Гибель синего орла - Болдырев Виктор Николаевич. Страница 17

Практическая ценность предложения Санникова была ясна каждому из нас. И все-таки нашлись противники: в благополучном исходе переправы сомневались ветеринарные врачи.

Не решаясь принимать на себя риск переправы, они говорили, что новорожденные оленята перетонут среди плывущих оленей, что на тесном острове невозможно постоянно перемещать табун на свежие пастбища.

Я вспомнил недавний ураган на берегах Западной тундры: громадный табун оленей с новорожденными оленятами, настигнутый морем, благополучно выбрался вплавь на сушу.

А дикие северные олени на островах Полярного океана? Ведь они никогда не заболевают копыткой! На островах постоянно веют прохладные ветры, разгоняющие комаров, и олени быстро поправляются.

Нет, слишком осторожные товарищи неправы. Судьба плана зависела от успеха переправы на остров Седова.

Петр Степанович поддержал предложение старого каюра. Я поискал глазами Пинэтауна. Он устроился с молодыми пастухами у стенгазеты. Юноша ерзал на лавке и подавал мне красноречивые знаки: сложив ладони, показывал плывущий кораблик; по его мнению, переправа стада на морской остров не могла обойтись без участия вельбота…

Три дня прошло после совещания, но Петр Степанович не спешил с распоряжением.

В последний раз осматриваю блестящий корпус вельбота, подкрашиваю тут и там белилами. И вдруг вижу Пинэтауна, он съезжает по крутой осыпи к вельботу.

— Осторожно, свернешь шею!

— Помполит, помполит зовет, иди скорее в контору!

Наконец-то! Бросив кисть, карабкаюсь по осыпи.

В распахнутые окна конторы вливаются потоки света, ветерок с Колымы распугал первых комаров и гуляет по конторе, играя бумажками на столах. Петр Степанович, приглаживая непослушные волосы на круглой, лобастой голове, протягивает конверт.

— Получай, капитан, предписание… Берите вельбот, спускайтесь по Колыме. У Скалистого мыса встретите оленье стадо Ромула и переправите табун на остров Седова. Якутск разрешил переправу.

Так вот в чем дело: Петр Степанович ждал ответа из Якутска.

— А способ и риск переправы? На вельботе трехтысячный табун не перевезешь через пролив.

Помполит не отвечает. Полной грудью он вдыхает пьянящий воздух Колымы, разлившейся перед нами широким плесом.

— Перелезешь с оленями на остров — вот тебе и научный опыт, лаборатория в гуще жизни… А ты, Пинэтаун, свою Джульетту разыщешь.

Пинэтаун подпрыгивает на стуле, услыхав о походе к берегам Восточной тундры.

Читаю краткое предписание. Способ переправы оленьего табуна на морской остров должны определить на месте с бригадиром стада Ромулом. Предписание разрешает попутно исследовать острова в дельте Колымы, которые мы видели с вершины Чукочьего мыса во время недавнего плавания к устью реки Белых Гусей.

На совещании меня поразил рассказ Михаила Санникова: в устье Колымы я не ожидал встретить сподвижников знаменитого полярного путешественника. Георгий Седов, промеряя фарватер Колымы, не успел высадиться на дальние острова Колымской дельты. Он спешил окончить описание фарватера и подходов к устью Колымы — подготовить путь первым морским пароходам.

Не посчастливится ли нам теперь выполнить желание Седова? Я уверен, что там мы отыщем великолепные приморские пастбища для оленеводческого совхоза.

Предписанием поручалось также обеспечить на вельботе продовольственное снабжение островитян — пастухов из порта Амбарчик, где была расположена ближайшая фактория.

Последнее поручение особенно волнует Пинэтауна. Порт Амбарчик расположен неподалеку от устья Колымы, на берегу Восточной тундры, и юноша надеется обнаружить в приморской тундре следы Нанги.

Известие о необыкновенной переправе быстро облетело тундру. Многие сомневались в успешном окончании задуманного предприятия. Поднимая якорь и снова прощаясь с друзьями, мы не предполагали, что второе плавание «Витязя» приведет нас к удивительным открытиям.

