Костры на сопках - Чачко Марк Ильич. Страница 27

Яков Травников с сожалением проговорил:

— Все бы хорошо, да жаль — нет с нами лейтенанта да Сунцова. Сгинут они в неволе! Хорошие люди!

— Второго такого офицера поискать! — вздохнул Чайкин. — Душевный был человек и нашего брата, матроса, понимал.

— Никогда не дрался, — сказал кто-то из угла.

— Об этом и разговору нету!

— Что же с ним стало? — спросил Сергей.

— В плен захватили. И главное, как — подлостью! Дело-то так было. Послал нас лобастый с лейтенантом Оболенским…

— С кем, с кем? — вздрогнул Сергей. — С Оболенским?

— Так точно, Николай Оболенский, — ответил Чайкин, с удивлением покосившись на “рыбака”. — Знакомы?

“Брат мой!” чуть было не вырвалось у Сергея, но Гордеев опередил его:

— Из одних мест.

— Вот как! — неопределенно проговорил Чайкин. — Бывает…

И он рассказал, как Николай Оболенский попал в плен, какие его могут ожидать последствия, что сказал по этому поводу капитан Изыльметьев.

Наконец, заметив усталый вид “рыбаков”, матросы разошлись, и Гордеев с Сергеем прилегли на койки.

Но сон не шел к Сергею. Рассказ матроса Чайкина не выходил у него из головы. Он любил Николая. С его именем были связаны самые светлые и чистые воспоминания детства. Точно наяву, он видит перед собой старинный парк. Он и Николай вместе с матерью приехали в гости к родственникам. Вот, отделившись от своих сверстников, они вместе бегут к пруду. На привязи — лодка, и мальчишки усаживаются в нее и гребу г. на самую середину пруда. Кажется, что они плывут открывать неведомые острова, воевать с непокорными дикими племенами.

А однажды они рассорились. Вошли в свою комнату, не разговаривая друг с другом, легли в постель, исподтишка, наблюдая друг за другом: кто первый подаст знак к примирению.

Отчетливо, точно это происходило вчера, в памяти всплывают всё новые картины прошлого, детских лет, дней ученья.

И должно было так случиться, что теперь, после стольких лет разлуки, Сергей попал на тот самый фрегат, на котором служил его брат!

И еще одно остро тревожило Сергея: попытка его попасть на китобой ни к чему не привела.

Как и было задумано Максутовым, они с Гордеевым отошли от города верст за десять, выбрались к рассвету на лодке в пролив и стали терпеливо поджидать китобойное судно.

Но то ли китобой задержался в порту, то ли он ушел из Петропавловска раньше срока, но его так и не удалось встретить.

До позднего вечера Сергей и Гордеев кружили по проливу, все еще не веря в провал своей затеи. К вечеру подул ветер, разыгралось сильное волнение.

Они начали грести к берегу, но волнение усиливалось с каждым часом, начался шторм. Лодку с людьми вынесло в океан, и она оказалась в полной власти стихии.

Двое суток, как Жалкую ореховую скорлупу, носило ее по разбушевавшемуся океану. Сергей со стариком выбились из последних сил, и только на третье утро посчастливилось им встретить фрегат “Аврора”.

“Но что же дальше?” размышлял сейчас Сергей. Через день—другой фрегат доставит его к берегам Камчатки. Куда ему теперь податься? Начинается война. Сношения с внешним миром будут прерваны. Англо-французская эскадра, вероятно, блокирует Петропавловский порт, и ни одно иностранное судно не войдет в бухту. Может быть, попытаться пересечь Сибирь в обратном направлении и пробраться в Европу через сухопутные западные границы государства? Пройти всю Сибирь, европейскую часть России… Но на это потребуется не меньше года… Вероятнее всего, его задержат и снова пошлют на каторгу.

Какой же выход? Что предпринять?

Сергей лежал на койке с открытыми глазами, напряженно обдумывая один план за другим. На сердце было сумрачно.

— Не печалься, — услышал он шопот Гордеева. — Худа без добра не бывает. Оно, может, и к лучшему, что так случилось.

— Трудно мне, — также шопотом ответил ему Сергей. — Слыхал про Николая Оболенского? Родной брат, близок он мне.

— Чего молодца загодя оплакивать, еще живой он. До царя дело дойдет, может и заступится царь за своего офицера.

