Десятый круг ада - Виноградов Юрий Александрович. Страница 38

Все остальное для него произошло как в кошмарном сне. Сверху со стога свалилось что-то тяжелое, и не успел он опомниться, как во рту оказался кляп из сухой, горькой тряпки. Вмиг были скручены за спиной руки и связаны ноги. На голову накинули мешок, и все померкло во тьме. За плечи и за ноги его подхватили сильные руки и куда-то быстро понесли. «Где Настия? Что с ней?» — в первую очередь подумал Шмидт, догадываясь, что попал в руки партизан.

Стирку на речке Василиса и Наталия Тихоновна закончили только поздно вечером. Откуда Настя набрала столько белья? С трудом поднимая тяжелые ведра, наполненные мокрым бельем, они потащились к дому. Василиса стала развешивать белье в огороде на натянутых веревках, а Наталия Тихоновна зашла в дом за деревянными прищепками: ночью может подуть сильный ветер и тогда их работа пропадет даром. Вернулась она в огород бледная и растерянная, с листом бумаги в трясущихся старческих руках.

— Василисушка, родная моя… Беда, Василисушка, беда!..

— С Настенькой что? — Василиса выронила из рук простыню, и та упала на траву. — Говори же. Где внученька?

— Нет, нет ее дома. А на полу, гляжу, этот лист…

— Да что в нем, в этом листе-то? — торопила Василиса. — Читай же, читай! Може, письмо…

— Письмо, да не от Настеньки, — ответила Наталия Тихоновна и прочла записку: — «Немецкая овчарка Настя за связь с фашистским офицером приговаривается к расстрелу. Смерть предателям и немецким оккупантам! Лесные мстители».

Обе старушки, как по команде, громко заголосили.

— Да что же это творится на белом свете, что творится! — причитала Василиса, размазывая по щекам слезы. — Невинную девчонку, еще дитя, в предатели записали!

— Надо все же коменданту ихнему сообщить, на всякий случай, — предложила Наталия Тихоновна.

— Бежим, — согласилась Василиса. Ей сейчас кому бы ни жаловаться, лишь бы спасти единственную внученьку.

С плачем ворвались обезумевшие старушки в комендатуру, потребовав у дежурного эсэсовца срочно пропустить к пану коменданту. Оберштурмфюрер Натцнер находился еще в кабинете. Дежурный доложил ему о ревущих белорусских старухах, и тот разрешил пропустить их.

— Помогите, пан комендант! — взмолилась Василиса, протягивая рыжему офицеру лист бумаги. — Мы с Натальюшкой белье на речке стирали, а вернулись вечером домой — глядь, эта бумага проклятая.

Натцнер прочитал партизанскую угрозу, усмехнулся.

— Обыкновенный шантаж! Запугивание. Я прекрасно изучил этих варваров, лесных мстителей, — сказал он.

— Но ведь Насти нет дома! — вырвалось у Наталии Тихоновны.

— И капитана Шмидта тоже нет? Правда? — веселая усмешка не сходила с жестких губ коменданта.

— Да. Пана капитана тоже нету…

— Воркуют в темном уголке ваши голубки. Наворкуются и вернутся…

Старушки переглянулись, не зная, как расценивать слова улыбающегося коменданта. В самом деле никакой опасности нет для их Настеньки или он, рыжий черт, просто смеется над ними и радуется их беде?

Выпроводив навязчивых старух, Натцнер еще раз прочел партизанское послание. Ну что ж, если эти лесные мстители действительно уберут любовницу Шмидта, то он будет только этому рад. Все равно она не досталась ему. Оберегать Настю он не собирается, в его обязанности входит лишь охрана Шмидта. Беспокоит не красивая девчонка и расправа над ней соотечественников, беспокоит само появление партизанских лазутчиков в Сосновичах. Считалось, что в округе партизан нет, глухие, заброшенные Сосновичи находятся далеко от города, и вдруг это грозное послание в дом старой Василисы.

На всякий случай оберштурмфюрер решил позвонить заместителю командира строительной роты лейтенанту Хене. Но лейтенант с обеда не видел своего командира и не знал, где сейчас тот находится. Натцнер приказал дежурному разыскать капитанского денщика. Клаус, тотчас явившись в комендатуру, сам до этого ждал Шмидта возле дома неперестававшей реветь Василисы. Время позднее, а капитана все нет. Как бы чего не случилось с ним.