Глава 2. ПОИСКИ

Очертания Скалистого мыса с каждой минутой становятся яснее. Уже простым глазом можно различить трещины утеса, нагромождения глыб у его подножия и узкий пляж гальки на берегу маленькой бухты под защитой скал. За крутым выступом Скалистого мыса начинается Морская протока и берег Восточной тундры, где мы должны встретить оленье стадо.

Ветерок слегка надувает грот-парус, и «Витязь» идет малым ходом вдоль высокого берега. Редкий лиственничный лес окончился. Холмистая тундра обрывается к воде голыми скалами. Слева широкий плес Колымы играет ослепительной рябью, а вдали желтеют длинные языки песчаных отмелей.

Пинэтаун лежит на баке, раскинув руки, и смотрит в голубую пропасть неба. Такая небесная лазурь бывает лишь в горах Средней Азии. Окраска неба зависит от сухости и чистоты воздуха. В устье Колымы осадков выпадает не более, чем в сухих районах Средней Азии, а северный воздух необыкновенно чист и прозрачен.

— Пинэтаун, смотри, Восточная тундра!

Юноша замечтался; он вскакивает и вглядывается в пустынные берега. Оленье стадо еще не вышло на побережье — не видно дымов стойбища.

Вельбот входит в крошечную бухту. Скалы хорошо защищают ее от морских ветров и волнений. Здесь глубоко, и наше суденышко выскальзывает форштевнем прямо на гальку берега. Лучшей стоянки для «Витязя» не сыщешь у этих берегов. Пинэтаун закрепляет железные лапы якоря среди базальтовых глыб у подножия Скалистого мыса.

Поднимаемся на вершину утеса, и перед нами открывается Морская протока; пугает ширина ее. Остров Седова синеватой тенью едва виднеется на горизонте, и переправа трехтысячного стада полудиких оленей с новорожденными оленятами кажется немыслимой.

Холмистую Восточную тундру покрывают густые заросли карликовых ивнячков. Они подступают к самому краю обрыва. Глянцевитые их листочки похожи на листья лавра, а макушки срезаны, словно бритвой, на одном уровне. Этот уровень соответствует высоте снежного покрова. Свирепые зимние пурги замораживают и срезают побеги кустарников над снегом.

На юге видны пологие уступы близких сопок, сглаженных древними ледниками. По склонам этих сопок оленьи стада совхоза обычно спускаются к берегам океана.

В бинокль хорошо просматривается весь берег Морской протоки. Скалистый его обрыв внезапно прерывается низменностью речной долины. Там, среди полярной тундры, блестит речка. Она вливается в Голубую лагуну, закрытую узкой песчаной стрелкой.

За лагуной, на высоком скалистом берегу, чернеет груда бревен или сруб полуразвалившейся заимки. Протягиваю бинокль Пинэтауну. Он отрицательно качает головой: зрение у молодого чукчи орлиное, и он хорошо видит покосившийся сруб без бинокля.

— Может быть, у этой одинокой заимки останавливался Чандара? Следы хитрого старика нужно искать вдали от поселков.

— Пойдем смотреть заимку… — нетерпеливо предлагает Пинэтаун.

Шагаем по краю каменного обрыва, с любопытством оглядывая морское побережье. Вдали темнеют скалы Чаячьего мыса — там Колыма вливается в море. Спускаемся в долину, переходим через мелководную речку и снова поднимаемся на высокий берег.

Ого, это не заимка, а скорее полуразвалившаяся деревянная башня. Широкое основание еще сохранилось. Тяжелые бревна необыкновенной толщины образовали четырехстенный сруб. Верхние этажи башни обрушились, и почерневшие, отполированные временем балки громоздятся на земле. Некоторые бревна обгорели и обуглились от случайного пожара.

— Не маяк ли это Дмитрия Лаптева?

Осторожно разбирая кучу бревен, находим доску, вырубленную из целого ствола лиственницы. На черной ее поверхности глубоко врезались буквы славянской вязи:

Снимаю кожаный шлем. Лицо Пинэтауна серьезно: он понимает торжественность этой минуты. Скромные пионеры Северного морского пути не вырезали своих имен на памятнике русской славы.