нежеланным, но необходимым.

Сегодняшнее нападение на Виченцу – его план. Предполагалось, что оно «им покажет», станет спасением для Падуи. И поначалу действительно все шло хорошо. Конница под покровом ночи выехала из городских ворот. Обезвредив охрану в Квартесоло, всадники спрятались в четырех милях от цели. Как большинство городов-государств, Виченцу окружали кольцами несколько стен; внутренние стены разделяли город на сегменты, словно спицы – колесо. Постройки в пределах внешних колец считались пригородами. Там жили бедняки, располагались склады с товарами не первой необходимости. Внутренние кольца защищали то, что считалось непосредственно городом.

План графа был отделить самый крайний пригород, Сан-Пьетро, от остальных. Граф лично вел конницу; это он уничтожил охрану на башнях и открыл ворота. Крестьяне узнали его, а узнав, приветствовали. Может, оттого, что искренне восхищались им, а может, из страха. Какая разница? Граф захватил Сан-Пьетро. Ключ к Виченце был у него в руках.

До этого момента все шло по плану. Присутствие графа Сан-Бонифачо предотвратило резню, которой так боялся подеста. Понцино повел свой отряд через пригород к следующей стене, и вот тут-то и начался пожар.

План дал первую трещину. Которая пришлась на злополучного Понцино. Хотя справедливости ради стоит добавить, что, по собственному признанию графа, пожар и для него явился полной неожиданностью. Кто мог подумать, что Ногарола рискнет подвергнуть огню целый город, вместо того чтобы просто сдаться падуанцам? Очень, очень рисковал Ногарола, поджигая Виченцу – она могла дотла сгореть, ведь большинство построек были деревянные.

Несомненно, пожар спутал карты, но шансы у подесты еще оставались. Нужно было только с умом их использовать. К несчастью, Понцино не отличался быстротой реакции. Он тянул время, вместо того чтобы созвать командиров отрядов и разработать новую стратегию. Не кто иной, как граф, убедил подесту дать приказ выйти за городскую стену, оставив брешь, через которую можно было бы снова проникнуть в пригород, когда пожар стихнет.