В горах Сихотэ-Алиня - Арсеньев Владимир Клавдиевич. Страница 27

После мыса Чумаки прибрежные сопки принимают характер широких и пологих увалов, состоящих из кварцевого порфира.

Я хотел сфотографировать берег и велел вынуть весла из воды. Минут десять я провозился, пока наладил аппарат. Несмотря на то, что мы не гребли, лодки наши продолжали двигаться вдоль берега. Нас несло течением. Было ли оно ветвью общего кругового течения в Японском море или следствием муссона, нагонявшего морскую воду в бухты, откуда она направлялась на юг вдоль берега моря, я так и не понял.

После полудня мы достигли бухты Иннокентия и сделали в ней большой привал. При высадке на берег Вихров нашел протомоллюска. Он имел вид как бы половинки удлиненно-овального плода величиной в детскую руку. Карпушка назвал его «Помо» и сказал, что его можно есть сырым. Вслед за тем он вырезал ножом брюхо-ногу хитона, имеющую вид розовато-белого длинного тельца, и с аппетитом стал ее жевать. Спинка животного состоит из нескольких плоских косточек, надвигающихся одна на другую и сверху прикрытых шершавой кожицей. По словам нашего проводника, эти косточки очень остры и ими очень легко порезать руку, в чем я имел случай тут же лично на себе убедиться.

Отдыхать нам пришлось недолго. Северо-восточная часть моря начала темнеть, шел ветер «Нунэла», который в это время года всегда бывает очень резким.

По совету Карпушки мы не стали дожидаться, когда закипит вода в чайнике, вылили ее на землю и направились к лодкам.

От бухты Иннокентия до Копи — не более 7 километров. Это расстояние мы прошли под парусами очень скоро.

Издали устья реки Копи не видно — оно хорошо маскируется лесом, только прибой на баре указывает место, где пресная вода вливается в море.

Копи со стороны бухты Андреева (если можно назвать бухтой небольшое углубление береговой линии) кажется пустынной.

Около моря орочи живут только летом во время хода рыбы, а осенью с наступлением холодов они уходят вверх по реке. [48] Там у них есть зимние жилища, там они занимаются охотой и соболеванием.

К сумеркам ветром нагнало туман, опять стал моросить дождь. Непогода заставила нас простоять двое суток. За это время я совершил две небольшие экскурсии. Время года было переменное, уходить от моря далеко не рекомендовалось: надо было караулить погоду, и для продвижения вперед на лодках надо было пользоваться всяким затишьем. В первый день я пошел по берегу моря вместе с Карпушкой и Чжан-Бао. Около устья реки Копи береговые валы состоят из мелкого и сыпучего песка, приходящего в движение при небольшом ветре. Там, куда всплески волн не достигают, выросли грубая осока и кусты шиповника, а выше — низкорослые лиственицы. Под сенью их стоят два столба с иероглифическими письменами. Это могилы японских рыбаков, умерших на чужбине. Уродливо выродившиеся деревья, листопад, засыхающая, трава и пасмурное небо, грозившее дождем, навевали грустные мысли.

Мы не стали здесь задерживаться и вышли прямо на намывную полосу прибоя.

Первое, что мне бросилось в Глаза, — многочисленные створки ракушника. Мелкие ракообразные очистили их от моллюсков, а ветер, солнце и дождь постарались выбелить. Внутренний, перламутровый, слой сохранился хорошо, но внешний, роговой, начал шелушиться. Вперемешку с этими раковинами встречались створки большого гребешка величиной с малую тарелку. Между ними попадались крышечки другого гребешка, более мелкие, но с нежной розовой окраской. В одном месте Чжан-Бао нашел две раковины, в просторечии известные под названием морских кубышек; они имели бело-серо-зеленоватый цвет и снаружи поросли мелкими водорослями. Тут же на отмели валялся плавник, вынесенный рекою в море и выброшенный обратно волнением на берег. Некоторые древесные обломки лежали на поверхности, другие были занесены песком вперемешку с морской травой.

Один из обломков привлек наше общее внимание. В нем было больше отверстий, чем древесины. Я узнал ажурную работу древоточца. Это была красивая и оригинальная вещица, достойная быть помещенной в музей.