— Ничего не случится, — заверил Натцнер. — Капитана охраняют мои лучшие люди.

— Да они же, эти охранники капитана, в комендатуре сидят и в карты режутся, герр оберштурмфюрер! — сказал Клаус.

Натцнер встревожился. Как произошло, что выделенная лично им охрана оставила Шмидта? Срочно потребовал к себе эсэсовцев.

— Почему вы оставили капитана Шмидта?

— Герр капитан приказал не мешать ему, когда он прогуливается с фрейлейн, — ответил высокий эсэсовец.

— Где он сейчас?

— Герр капитан за стогом с фрейлейн. Мы видели, как они туда ушли.

— Идемте к стогу! — приказал Натцнер.

У стога он подал знак остановиться: нельзя допустить, чтобы солдаты увидели офицера рейха в объятиях любовницы-белоруски.

— Альберт, это я, Натцнер, — крикнул он. — Срочное дело, дружище…

Ответа не последовало. Комендант быстро зашел за стог — никого не было. Под ногами валялось разбросанное сено, местами с силой вдавленное в землю. Становилось ясно: здесь совсем недавно происходила борьба. Вон и белый лоскут, а по направлению к кустам трава примята. Клаус поднял лоскут, развернул его и показал коменданту.

— Это же носовой платок капитана! — воскликнул он. — Вот инициалы вышиты: «А. Ш.» Альберт Шмидт.

Оберштурмфюреру стало вдруг не по себе. Он почувствовал предательский холод, хотя вечер был исключительно теплый.

Ночное прочесывание леса не дало никаких результатов. Собаки, взявшие было у стога след, вскоре потеряли его. Полковник распорядился продолжать поиск днем. Измученные солдаты до вечера без отдыха осматривали чащобу на многие километры от Сосновичей, но Шмидт словно провалился сквозь землю.

Голльвицер вынужден был доложить о пропаже капитана Альберта Шмидта в главное управление имперской безопасности. Оттуда тотчас же последовал приказ командиру строительной бригады немедленно прибыть в Берлин с докладом к обергруппенфюреру СС доктору Кальтенбруннеру.

Полковник ясно понимал: больше в бригаду он не вернется. В лучшем случае после аудиенции у начальника РСХА ему предстоит отправка на передовую.

Шмидту казалось, что прошла целая вечность, прежде чем лошадь, к спине которой он был привязан, словно куль с овсом, наконец остановилась. Его сняли с лошади и поставили на непослушные, словно чужие, ноги. Кто-то сдернул с головы мешок, и в глаза брызнул яркий свет. Оказывается, уже утро! Выходит, всю ночь его везли на лошади. За это время можно очень далеко уйти от Сосновичей.

Альберт увидел возле себя двух партизан. Один из них тут же обыскал его, взял документы, письма отца и скрылся в густом ельнике. Второй, молодой крепкий парень, с щетинистым, давно не бритым лицом и черными как смоль пытливыми глазами, развязал руки капитана и вынул изо рта противный кляп. Шмидт набрал полные легкие чистого, пропитанного настоем смолы, хвои и утренней свежести воздуха и спросил:

— Где Настия?

— Лучше думай о себе, а не об этой предательнице, — на плохом немецком языке зло ответил партизан.

— Я не боюсь вас! — с вызовом произнес он и прислонился спиной к стволу сосны. — Стреляйте!

Партизан сдержанно засмеялся:

— Не для того мы тащили тебя за столько верст, чтобы расстрелять здесь. Могли бы хлопнуть прямо у стога.

— Будете пытать?! — Шмидт вспомнил одну из немецких газет, на первой полосе которой описывался эпизод зверского обращения советских партизан с военнопленными. Всех немцев, как утверждал автор, после изощренных пыток партизаны расстреливали.

Молодой партизан усмехнулся:

— По своим судишь?

— Я хочу говорить с начальником белорусских партизан, — потребовал Шмидт.

Партизан неопределенно пожал плечами:

— Всему свое время.

Он отвел пленного офицера в маленькую землянку с деревянными нарами, устланными пахучими ветками молодого сосняка, а через два часа снова зашел за ним и повел в штабную землянку. В тесном помещении сидело трое партизан, среди которых выделялся плечистый гигант с мужественным лицом и молодая женщина. «Гигант — это самый главный, а женщина — переводчица», — безошибочно определил Шмидт и, не дожидаясь вопросов, первый бросил сам: