Миссис Брэникен [Миссис Бреникен] - Верн Жюль Габриэль. Страница 10

Однако Уильям Эндру не спешил отправлять такую телеграмму. Быть может, Долли еще не окончательно лишилась разума! Быть может, благодаря тщательному уходу к ней вернется рассудок! Для чего наносить Джону одновременно два столь тяжких удара, уведомляя его и о гибели ребенка, и о безумии жены, если безумие это могло быть устранено в скором времени?

Переговорив с Леном и Джейн Боркер, Уильям Эндру решил повременить до тех пор, пока врачи не вынесут окончательного приговора относительно психического состояния Долли. Разве случаи острого помешательства не оставляют надежд на излечение? Несомненно да! Потому и необходимо подождать несколько дней, а быть может, даже и недель.

Однако все жители города испытывали чувство тяжелого горя. Посетители не переставали справляться в доме на Флит-стрит о состоянии здоровья миссис Брэникен. Производились вместе с тем самые тщательные поиски трупа ребенка в бухте; однако розыски эти не увенчались успехом. Весьма вероятно, что труп отнесен был сначала течением в сторону, а затем отливом в открытое море. Малютке не суждено было даже быть похороненным в могиле, к которой приходила бы его мать молиться, — если бы, конечно, она не лишилась рассудка.

На первых порах доктора смогли установить в помешательстве Долли признаки тихой меланхолии. Не было никаких бурных проявлений психического недуга — проявлений, которые вызывают необходимость помещать больных в особые лечебницы. Таким образом, не было необходимости принимать меры к тому, чтобы уберечь больную и окружающих ее от каких-либо бурных припадков. Долли представляла собой отныне лишь материальную оболочку, покинутую душой, рассудком, из которого изгладилось всякое воспоминание об ужасном несчастье, обрушившемся на нее. Казалось, она ничего более не видела и не слышала.

В таком положении пребывала миссис Брэникен в продолжение первого месяца после ужасного несчастья. Поднят был вопрос о помещении ее в лечебницу для душевнобольных, где она могла бы пользоваться специальным лечением. Мысль эта была высказана Уильямом Эндру и, вероятно, была бы осуществлена, если бы новое предложение со стороны Лена Боркера не изменило это решение.

Посетив Уильяма Эндру в его конторе, Лен Боркер сказал ему:

— Мы теперь уверены в том, что род умопомешательства Долли не представляет той опасности, которая вызывала бы необходимость поместить ее в лечебницу, а так как у нее нет других родственников, кроме нас, то мы и ходатайствуем о том, чтобы она была поручена нам. Долли очень привязана была к моей жене, и, кто знает, не окажется ли уход Джейн более полезным для нее, чем уход посторонних лиц. Всегда будет время принять соответствующие меры в случае наступления более бурных проявлений болезни. Каково ваше мнение на этот счет, мистер Эндру?

На этот вопрос почтенный судовладелец отвечал несколько нерешительно, так как Лен Боркер возбуждал в нем мало симпатий, хотя ему и ничего не было известно о его скомпрометированном положении и он вообще не имел оснований не доверять его порядочности. Но несомненно было, что Долли и Джейн связаны взаимным чувством искренней дружбы, и так как миссис Боркер была единственной ее родственницей, то отчего бы и не поручить Долли ее опеке? Ведь всего важнее было в данном случае обеспечить несчастной женщине заботливый и сердечный уход.

— Раз вы выражаете желание принять на себя эту заботу, — отвечал Уильям Эндру, — то я не вижу препятствий к тому, чтобы Долли передана была под опеку двоюродной сестры, преданность которой не подлежит никакому сомнению.

— Что касается преданности, то больная никогда не будет ощущать недостатка в ней, — прибавил к сказанному Лен Боркер.

Слова эти он произнес, однако, не изменяя свойственного ему сухого, лишенного всякой теплоты и довольно неприятного тона речи.

— Ваше предложение, несомненно, подходяще, — продолжал Уильям Эндру, — но не могу, однако, воздержаться от одного вопроса: будет ли Долли в благоприятных для ее выздоровления условиях в вашем доме на Флит-стрит, в этом шумном и бойком торговом квартале? Ведь ей необходимы абсолютный покой и чистый воздух.

— Совершенно верно, — отвечал Лен Боркер, — потому-то мы и намереваемся вернуть ее обратно в Проспект-Хауз и поселиться там вместе с ней. Она привыкла к этому дому, и постоянное присутствие тех предметов, которые она будет узнавать, окажет благотворное влияние на ее душевное состояние. Находясь там, она будет избавлена от всяких беспокойств. Джейн будет гулять с ней в тех окрестностях, которые ей хорошо знакомы и которые она посещала с ребенком. Я уверен, будь Джон здесь, он одобрил бы мой план. Что почувствует он, когда, возвратясь, узнает, что жена его в лечебнице для душевнобольных и поручена уходу наемных слуг? Не следует ничем пренебрегать, мистер Эндру, из того, что способно оказать хоть малейшее влияние на душевное состояние нашей несчастной родственницы.

Несомненно, что последние слова продиктованы были добрыми побуждениями. Отчего, однако, слова этого человека вызывали всегда невольное сомнение в их искренности?

Как бы там ни было, его предложение в тех условиях, при которых оно делалось, заслуживало быть принятым, а потому Уильяму Эндру оставалось лишь выразить ему свою признательность и уверенность в том, что и капитан Джон, несомненно, будет ему глубоко благодарен.

Двадцать седьмого апреля миссис Брэникен была переселена в Проспект-Хауз, где в тот же вечер поселились Джейн и Лен Боркер. Решение это было всеми одобрено.

Легко догадаться, какими побуждениями руководствовался Лен Боркер. Вероятно, читатели помнят, что он намеревался в день катастрофы поговорить с Долли о каком-то деле. Дело это заключалось в том, чтобы взять у Долли взаймы известную сумму денег. Но затем произошло несчастье, изменившее положение дел. Весьма вероятно, что на Лена Боркера возложена будет забота о его родственнице, быть может даже, он будет назначен опекуном и в качестве последнего снова окажется в состоянии приобрести денежные суммы, хотя бы прибегая к недозволенным средствам. Все это совершенно ясно понимала и Джейн, и если, с одной стороны, она рада была всецело посвятить себя уходу за Долли, то с другой — дрожала от страха, подозревая своего мужа в темных замыслах, которые тот намеревался осуществить под покровом участия к ближнему.

В Проспект-Хауз Долли снова водворена была в ту самую комнату, которую покинула, чтобы испытать самое тяжкое несчастье. Обратно вернулась уже не мать, а живое существо, лишенное рассудка. Ни столь любимый дом, ни комната, где висели на стенах фотографии мужа, ни сад, в котором оба пережили столько счастливых часов, неспособны уже были более вызывать в Долли воспоминаний прошлого. Джейн заняла соседнюю с миссис Брэникен комнату, а Лен Боркер превратил комнату в нижнем этаже, служившую прежде кабинетом капитану Джону, в свою спальню.

Начиная с этого дня Лен Боркер вернулся к своим обычным занятиям. Ежедневно по утрам он спускался в город, в свою контору на Флит-стрит, где продолжал прежние дела. Заметна была, однако, и перемена в его прежних привычках, а именно: он неизменно, каждым вечер возвращался в Проспект-Хауз, а вскоре затем прекратил свои частые отлучки из города.

Само собой разумеется, что мулатка последовала за своим господином в новое помещение, где продолжала проявлять, как и ранее, те качества полной преданности, благодаря которым Лен Боркер мог вполне на нее положиться. Кормилица маленького Уайта была рассчитана, хотя она и предлагала посвятить себя уходу за миссис Брэникен, Что же касается прислуги, то последняя временно была на службе для той работы, которую мулатка не в состоянии была сделать сама, Впрочем, никто не мог бы заменить Джейн в тех постоянных и нежных заботах, которые необходимы были Долли в ее положении. Ее дружба, можно сказать, еще возросла со времени гибели ребенка — гибели, в которой она считала себя виновной. Не подскажи она Долли мысль повидать капитана «Баундари», ребенок был бы возле матери, утешая последнюю в горести продолжительной разлуки! Долли же не лишилась бы рассудка…