Среди плавника попадались и кости кита: огромные челюсти, ребра и массивные позвонки весом по 15–16 килограммов каждый. Чжан-Бао взял один из обломков в руку. К нему поспешно подошел Карпушка и стал просить не трогать костей на песке. Не понимая, в чем дело, китаец бросил ребро в сторону. Ороч поспешно поднял его и бережно положил на прежнее место, старательно придав ему то положение, в котором оно находилось ранее.

— Почему не следует трогать костей кита? — спросил я ороча.

— Ими нельзя играть, — отвечал Карпушка, — нельзя даже трогать, потому что рассердится море. Оно будет бушевать долго и если не теперь, то потом непременно накажет виновного.

Чжан-Бао отошел в сторону и сел на камень. По выражению лица его я понял, что он недоволен, и мне немало стоило труда уговорить его не сердиться на Карпушку.

На обратном пути мы разговорились о страшных бурях на море, которые северные китайцы называют «Дафын», а южные — «Тайфун». Обыкновенно они зарождаются в Южно-Китайском море, идут по кривой через южные Японские острова, иногда захватывают Корею и Владивосток и редко заходят к острову Сахалину и в Охотское море. Ураганы эти ужасны: они разрушают города, топят суда и всегда сопровождаются человеческими жертвами.

Причиной этих бурь, по мнению китайца, являются вовсе не киты, а черепахи. Черепахи есть маленькие и большие. Первые живут двести — триста лет и вызывают только ненастье, вторые живут тысячелетиями и являются причинами бурь. Где-то на юге обитает громадная черепаха, возраст которой определяется более чем в сто тысяч лет. Она-то и вызывает тайфуны. Вот почему черепахой нельзя играть, нельзя ее перевертывать на спину. Люди примечали, что каждый раз, как только кто-нибудь позволял фамильярное отношение к черепахам, непременно налетала буря, и виновный так или иначе был наказан.

К вечеру ветер усилился до шторма. Небо опять покрылось тучами, и пошел дождь. Юрта Карпушки была построена довольно прочно и нигде не протекала.

Снаружи завывала буря, дождь, по-видимому, шел полосами и хлестал по стенам примитивного жилища. Я хотел было еще расспросить Карпушку о дороге вдоль берега моря, но он рано завалился спать, его примеру последовали и мои спутники.

Рассвет застал меня в состоянии бодрствования. Месяц был на исходе. Все мелкие звезды, точно опасаясь, что солнечные лучи могут их застать на небе, торопливо гасли. На землю падала холодная роса, смочив, как дождем, пожелтевшую траву, опавшую листву, камни и плавник на берегу моря.

Мои спутники еще спали тем сладким утренним сном, который всегда особенно крепок и с которым так не хочется расставаться. Огонь давно уже погас. Спящие жались друг к другу и плотнее завертывались в одеяла. На крайнем восточном горизонте появилась багрово-красная полоска зари. Она все увеличивалась в размерах, словно зарево отдаленного пожара отражалось в облаках.

Первые живые существа, которые я увидел, были каменушки. Они копошились в воде около берега, постоянно ныряли и доставали что-то со дна реки. На стрежне плескалась рыба. С дальней сухой лиственицы снялся белохвостый орлан. Широко распластав свои могучие крылья, он медленно полетел над рекой в поисках Добычи. Откуда-то взялась черная трясогузка. Она прыгала с камня на камень и все время покачивала своим длинным хвостиком.

В юрте первым проснулся Карпушка. Стряхнув со своего халата налетевший от костра пепел, он наскоро обулся и, ежась от холода, стал усиленно раздувать уголья и подкладывать дрова в костер. Тотчас появился дымок, а вслед за ним и огонь. Ороч повесил над костром чайник и стал будить моих спутников. Услышав шум и заметив людей, уточки перестали нырять. Оглядываясь назад, они торопливо переплыли на другую сторону реки, где опять занялись купаньем, но уже не так беззаботно, как раньше. Вынырнув из воды, они каждый раз встряхивались и с беспокойством озирались по сторонам.

В других юртах тоже проснулись. Из дымовых отверстий в крышах появились дымки. Около соседнего балагана орочская женщина, сидя на корточках, чистила на весле рыбу. Две молодые собаки сидели против нее и, наклонив на бок свои востроухие головы, внимательно следили за движением ее рук и ловко подхватывали на лету брошенные им подачки.