— Плохая на царя надежда, Силыч! Да и война начинается… Что мне делать? Куда теперь податься? Сидеть и ждать у моря погоды?

— Делов сейчас много будет… Прибудем домой, оглядимся, что к чему. Знать, не судьба тебе сейчас на чужбину плыть, погодить надо маленько. А там видно будет. Недаром говорят: утро вечера мудренее. Авось и у нас посветлеет, не все же в темноте-то жить. Перемены будут… Сергей внимательно слушал слова старого охотника, и они его приободрили.

— Спасибо, Силыч, на добром слове! — сказал он. Заснуть все же Сергей не смог. Повернувшись несколько раз с боку на бок, он встал и вышел на палубу.

Небо было усеяно яркими крупными звездами. Сергей уселся на канатах на носу корабля и задумался. То, что во время разговора с Гордеевым казалось таким ясным и простым, снова стало сложным и трудным. Может быть, ему действительно удастся на берегу избежать ареста? А дальше что? Война ведь может продлиться долго. И все это время сидеть бесстрастным наблюдателем? А может быть, и прав Силыч: утро вечера мудренее. Все еще впереди. Он будет с народом. Он постарается быть там, где живет и борется народ. Может быть, в этом и есть его призвание?

Сергей так задумался, что не заметил, как мимо прошел капитан Изыльметьев и остановился около стоявшего за рулем матроса Травникова.

— Идем по курсу? — спросил Изыльметьев.

— Так точно, ваше благородие. — Скоро дома будем.

— Давно пора! Истосковались так, сердце болит!

— Родных-то, кажется, у тебя нету?

— А на родной стороне все родные, все близкие.

— Это верно.

Изыльметьев подошел к борту и долго смотрел на запад, где в туманной дали смутно проступали суровые, но бесконечно дорогие очертания родного берега.

На следующий день экипаж “Авроры” увидел подымающиеся до самых облаков остроконечные вершины Камчатских гор. Покрытые вечным снегом, они блестели в утренних лучах солнца и, казалось, говорили матросам: “Ну вот вы и дома!”

Глава 3

Обычно аккуратный и исполнительный, капитан Максутов вот уже второй день не показывался на глаза Завойко.

Никто не видел Максутова и на батареях. Завойко не на шутку встревожился и вызвал к себе Лохвицкого.

— Таинственные дела вершатся! — сказал он с раздражением. — То появляется беглый каторжник… теперь исчез капитан Максутов. Не на медведя ли он напоролся в лесу?

— Ваше превосходительство, — осторожно заметил Лохвицкий, — не случилось ли с капитаном несчастье?

— Какое именно?

— Этот беглый бродит где-то около города. Может быть, Максутов встретился с ним, пытался его задержать… И это могло кончиться для него очень плохо.

— Что вы, сударь! — с досадой отмахнулся Завойко. — Только и занятий Максутову — каторжников ловить! Взялись вы за это дело — и доводите до конца. А капитана разыщите мне незамедлительно.

Лохвицкий вышел. Голова его шла кругом. Хотя злополучное письмо было уничтожено, но узел затягивался все туже. Лохвицкий не знал, жив Максутов или нет. Если ив, то что он предпримет? Выдаст его, Лохвицкого, или промолчит? Если мертв, то что сделает девка, дочка охотника, невольная свидетельница выстрела у избушки?

Лучше всего было бы словить этого беглого Оболенского и обвинить его в смерти Максутва.

Но этот каторжник неуловим. Уже идут вторые сутки, как Лохвицкий задержал в порту китобойное судно, но Оболенский так и не появился на нем. Лохвицкого неудержимо тянуло в тайгу — узнать, что делается в избушке Гордеева.

Но кто знает, что может выкинуть эта отчаянная девка с ружьем! Лучше поберечься!

Лохвицкий задумчиво подъехал к бухте. Группа солдат грузила на баркас тяжелые дубовые кряжи. Они были давно заготовлены для причалов в порту, а теперь их увозили на Сигнальный мыс, где строилась батарея.

Вместе с солдатами, ухая и подпевая “Дубинушку”, суетился Ваня Чайкин.

“Ну и пострел, везде нос сует!” подумал Лохвицкий и поманил мальчика к себе: